– Ты меня сразил наповал, – сказала Настя, целуя его в щеку. – Почему ты не опоздал, как водится?
– Несчастный случай. Больше не повторится.
Чистяков шутливо подергал ее за ухо и, взяв под руку, быстро повел к эскалатору.
– Что-то ты грустная, старушка. Случилось что-нибудь? – спросил он, когда они шли темными задворками от метро к дому, где жили Настины родители.
– Напрягаюсь, – коротко ответила Настя.
– Из-за чего? Из-за этой женщины?
– Угу.
– Ты же сама просила вас познакомить.
– Оно конечно, но все-таки… Нервничаю, даже не знаю, отчего. Вдруг она мне понравится?
– И что в этом плохого?
– А как же мама? Мне тогда придется как-то выравнивать свое отношение между ней и этой дамой.
– Ну ты загнула, Аська. А если она тебе не понравится, тебе придется пересматривать свое отношение к Лене, так, что ли?
– Именно. И вообще, ситуация какая-то… Двусмысленная.
Может, зря я это затеяла?
– Раз затеяла, значит, не зря. Ты же у меня умница, ничего зря не делаешь. Перестань дергаться.
– Не утешай меня, Лешик. У меня внутри все дрожит. Давай остановимся, я покурю.
– Слушай, ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? Ведешь себя, как маленькая девочка: плохая – хорошая, нравится – не нравится.
Они остановились у подъезда родительского дома. Настя уселась на скамейку и вытащила из сумки сигареты. Сделав глубокую затяжку, она взяла Лешину руку и прижала к своей щеке.
– Лешик, я дура, да? Ну, вразуми меня, скажи что-нибудь умное, чтобы я успокоилась. Мне так стыдно, словно я маму предаю.
Леша сел рядом с ней, ласково обнял за плечи.
– Ты действительно еще ребенок, Аська. Тебе тридцать три года, а ты так и не представляешь себе, что такое семья и супружеская жизнь.
– А ты представляешь? Тоже мне, специалист по брачносемейным делам.
Ты же заплесневелый холостяк.
– Я – другое дело. Я до сих пор живу с родителями и наблюдаю их отношения каждый день. А ты уже давно живешь одна, и забыла, что это такое – ежедневно на протяжении многих лет делить с кем-то жилье и бытовые проблемы. И, между прочим, постель. Так что перестань маяться заранее. Докуривай быстрее, и пойдем.
– Лешик, знаешь, о чем я подумала?
– Если бы ты тогда аборт не сделала, нашему ребенку было бы сейчас уже тринадцать лет.
– Как ты догадался?
– А я сам об этом сейчас подумал. И потом, Асенька, мы с тобой знакомы почти двадцать лет. Я научился твои мысли читать.
– Да? Тогда читай дальше.
– Ты подумала, что если бы ты оставила ребенка и вышла бы за меня замуж, то сейчас ты не мучилась бы вопросом о том, насколько этично тебе знакомиться и сидеть за одним столом с любовницей отчима при том, что он все-таки остается мужем твоей матери. Тебе было бы просто не до этого. А может быть, и отношение к проблеме было бы иным. Правильно?
– Леша, хочешь, правду скажу?
– Говори свою правду, и пойдем, я окоченел здесь дожидаться, пока ты перестанешь нервничать.
Он встал со скамейки и потянул Настю за руку. Та медленно поднялась.
– Ну, где обещанная правда? – спросил он с улыбкой.
– Я очень тебя люблю. Но иногда ты меня пугаешь.
– Врешь ты все, – тихо ответил Леша и осторожно погладил ее по щеке.
– Если бы ты меня любила, то не держала бы на холодной улице, когда нас ждут знаменитые папины цыплята. А человек, способный тебя напугать, еще на свет не родился.
Настя прислушалась к ровному дыханию Леши. «Кажется, заснул, – подумала она. – Ну почему природа так неравномерно распределяет свои милости? Одни досчитают до десяти и тут же засыпают. А другие, вроде меня, без снотворного могут пролежать до рассвета с открытыми глазами».
Она встала с постели, накинула теплый махровый халат и на цыпочках вышла на кухню. В квартире было холодно, несмотря на то, что отопление работало вовсю, потому что щели в оконных рамах, а также между балконной дверью и косяком были огромными. Приводить их в порядок было некому, а затыкать ватой или поролоном Настя, по обыкновению, ленилась. Она зажгла на плите все четыре конфорки, и через несколько минут кухня наполнилась удушливым теплом.
Настя перебирала в памяти события прошедшего вечера.
Леша прав, не надо смешивать отношения отцов и детей с отношениями родителей с другими людьми. Напряжение, сковавшее Настю перед дверью родительской квартиры, постепенно прошло, подруга Леонида Петровича оказалась симпатичной и славной женщиной, совсем не похожей на мать, Надежду Ростиславовну. Лешка изо всех сил старался быть остроумным и галантным, и это ему вполне удалось. Во всяком случае, новую знакомую он совершенно очаровал. Отчим, казалось, был всем доволен, кормил их восхитительными цыплятами «табака», никаких вольностей и панибратства по отношению к своей гостье не допускал, и под конец Настю «отпустило». Но неясное чувство вины перед матерью продолжало давать о себе знать и сейчас.
Она нерешительно сняла телефонную трубку и набрала длинный код и номер телефона в далекой Швеции, где было еще не так поздно, как в Москве.
– Настя? Что случилось? – встревоженно спросила Надежда Ростиславовна.
– Ничего не случилось. Просто ты давно не звонила.
– У тебя все в порядке? – продолжала настойчиво спрашивать мать: уж очень необычным было то, что дочь сама позвонила ей, да еще в такой час.
– У меня все хорошо, мама, не волнуйся. Я в полном порядке.
– А отец?
– Он тоже. Мы с Лешкой сегодня были у него. Он кормил нас потрясающими цыплятами.
– Ты меня не обманываешь? У вас точно все в порядке?
– Точно. Неужели должно непременно что-то случиться, чтобы мы друг другу позвонили? Просто я соскучилась.
– Я тоже скучаю по тебе, доченька. Как у тебя на работе?
– Как всегда. Двенадцатого декабря лечу в Рим с делегацией наших милиционеров.
– Да что ты! – радостно воскликнула мать. – Как здорово!
Поздравляю. Когда, ты говоришь, улетаешь?
– Двенадцатого. Девятнадцатого возвращаюсь.
– Что же ты раньше не сказала? – В голосе Надежды Ростиславовны послышалось огорчение. – Вряд ли я успею сделать визу, но я попробую. С четырнадцатого по семнадцатое во Франции будет симпозиум лингвистов, мое выступление запланировано на пятнадцатое, и если я успею обернуться с визой, то встречу тебя в Риме. Где тебя искать?
– Не знаю. А тебя?
– Тоже не знаю, – рассмеялась мать. – Сделаем так. Если у меня все получится, встречаемся шестнадцатого в семь вечера на площади у собора Святого Петра. Площадь круглая, большая, хорошо просматривается. Не потеряешься. Договорились?
Настя несколько оторопела от материнского напора.
– Но, мама, я же не одна еду, а с группой сотрудников. Откуда мне знать, какой у нас будет распорядок. Вдруг именно шестнадцатого я не смогу оторваться?
– Глупости, – решительно перебила ее мать. – Я буду ждать тебя до восьми часов. Если не придешь, встречаемся на следующий день, и так далее. Я постараюсь все организовать и буду ждать тебя, доченька, ты слышишь?
– Хорошо, мама, – Настя судорожно сглотнула, стараясь скрыть от матери, что по щекам ее градом текут слезы. – Я обязательно приду.
– В каком состоянии у тебя язык? – строго спросила мать. – Ты хоть что-то еще помнишь или уже все напрочь забыла?
– Не волнуйся, там можно вполне обойтись английским.
– Нет, детка, так не годится. Дай мне слово, что подтянешь итальянский. В детстве ты прекрасно знала язык.
– Мама, мое детство давно кончилось. Я работаю с утра до вечера и не уверена, что найду время для занятий. Не сердись, пожалуйста.
– Я и не сержусь, – Настя была уверена, что мать улыбается, произнося эти слова. – Я горжусь тобой, Настюша. И не смей плакать. Думаешь, я не слышу, как ты носом хлюпаешь? Иди спать и не разоряй свой скудный бюджет глупыми переживаниями. Запомни, каждый вечер в семь часов, у собора Святого Петра. Отца поцелуй, Лешу тоже.
Настя медленно опустила трубку на рычаг и только тут заметила Лешу, неподвижно стоящего на пороге кухни.
– Ну? Успокоилась? – с усмешкой спросил он. – Убедилась, что мать тебя по-прежнему любит?
– Я тебя разбудила? – виновато пробормотала она. – Извини.
– Господи, какой ты, в сущности, еще ребенок, – вздохнул Чистяков.
Они просидели на теплой кухне еще полчаса, пока Настя окончательно не успокоилась.
Сидя на утреннем совещании у Гордеева, Настя исподволь разглядывала своих товарищей по работе, снова и снова возвращаясь к мысли: который из них? Одних она знала лучше, других – хуже, но ни в ком не подозревала обманщика и предателя.
Миша Доценко. Самый молодой из гордеевских сыщиков, высокий, черноглазый. Иногда бывает умопомрачительно наивен и трогателен, а иногда поражает трезвостью ума и профессиональной хваткой. Всегда элегантно одет, с иголочки, начищен, наглажен. Наверное, на одежду уходит вся его зарплата. Но разве это порок – хорошо одеваться? На чем можно Мишу зацепить?
