— Я не оригинален. Лев Иванович, полагаю, исполнителей уже ликвидировали, — сказал Станислав, — мы лишь потеряем время.
Гуров кивнул, взглянул на Котова и я Нестеренко. Оперативники молчали, но по их лицам легко можно было понять, они согласны с полковником Крячко.
— Мы с Петром так не считаем. Отморозки не жесткая, хорошо организованная структура, лишь преступная группировка. Агеев не крестный отец, лишь мальчишка, желающий стать фюрером.
Самовлюблен, внутренне недостаточно уверен в себе, да и не располагает необходимыми чистильщиками. Они все друг друга знают, здесь принцип "домино" не проходит. Они не хладнокровные убийцы, провозглашенный ими принцип "Сила смеется над всем" доказывает, что настоящей силой они не обладают. Запугать обывателя, лишить нас свидетелей они могут, убить своего кореша вряд ли способны. Не в драке, сгоряча, а обдуманно, по приказу.
— Я не согласен, — упрямо повторил Крячко.
— Имеешь полное право, тебя, видимо, не было, когда я распустил профсоюз. — Гуров говорил рассеянно, думая о другом. — Дискуссия закончена, каждый остается при своем мнении и выполняет все мои приказы. Григорий, ты возвращаешься в свой дом, находишь свидетелей, которые видели убийц. Убежден, была машина, далеко оставлять ее парни поленились. Свидетели есть, я не сомневаюсь, обнаружить их несложно, трудно убедить дать официальные показания.
— Лев Иванович, там трое суток копали ребята из МУРа, я их знаю, стоящие оперативники. Результата нет.
— А у тебя будет, — уверенно произнес Гуров. — И не только потому, что ты способный, ты местный, твоих родственников зарезали. Выявишь свидетелей, аккуратно доставишь в прокуратуру, затем решим, что с людьми делать.
Кто работает, возьмет отпуск и путевку в дом отдыха, пенсионеров сразу в дом отдыха либо к родственникам. Деньги я достану. Ни один свидетель не должен из прокуратуры вернуться домой.
— Понял. — Котов поднялся. — Разрешите выполнять?
— Действуй. — Гуров подождал, когда за Котовым прикроется дверь, продолжал: — Станислав, ты встречаешься а со своим Блондином, выясняешь, кто из группировки пропал. Не рискуй, все только наверняка. Валентин, ты страхуешь полковника, учить вас не стану. Когда исчезнувших выявите, проведете на них установку, ищите дальних родственников, приятелей, любовниц, проживающих недалеко от Москвы. Серьезных денег у парней нет, вылет за рубеж или в район Камчатки считаю нереальным.
— Будет так, как я считаю удобным, — прокомментировал Станислав. — Мне такая постановка вопроса нравится.
— Я рад за тебя, выполняй. — Гуров смотрел на друга без симпатии. Понадобится, пешком на край света пойдешь, сначала взглянешь, что лежит под ногами.
Станислав собрался возразить, перехватил недобрый взгляд Гурова, удержался и снял трубку ожившего телефона.
— Слушаю вас внимательно, — передразнил Станислав начальника. Спасибо, Олег, я понял. Ты заступил или меняешься? Счастливого отдыха, не пей чай, вредно, посадишь печень. — Он разъединился, трубку положил на стол, пояснил: — Помощник дежурного сообщает, только что звонили, интересовались телефоном полковника Гурова.
Голос молодой, уверенный, себя назвать отказался.
Гуров кивнул, постукивал карандашом по столу, затем сказал:
— Видимо, Агеев, с подачи Георгия.
Положи трубку, я с ним разговаривать не хочу, если он звонит, то все, что мне надо, он сообщил. Скажи, полковника послали в командировку, вернется на следующей неделе. Поинтересуйся, кто спрашивает, нужна ли помощь...
Вновь зазвонил телефон, Станислав снял трубку, вежливо, но достаточно сухо сказал:
— Здравствуйте, вас слушают. — Он поднял взгляд на Гурова, кивнул. Полковник по приказу руководства улетел в дальние края, вернется на следующей неделе. Что-нибудь передать? Я могу вам помочь? Раз сугубо личное, то звоните. — Станислав положил трубку. — С тобой тяжело работать. Лев Иванович, постоянно ощущаешь комплекс неполноценности.
— Поезжай в район, встряхнись, не пытайся меня разжалобить, я по вторникам не подаю.
— Сегодня среда, господин полковник. — Станислав взял из шкафа куртку, открьш дверь, пропустил Нестеренко.
— Среда? — взглянув на закрывающуюся дверь, переспросил Гуров. — Так тем более, мой друг, тем более.
Котов сидел на кухне у старой соседки по лестничной площадке Нюры, которую в доме почтительно величали Матвеевной, пил обязательный чай, выслушивал обязательные соболезнования. Матвеевна, старуха набожная, злая и лживая, держала в страхе весь дом, и Григорий явился к ней к первой отнюдь не оттого, что рассчитывал на ее помощь. Возможные свидетели скорее всего окажутся людьми пожилыми, вероятно, с ними придется беседовать не один раз. Котов не хотел иметь в лице своей злобной соседки мощного противника. Сама она все знает, но ничего не скажет, в то же время Матвеевна способна оказать давление на других. Вниманием ее обходить не следовало.
Опер молчал около часа, невнимательно слушал причитания, перемешанные с шипением, решал, кто в доме мог видеть машину, чьи окна выходят в переулок, кто видел убийц — окна других свидетелей выходят во двор. Из-за мартовского ненастья скамейка во дворе наверняка пустовала, а если на ней и распивали, так посторонние, которых не найдешь, да они ничего и не видели, спиртное глаза застит.
— Вижу, и не слушаешь ты меня, милок, — прорвалась Матвеевна сквозь заслон оперативных размышлений. — Вижу, твой еврейский Бог душу мутит.
А наш Христос велел не мстить, а прощать.
Терпение опера имело границы, он спросил:
— А ваш Христос какой национальности был?
— Православной, значит, исконно русской, — уверенно ответила Матвеевна.
— А как же он в Иерусалим забрался, далековато?
— Истину нес, вот и забрел, — убежденно заявила верующая. — Батюшка говорил, Христа из зависти евреи и распяли.
— Русского? Мысль интересная. А кто видел то, как распяли? И кто видел, как убийцы в мою квартиру вошли и невинных жизни лишили?
— Жиды вошли и порешили, и Колюшку-калеку они убили.
— А видел кто?
— Хитро ваше племя. Своих-то ты упрятал, на поминках Насти не было. А я твоим угощением отравилась.
— Угощение жиды из Германии прислали.
— Они везде. И ты свое семя упрятал, ходишь, ждешь, какой русский дурак горло подставит.
— Значит, не знаете? — Котов начинал злиться. — А за укрывательство убийц срок большой полагается. В прокуратуре год рождения не смотрят, прокурору важно, чтобы совершеннолетний был.
— Ты никак угрожаешь, посадить собрался? Я законы знаю, да и не пугливая.
— Ну, Матвеевна, если вы законы знаете как Библию, то можете и на нары устроиться. — Котов поднялся.
— Зайди в восьмую и двенадцатую, может, чего и подскажут. — Матвеевна проводила опера до двери, отодвинула тяжелый засов.
— Спасибо, Матвеевна, вы законы знаете, однако напоминаю, помеха следствию — дело подсудное. — Котов шагнул через порог, облегченно вздохнул.
В квартирах, названных старой ведьмой, жили интеллигенты, злейшие враги русского парня Иисуса Христа и лично Матвеевны. Котов не сомневался, жители, подсказанные набожной женщиной, уже опрошены ребятами с Петровки, ничего не видели и не знают, иначе сказали бы непременно. Котов начал вспоминать, кого видел ранее у квартиры своей "симпатичной" соседки. Настя, конечно, знает, но она сейчас на другом конце города, беспокоить ее не хочется.
Как опер ни напрягался, ничего путного вспомнить не удалось, что вполне естественно. Он целый день на работе и, кто с кем в доме дружит, не знает.
Тогда он решил подойти к вопросу с иной стороны и направился в двенадцатую квартиру, где жила интеллигентнейшая пенсионерка, некогда преподавательница русского языка и литературы, Нина Владимировна.
Он вышел на улицу, заскочил в магазин, купил коробку хороших конфет, поднялся на второй этаж, позвонил.
Дверь почти сразу открьыи, старая учительница походила на героинь кинематографа пятидесятых годов.
— Здравствуйте, дорогая училка, — улыбнулся Котов. — Что же вы дверь распахиваете?
— Здравствуй, Гриша. — Седая, аккуратно одетая женщина пропустила его в квартиру.
Опер мельком взглянул на дверной замок, вздохнул, замок открывался копейкой.
— Что поделать, Гришенька, наше племя уже не переделаешь. Тихо вымираем, красть у нас сроду нечего.
Котов долго вытирал ноги, затем нагнулся и снял кроссовки, прошел в комнату, стесняясь, положил на стол коробку конфет.
— Я рада вашему приходу, только сообщить, Гриша, совершенно нечего. Учительница поставила чашки, налила жиденькой заварки. — Два дня назад ваш молодой коллега с Петровки больше часа меня убеждал, мол, бояться совершенно нечего. И только когда я ему заявила, что Берии не боялась, он поверил и ушел.
