– Тебе – скукотища, мне – удовольствие. Почему ты считаешь, что я должна быть похожа на тебя? Ты думаешь, что ты устроен правильно, а все, кто от тебя отличается, устроены неправильно и их нужно переделывать и перевоспитывать? А что будет, если я начну считать так же? И стану день и ночь талдычить тебе в уши, как прекрасна аналитическая работа, как нужна она прогрессу цивилизации и процветанию человечества, а тот, кто этого не понимает, просто недалекая и ограниченная личность. Понравится?
– Все-все-все, – Коротков поднял руки, – я сдался без боя. У тебя появились любопытные аргументы. Откуда? Новые знакомые или новые книжки?
– Павел Михайлович Дюжин, тот самый, которого ты считаешь странноватым. Я тоже первое время не успевала в себя приходить от изумления перед его выходками и тоже считала его странным и слегка придурковатым. Но чем больше с ним общалась, тем яснее понимала, что он не странный. Он другой. Понимаешь? Просто другой. Не такой, как мы с тобой. Но ведь с его точки зрения это мы с тобой странные, потому что не понимаем и не чувствуем того, что понимает и чувствует он. Ему может быть ужасно некомфортно в каком-то конкретном месте, и он искренне не понимает, как все остальные могут в этом месте спокойно работать и общаться и ничего особенного не чувствовать. Мы с тобой считаем себя правильными, а Дюжина – нет. А Павел считает наоборот, и кто из нас прав?
– Разумеется, мы с тобой, – засмеялся Коротков, – потому что нас двое, а он один. Нас, стало быть, больше, и наше мнение победит, это основа демократии. Будешь спорить?
– Буду. Демократию придумали люди, когда сорганизовались в общество. Придумали, чтобы как-то управлять этим обществом. А то, что мы все разные, – это от природы, от воспитания и от жизни, которую каждый из нас прожил, и хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или не нравится, но мы должны это принять. С этим ничего нельзя сделать, и никакой демократией различия между людьми не уничтожить.
– Ой, Ася, тебя куда-то в философию потянуло, – поморщившись, тяжело вздохнул Коротков. – Это уже не по моей части. Я человек простой и незатейливый, мыслю приземленными категориями и не задаюсь высокими вопросами о предназначении человечества. Мне бы убийство Барсукова раскрыть, вот о чем у меня голова болит. Так вернемся к твоему правильному Дюжину. Точнее, к проблеме Лерочкиного колечка. Могло ли быть так, что Саша Барсуков, через деда Немчинова или еще как-нибудь иначе, был связан с уголовниками и с ним за некоторые услуги расплатились этим кольцом, а Саша подарил его своей девушке?
– Могло, – согласилась Настя. – Вполне. Но все эти рассуждения хороши, только если кольцо то самое, принадлежавшее Тамаре Соловьевой. Если же нет, то все наши построения – на пустом месте.
– Вот и давай твоего Дюжина отправим к Лере на разведку. Надо прояснить вопрос раз и навсегда, чтобы не морочить себе голову дурацкими версиями, которые могут нас увести неизвестно куда. Зови Павла Михайловича сюда, сейчас мы его наладим.
Настю идея не воодушевила, она всегда с опаской относилась к любым случаям использования непрофессионалов в раскрытии преступлений, но, положа руку на сердце, не могла не признать, что и сама, бывало, так делала. Кого только она не привлекала себе на помощь! И мужа, и брата Александра, и его жену Дашеньку, и бывшего уголовника по кличке Бокр, и фотокорреспондента, и еще Бог знает кого. Ее смущала не сама идея как таковая, а кандидатура Павла. Хотя как знать, быть может, то обстоятельство, что он не похож на большинство окружающих, сыграет свою положительную роль. Как знать…
– Хорошо, – решительно произнесла она, – я сейчас позову Дюжина, и мы объясним ему, чего хотим. А к тебе у меня просьба. Мне нужен человек, который в последнее время появляется перед телекамерами вместе с Игорем Вильдановым.
– Вильданов? – недоуменно вздернул брови Юрий. – Это который? Певец, что ли?
– Что ли, – подтвердила Настя. – Поможешь?
– Помогу, только зачем? Ты же знаешь, подруга, я втемную не играю, это не мой профиль.
– Мне стало известно, что человек, которого сегодня часто видят рядом с Вильдановым, много лет назад постоянно бывал на даче у убитых супругов Немчиновых.
– И что с того?
– Я хочу поспрашивать у него насчет деда. Правда ли, что он не ездил на дачу, и почему приехал в тот единственный раз, когда застрелил сына с невесткой.
– Да зачем это тебе, Господи?! Дела давно минувших дней. Я еще понимаю, если бы то убийство надо было раскрывать. Но оно ведь раскрыто, более того, дед уже и срок отмотал, и вернуться успел.
Настя встала и молча принялась складывать в сейф бумаги, Коротков так же молча наблюдал за ней, ожидая объяснений. Объяснения будут, в этом он не сомневался. Все годы, что они проработали бок о бок на Петровке, никогда он не выполнял роль мальчика на побегушках, которого можно послать "туда, не знаю куда". И сам Коротков, и другие сотрудники отдела признавали, что голова у Каменской работает по каким-то одной ей понятным схемам, и частенько они не могли проследить цепь ее умозаключений, но Аська ни разу не позволила себе ничего такого, что могло бы быть истолковано как фраза типа "не понимаешь – ну и не понимай, тебе дали задание – твое дело выполнять". Она всегда все объясняла, подробно, дотошно, на пальцах и при помощи начерченных на бумаге стрелочек и квадратиков, объясняла до тех пор, пока человек не начинал удивляться своей глупости и тому, что сам до этого не додумался. Ведь это так просто и лежит на поверхности!
Наконец все лишнее было убрано со стола, оставшиеся документы разложены по папкам и аккуратно сложены в стопку. Настя критически оглядела наведенный порядок и снова уселась на свое место.
– Юра, дед Немчинов – одна из наших версий в деле об убийстве Барсукова. И мы должны знать о нем как можно больше, прежде чем начнем с ним разговаривать. Он может оказаться очень опытным и опасным преступником, и если мы его спугнем – прощения нам с тобой не будет. Главным образом, конечно, тебе, потому как я в этом деле сбоку припека. И есть еще одна деталь, которую я хотела бы прояснить. Василий Петрович Немчинов был задержан на платформе, когда ждал электричку, чтобы уехать в Москву. В уголовном деле есть план поселка, от дачи до платформы не больше пятисот метров по хорошей грунтовке. Стало быть, средним шагом можно дойти минут за десять, а быстрым – еще меньше времени нужно. Однако деда взяли на платформе, когда с момента убийства прошло почти полтора часа. Я хочу найти расписание движения поездов за тот год и убедиться, что в этот самый момент между электричками действительно был большой перерыв. В противном случае я, как говорят в Одессе, интересуюсь знать, почему он не уехал на первом же проходящем поезде и где болтался целых полтора часа. Нормальный человек должен ноги уносить с места преступления как можно скорее.
– Это было поздно вечером? – спросил Коротков, наморщив лоб. – Я не знаю подробностей.
– Нет, солнце мое, это был белый ясный день, по телевизору как раз "Семнадцать мгновений весны" показывали. И при этом суббота. У меня, конечно, дачи нет, но даже я знаю, что в выходные дни не бывает таких перерывов между поездами, в радиусе тридцати километров от Москвы электрички ходят каждые десять-пятнадцать минут. Повторяю, я найду расписание и уточню этот момент, но мне уже сейчас понятно, что тут не все гладко.
– Ясно, – кивнул Юра, – информацию принял, сомнения разделяю. Давай зови своего экстрасенса.
– Не вздумай так назвать Павла, он обидится, – предупредила Настя, снимая телефонную трубку.
Зотов любил обедать в дорогих ресторанах, причем именно обедать, а не ужинать. Днем всегда было мало народу, и от этого у него возникало ощущение изысканности и привилегированности, которое всегда исчезало, когда вокруг было много посетителей. Какая же это привилегия, если она доступна такому числу людей? Ужинал он обычно дома, а вот обедать предпочитал в "Англетере" или в другом ресторане такого же класса.
Подъезжая к угловому зданию на Лубянке, он быстро оглядел припаркованные машины и увидел темнозеленый "Сааб". Левченко уже здесь, притащился раньше времени, не терпится ему. Договорились же на два часа, а сейчас еще только без двадцати. Зотов с досадой сорвал с рук тонкие "водительские" перчатки и швырнул ни в чем не повинные кусочки кожи на пассажирское сиденье. Этот сукин сын Левченко в жизни никуда вовремя не пришел, и не потому, что не умеет быть точным, а потому, что любит, чтобы его ждали. Тот факт, что он заявился почти на полчаса раньше назначенного времени, говорит только о том, что дело, о котором пойдет разговор, для него сегодня важнее всего на свете, даже важнее его собственной значимости. Зотов многое отдал бы, чтобы и сегодня прождать своего знакомого лишние минут сорок, а то и час. Ему нечего ответить Левченко, пока нечего.
