— Я спрашиваю вас о предыстории: как вышло, что Асенов раскошелился на целый телевизор?
— А я вам еще в прошлый раз говорил: моя бывшая жена должна мне некоторую сумму денег, и поскольку она договорилась с Асеновым часть квартплаты получать в долларах…
— Прошлый раз вы не говорили, а отрекались от этого.
— Но ведь…
— Минутку! Хочу обратить ваше внимание, что плата Асенова за квартиру не была так велика, чтобы на эти деньги купить телевизор.
— Но именно это я и собираюсь вам объяснить: со стороны Асенова это был аванс. Так сказать, услуга за услугу.
— За какую услугу?
— Я вам уже рассказывал. — Старик конфузливо смолкает. — Помните, я собирал для него некоторые сведения о девице, на которой он думал жениться.
— А, запамятовал… В таком случае сделка была вполне почтенной.
Личев молчит, глядя на меня краешком глаза, и, видимо, прикидывает, что я собираюсь делать дальше.
— Телевизор, Личев, не единственная ваша сделка. Вы и раньше получали от Асенова валюту… В данный момент какая часть ваших сбережений в долларах? И где вы их храните?
— Не понимаю, на что вы намекаете.
— Не намекаю, а говорю прямо. И чтобы покончить с этим, скажу, что у покойного Асенова была в бумажнике значительная сумма долларов. Осматривая квартиру, мы этих денег не обнаружили.
Лицо старика, и без того не слишком румяное, становится совсем землистым.
— Вы удивляете меня таким подозрением! Это просто ужасно…
— Но поступок еще ужаснее.
— Но как вы можете допускать, что я совершил убийство?
— Мы говорим не об убийстве. Речь идет о долларах.
— У меня нет никаких долларов, уверяю вас.
— Никаких? Ни одной бумажки?
— В сущности, есть одна. Храню на счастье. Она тоже из аванса.
— Покажите, если можно, этот аванс.
Старик встает и идет на кухню. Слышится шум передвигаемой мебели, потом хозяин появляется снова, держа двумя пальцами стодолларовую купюру.
— Как вы получили эти деньги?
— Лично от Асенова.
— В присутствии вашей жены?
— Нет. Он давал мне без свидетелей.
— Где и когда?
— Сразу после покупки телевизора. Асенов обещал мне 300 долларов, а поскольку телевизор стоил 200…
— Проверим, — говорю я, забирая банкнот. — Вас пригласят в соответствующее учреждение.
— Но, товарищ инспектор… К чему нам это «соответствующее учреждение»? Забирайте доллары, если они нужны для следствия, и не будем больше никого вмешивать… Я старый человек…
— А я не взяточник.
В этот момент из коридора доносятся звуки старинного мотива. Ничего общего с бразильской самбой. И все же обе мелодии сопутствуют довольно грязным делам.
— Ваши гости? — Я встаю.
— Но подождите! Неужели вам необходимо передавать доллары еще куда—то?
— Очень даже необходимо. Пойдемте, а то гости разнесут дверь.
Сейчас они нужны Личеву, как прошлогодний снег, но я направляюсь к выходу, и старик вынужден идти за мной…
Итак, доллары. Еще одно открытие. Горизонт, как говорит мой шеф, продолжает проясняться. Однако еще не нащупана связь между людьми из моего круга и комнатой на пятом этаже. А мы уже на закате восьмого дня. Западные радиостанции кричат еще громче. А преданный вам Петр Антонов в основном пока карабкается по лестницам и размышляет. Стодолларовая бумажка? Одна—единственная, причем ее действительно могли передать с глазу на глаз, и посему вряд ли она может сыграть роль связующего звена. Денежные знаки, как таковые, не по моей части. Есть для этого валютные магазины и определенные учреждения, где заняты несколько иным, чем продажей телевизоров.
За восьмым днем, естественно, приходит девятый. Шеф все еще меня не вызывает. Полковник — человек терпеливый. Он считает, наверное, что, побеседовав со мной дважды, с третьей встречей можно не спешить. Однако человеческое терпение не бесконечно, и я предчувствую, что мое начальство не исключение из правил.
Упоминаю об этом только затем, чтобы дать некоторое представление о настроении, с каким я приступаю к работе на девятый день следствия. Первый звонок раздается около десяти утра, и разговор следует весьма неутешительный. Дора сообщает, что с Марином все кончено.
— Значит, вы все—таки решились ему рассказать?
— Ничего я ему не рассказывала, — звучит в трубке все тот же тусклый голос. — Филип постарался…
— Когда это произошло?
— Вчера вечером. Марин вернулся поздно, я даже не слышала. Зато сегодня утром все поняла. Филип рассказал, да еще в самых гадких выражениях.
— Но вам надо объясниться с Марином!
— Не желаю ничего объяснять, и вообще у меня нет больше сил!
— Не говорите глупости. Где вы сейчас?
— На Орловом мосту.
— Куда идете?
— К Магде, куда же еще? Там меня ждут…
— Слушайте, — говорю. — Идите к Магде и ждите, пока я… в общем, пока кто—нибудь вас не разыщет. Поняли?
Она что—то машинально отвечает и вешает трубку.
Сейчас мне только этого недоставало: улаживать личные конфликты. Впрочем, и мои дела, и чужие, и служебные — все не клеится. Хорошо еще, что в данном случае частные интересы каким—то боком связаны со служебными. Интересно знать, зачем Филип так поступил? Наказать Дору? Вряд ли он ради этого стал бы рубить сук, на котором так удобно сидел.
Я чувствую, настал час прервать мои изыскания и навестить Марина.
Архитектор открывает дверь, на ходу что—то дожевывая. Есть люди, у которых плохое настроение вызывает повышенный аппетит, и, похоже, Марин принадлежит к их числу.
— Извините, я как раз завтракаю, — говорит Марин.
— Я на минутку.
Он приглашает меня на кухню. На столе пара тарелок с колбасой и брынзой.
— Почему так, по—холостяцки? — прикидываюсь я дурачком.
Марин молча изображает недоумение.
— Невеста куда—то отлучилась?
— Надеюсь, вы пришли по служебным делам, — говорит хозяин, садясь за стол. Решив соблюсти закон гостеприимства, он добавляет: — Пожалуйста, присаживайтесь! Вместе закусим.
— Благодарю.
— Чашку кофе? Только что сварил.
Он снимает с плитки кофейник и наливает мне нечто среднее между чаем и кофе, весьма жиденькое, но испускающее обильный пар.
Беру чашку и подступаю к своей цели:
— Пусть вас не смущает, если я коснусь некоторых вопросов личного характера. Иной раз в наших делах личное и служебное так переплетается, что… Именно поэтому в ходе следствия у меня возникла необходимость познакомиться с прошлым Доры.
— Значит, и вы в курсе, — с горечью замечает Марин, прекращая жевать. — Все знали, кроме меня…
— Вы ведь любите Дору?
— ЛЮБИЛ! — отрезает Марин.
— Значит, еще любите. Человек не меняет своих чувств за одну ночь, да еще без серьезных к тому причин.
— Без серьезных причин? Вы смеетесь надо мной? Хозяин швыряет вилку и выпаливает, не дожидаясь моих объяснений:
— Послушайте, она взялась окрутить меня на пари! Грязное, ресторанное пари! Хотела доказать, что может играть роль приличной девушки, доказать, что у нее хватит таланта заинтересовать такого серьезного человека, как я…
— Стойте! — прерываю я Марина. — Дора — хороший человек. Правда, человек, потерпевший аварию. А если вам нужен негодяй, то ищите его среди своих родственников!
Манев смотрит на меня, приоткрыв рот, собираясь что—то сказать, да так и застывает.
— Удивляться тут нечему. Вещи не так уж невероятны. Дора пришла к вам не ради пари, а желая выручить Филипа из опасного положения, в которое он попал по собственной вине. А если говорить точнее, он сам вынудил ее пойти к вам. И она пошла, чтобы помочь ему, поскольку, согласитесь, поначалу она вас не знала и не имела на вас никаких видов.
— Это не меняет положения, — сухо отвечает Марин, уставившись в тарелку.
Он, видимо, смутно надеялся, что я одним махом опровергну слова Филипа, а теперь понял, что речь идет лишь о нюансах.
— Послушайте, Манев: Филип сделал вам немало гадостей. В прошлый раз я просто щадил ваши чувства брата. Но имейте в виду, что сейчас он пытается вам подложить такую пакость, какой вы никогда не забудете.
— Оставьте, — машет рукой Марин. — Я знаю своего брата. Отлично знаю, что он способен приукрасить вещи ради сенсации, чтобы блеснуть. Но вы сами познакомились с прошлым Доры. Почему же вы утверждаете, что все это выдумка?
— Я уже сказал: человек пережил аварию. Но знать факты, не вникая в их причины, значит, скользить по поверхности.
— Но под поверхностью скрыто содержание. И вообще со стороны рассуждать легче. Ведь не вы собирались на ней жениться!
— Видите, — говорю я кротко, — я пришел не для того, чтобы вас женить. Я не хочу вмешиваться в ваши решения. Но вы должны выслушать эту женщину, понимаете? Должны ее выслушать! Потому что она привязана к вам по—настоящему. И не ради этой плиты или холодильника, а ради вас. Вы для нее единственная опора. И в конце концов она не обязана отчитываться перед вами за то, что было до вашего знакомства!
