Элизабет.
— Мне нужно, чтобы ты была честна со мной, понимаешь? Если ты меня любишь, я хочу, чтобы ты не лгала.
Элизабет кивает. Что еще тут можно сделать? Интересно, кто отправил Стефану письмо? И о чем же оно? Может, это был Калдеш? Может, в нем ключ к разгадке его убийства? Просьба о помощи к старому другу?
Стефан начинает читать. Когда-то он читал ей в постели. Диккенса, Троллопа. Или Джеки Коллинз под настроение.
— Дорогой Стефан, — начинает он. — Это письмо трудно писать, но я знаю, что читать его будет еще труднее. Перейду сразу к главному. Я подозреваю, что у тебя ранняя стадия слабоумия, возможно, болезнь Альцгеймера.
Элизабет слышит, как бьется в груди ее сердце. Кто, черт возьми, решил нарушить их право на частную жизнь? Кто вообще об этом узнал? Ее друзья? Мог ли написать кто-нибудь из них? Они бы не посмели без ее разрешения. Разве что Ибрагим. Он мог бы осмелиться.
— Я не эксперт, но я изучил эту тему. Слабоумие — это когда забываешь о многих вещах, впадаешь в замешательство. Я прекрасно знаю, что ты мне ответишь на это: «Но я всегда что-то забывал. Я часто приходил в замешательство!» И ты будешь, конечно, прав, но этот недуг, Стефан, совсем другого масштаба. С тобой что-то происходит, и все, что я читал, указывает только в одну сторону.
— Стефан, — говорит Элизабет, но Стефан мягким жестом просит ее помолчать.
— Кроме того, ты должен знать, что и слабоумие развивается лишь в одном направлении. Когда ты начнешь скатываться вниз по склону (и, пожалуйста, поверь: ты уже начал и назад пути не будет), тут и там могут найтись опоры для ног, могут найтись выступы, на которых можно передохнуть, и вид сверху время от времени может показаться прекрасным, но обратно тебе вскарабкаться уже не удастся.
— Стефан, кто написал тебе это письмо? — спрашивает Элизабет.
Стефан поднимает палец, прося ее потерпеть еще немного. Ярость Элизабет утихает. Такое письмо она должна была написать ему сама. Не следовало оставлять это незнакомцу. Стефан вновь продолжает чтение:
— Возможно, все это ты уже знаешь; возможно, ты сидишь, читаешь и задаешься вопросом: зачем этот проклятый дурак рассказывает мне то, что уже давно известно? Но я должен написать, потому что вдруг ты не знаешь? Что, если ты уже слишком далеко скатился по склону, чтобы понять правду о своем скольжении? Если эти слова покажутся далекими от тебя, то я, по крайней мере, надеюсь, что они зазвенят где-то в глубине — и ты осознаешь истинность того, что я пишу. Ведь ты знаешь, что можешь мне доверять.
— Кому доверять? — спрашивает Элизабет.
— А это имеет значение? — ласково интересуется Стефан. — По твоим глазам я вижу, что это правда. В смысле я уже знаю, что правда, но все-таки рад видеть, что ты подтверждаешь. Позволишь мне продолжить? Письмо недлинное.
— Я должен написать это письмо сейчас, потому что если звонок уже прозвенел, Стефан, то мне нужно, чтобы ты сделал две вещи. Во-первых, прочитай это письмо вслух Элизабет, а во-вторых, я хочу, чтобы ты заставил ее пообещать, что она будет позволять тебе читать письмо каждый день, чтобы ты не забывал. Насколько я понимаю, ты так и поступишь.
Элизабет знает теперь, кто написал письмо. Конечно знает.
— Ты написал письмо самому себе?
— Да, выходит, написал, — отвечает Стефан. — Ровно год назад.
Уж чего-чего, а такого Элизабет совершенно не ожидала.
— Как ты это сделал? Отдал конверт своим адвокатам и попросил их отправить тебе письмо по почте через год?
— Наверное, да, — пожимает плечами он. — Должно быть, именно так. Но мне важнее знать: это правда?
— Чистая правда, — говорит Элизабет.
— Симптомы становятся хуже?
— Все очень плохо, Стефан. Сегодня на редкость хороший день. Мы цепляемся за каждый.
Стефан кивает:
— И что же теперь делать?
— Зависит от тебя, — отвечает Элизабет. — Это всегда будет зависеть только от тебя.
Стефан улыбается:
— Какая чушь. Почему зависит от меня? Решать нам обоим, и, похоже, остается совсем немного открытых окон. Буду ли я продолжать жить? Или это уже невозможно?
— Это трудно, — отвечает Элизабет. — Но не невозможно.
— Скоро все изменится.
— Меня не волнует, что будет скоро, — заявляет она. — Меня волнует то, что есть сейчас.
— Какой бы прекрасной ни казалась эта мысль, но я чувствую, что, кажется, не имею права на подобную роскошь, — говорит Стефан. — Я уверен, есть места, где мне бы оказали медицинскую помощь. Заодно тебе стало бы полегче. Надеюсь, у меня остались деньги? Я еще не все проиграл в карты?
— У тебя есть деньги, — кивает Элизабет.
— Недавно я продал несколько книг. Дорогих.
Стефан, должно быть, замечает что-то в ее глазах.
— Я не продавал книги?
— Нет, не продавал, — отвечает Элизабет. — Хотя ты помог раскрыть убийство с помощью некоторых из них.
— Я действительно это сделал? Мы же в полной глуши.
— Ты хочешь дочитать письмо?
— Да, — говорит Стефан, — с удовольствием.
Он снова берет страницу в руки:
— Стефан, что за жизнь ты вел! Ты наполнял смыслом каждую быстролетящую минуту, а что за женщину ты нашел в лице Элизабет, я даже выразить не могу! Можно сказать, ты любимчик Фортуны! Какая удача тебе выпала, какие возможности представились, какие достопримечательности ты увидел. Ты везучий сукин сын, и за это тебе, вероятно, причитается неприятная расплата. И вот она пришла. Ты должен распорядиться этим так, как решишь сам, и это письмо — мой подарок тебе, чтобы ты знал, с чем придется столкнуться, если все остальное потерпело неудачу. Сейчас я каждый день читаю о слабоумии, стараясь все учить, пока способен на это, но говорят, что со временем забываешь даже самых близких. Я снова и снова читаю о семьях, в которых мужья забывают жен, матери забывают детей, но после того, как имена и лица уходят из нашей памяти, дольше всего, мне кажется, сохраняется любовь. Поэтому, в каком бы положении ты теперь ни находился, я надеюсь, ты понимаешь, что тебя любят. Элизабет не оставит тебя, мы оба это знаем. Она не запрет тебя дома, как бы плохо тебе ни было и какой бы трудной ни стала жизнь с тобой. Но ты должен убедить ее, что есть лишь один правильный выход. Она не должна продолжать заботиться о тебе — ни ради себя, ни ради вас обоих. Элизабет тебе не нянька,
