– Я пойду, Саш. Так что, отцу Гришкиному приходить?
Шурик подмигнул девушке и улыбнулся.
– Мальчик хочет в Тамбов. Пока, Натах. Спустя полчаса Наташа вернулась домой. Лифт давно стоял на ремонте, никто на самом деле его не ремонтировал. Она не спеша поднялась на свой этаж, физические нагрузки рекомендовано ограничить. Все равно закололо.
Открыв дверь, она в коридоре столкнулась с Гришкиным отцом. Он сидел на табурете и курил. При появлении Наташи он вздрогнул, поднял на нее красные от бессонницы глаза.
– А… Ты, Наташ.
– Не звонил Гриша? Отец покачал головой.
– Вы не переживайте, дядь Миш. Погуляет – придет. Он часто дома не ночевал, когда вас не было.
– Ну, стервец, хоть бы позвонил. Вернется – убью. Да, погоди-ка… Тут к тебе парень какой-то приходил. С полчаса назад. Письмо принес.
– Какое письмо? – удивилась Наташа.
– Не знаю, вон, на телефоне.
Наташа увидела конверт, прошла в свою комнату, оторвала корешок.
На пол высыпались стодолларовые купюры. Наташа не сразу поняла, что это за бумажки. Она сунула пальцы в конверт и извлекла сложенный пополам тетрадный листок. Развернула. Три слова.
«Починим моторчик, да?»
Ленка лучезарно улыбнулась. Ветер взъерошил ее светлые волосы, приподнял платье, обнажив на секунду стройные, сумасшедшие ножки. Она сняла солнечные очки, поправила челку.
Гришка поймал ее в объектив, поднес палец к кнопочке.
– Эйфелева башня поместилась, Гришенька?
– Ага. Замри. Щелк!
Гришка очнулся. Щелкнул замок; Хватит мечтать. :
Тяжелая дверь заскрипела, в камеру вошел Стрельцов. Гришка сел на нарах.
– Мечтаем?
– С чего вы решили?
– По роже видно.
– Нет, просто надоело тут торчать.
– Потерпите, старина. Здесь, конечно, жарковато, жестковато и пахнет неприятно, но все же лучше, чем в мешке на дне речки. Согласен?
– Просто рай.
– Ну и отлично. Там батя волнуется, куда ты пропал. Вчера заяву оставил.
– А нельзя ему намекнуть?
– Я упокоил, как мог. Напрямую пока не говорил. Да чего там – три дня осталось. Так, я что пришел. Ты готов морально? Или подготовить?
– К чему?
– Как к чему? Договаривались же. Сейчас тебя допросит следователь прокуратуры, потом он проведет очную ставку между тобой и папой Угрюмовым. Все помнишь? Будем повторять?
– Помню. Как было, так и расскажу.
– Правильно, я тоже всегда стою за правду. Оно и вернее. Так, гонорар наш я Наташке уже передал, пусть мотор лечит. Без обид, надеюсь? Если по совести
– это ее «бабки», да и нужнее они ей сейчас. А то совсем закисла. Ну ладно, жди. Я сейчас еще с экспертом договорюсь, вас на видеокамеру запишут для верности. В принципе, если все нормально проскочит, сегодня же домой отправишься. Погода на улице мировая. И главное, не позволяй блохам себя кусать.
Стрельцов вышел из камеры. Гришка зевнул и посмотрел на маленькое зарешеченное окошко. Хорошо бы сегодня выскочить, задолбало тут париться.
По обоюдной договоренности со Стрельцовым он уже седьмой день торчал в изоляторе для административно арестованных. Якобы для безопасности и чтобы всегда был под рукой. Стрельцов договорился с судьей, тот осудил Гришку на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, спрятав парнишку от рук мафии. Ну и в воспитательных целях заодно. Чтобы мысли всякие соблазнительные молодую головушку не тревожили впредь. Посидите, посмотрите, как тут мило и романтично.
О чем рассказывать-то? А о чем молчать? Ладно, сами спросят.
Он быстренько заново прокрутил хронику минувших дней. Стрельцов велел не путаться, не сбиваться, давать показания уверенно и твердо. «Ты, Григорий, железный свидетель».
…Он стоял в подъезде. Она зашла. Как и договорились, легла на пол. Гришка разлил свиную кровь из бутылки, которую сунул ему в карман Стрельцов. Испачкал трубу. Выбежал из подъезда, выкинул трубу на газон, на видное место. Чтобы нашли те, кто будет следить.
Звонок по телефону. Встреча на другой день у реки. Диктофон в кармане, размусоливание денег. «Тихо, идет съемка». Дорога к мосту. Выскочившие из кустов «быки» – «носороги» с ножами в лапах. Крик. Его крик. План – планом, а жить-то хочется, как каждому из нас.
Команда: «Руки в гору, „перья“ на пол!» Гроза. Ливень. Люди в камуфляже. Стрельцов, матерящийся без меры на всех подряд. Наручники на запястьях «носорогов». Лежащий мордой в траву Угрюмов. Какой-то протокол изъятия денег и диктофона. Написанный под мостом, чтобы дождик не промочил. Понятые. Поездка в милицейской машине в отдел. Хриплые вопли Угрюмова, угрожавшего скорым концом света с лишением гениталий…
Интересно, как Стрельцов все узнал? Он ведь все знал, когда пришел к Гришке. Наташка? Да, наверное, она, больше некому. Впрочем, может, и правильно, что заложила. Здесь, в камере, при всех неудобствах, действительно лучше, чем на дне Екатерингофки. И баба жива осталась. Не меня, так кого-нибудь еще муженек подписал бы. А Стрельцов-ухарь ухитрился с нее две тонны снять за спасение персоны. Эх, как раз на Париж. Для нее-то это мелочовка… Надо было три просить, не обеднела бы…
В коридоре изолятора послышался топот. Гришка по привычке нагнулся, чтобы завязать шнурки. Но шнурки отобрали.
Правда, обещали вернуть.
Виктору Павловичу – Брандспойту, видному общественному деятелю и прекрасному (согласно характеристике) семьянину, предъявили обвинение в организации покушения на убийство милой сердцу жены. Жена к предъявленному обвинению добавила еще пяток-другой сильно компрометирующих и ужасно гадких историй, поэтому арестованный по совету адвоката был вынужден обратиться к испытанному средству – закосить под жизнерадостного дебила. Справочка с диагнозом оказалась весьма кстати.
Сейчас больной проходил стационарную судебно-психиатрическую экспертизу в соответствующем учреждении. Уголовный процесс обещал быть долгим и затяжным. Больной сделал ряд заявлений для прессы о провокации, особо бдительные малообеспеченные правозащитники попытались развить идею, пару раз выходили с плакатами на Дворцовую площадь, но их быстро разгоняли городовые, чтобы не мешали иностранцам любоваться Зимним дворцом.
Герман Андреевич Листопад в спешном порядке вышел на пенсию, благо выслуга позволяла сделать это безболезненно. Перед выходом, как и Виктор Павлович, он прошел медицинскую комиссию, но, в отличие от последнего, закосил под дебила, страдающего депрессией. Закосил удачно, комиссия признала его инвалидом второй группы, и Листопад, согласно приказу, получил двадцать дополнительных окладов. Сейчас Герман Андреевич подъедался в охранной фирме в должности консультанта, а по выходным квасил.
Шурик Стрельцов научился ремонтировать холодильники и клеить обои. Заработал выго-ворешник за то, что проспал очередную учебную тревогу, а в тревожном чемоданчике, вместо курвиметра и компаса, комиссия обнаружила пару презервативов и губную помаду. Наташе сделали операцию. Удачно. Маленькая сказка с хорошим концом. Кино.
– Привет, мальчики. Привет, Гришенька. Ты меня еще любишь? А с Парижем не передумал?
– Думаю.
– Ну, думай, думай. Я, кстати, послезавтра туда улетаю. Хочешь, маечку привезу? Ха-ха-ха. Пока, Гришенька. Между прочим, мальчики, вы удачно смотритесь на этом фоне.
Леночка приторно хихикнула и, закинув на плечо сумочку, грациозно пошла к сверкающей бесшумной «ауди», за рулем которой сидел лысоватый, но наверняка добрый и щедрый человек.
Вовчик-Спейс повернул голову, чтобы рассмотреть фон. Куча мусора, кирпичная стена, пояснительная надпись «Место для отходов».
Спейс хмыкнул и сплюнул сквозь сжатые зубы.
– А сама-то ты на каком фоне, овца напудренная? Саманта Фоке надувная. Половину женщин всего мира объединяет один секрет – они все дуры. И не только во время менструации.
Гришка грустно улыбнулся. Кто даму кормит, тот ее и танцует. Так, наверное, оно и есть. Все остальное – сказки про Золушку и принцев.
– Слышь, Грих, я вчера двух таких теток зацепил – просто атомная война. Ты ж мой вкус знаешь. И главное, без понтов девахи. Вечерком познакомлю. Короче, я за тобой зарулю часиков в восемь. Ты там – чего-как, будь готов.
Спейс встал с деревянного ящика и скрылся в арке.
Из открытого окна первого этажа доносился все тот же суперхит:
«Мальчик хочет в Тамбов, а чи-ки-чи-ки-чи-ки…»
Гришка еще раз улыбнулся, поднялся с ящика, обернулся и, приложив ладонь ко лбу, щурясь под случайным солнечным лучиком, прочитал надпись на стене.
После по привычке он потрогал свою медную серьгу в ухе, поддал ногой ящик и, продолжая улыбаться, будто только что нашел миллион, тоже направился в арку.
