Ознакомительная версия.
– Хорошо, допустим, этого хмыря мы найдем, но...
– Ты хочешь сказать, что был еще кто-то? – подал голос Макс. – Возможно, даже четвертый и пятый? Потому что весь этот цирк в одиночку не разыграть?
– Да, но не только это. – Голованов задумался, и, когда начал говорить, в его голосе уже звучали жесткие нотки: – Не очень-то мне верится, что Толчева замочили только из-за того, что он застукал свою женушку в постели. Не верю я в это!
– А что, разве подобного не бывает? – съязвил Агеев. – Да ты, Севка, почаще телевизор включай, там о подобных разборках каждый день сюжеты идут.
– Бывает и такое, – согласился с ним Голованов. – Но если ты внимательно смотришь свой телевизор, а не варишь в это время макароны, то должен был заметить, что в тех разборках присутствует элементарное мочилово, чаще всего с топором или поножовщиной, а в нашем случае...
Ирина Генриховна как-то по-новому посмотрела на Голованова:
– Вы считаете, что убийство на Большом Каретном – это личные счеты с Толчевым?
– Не знаю, – пожал плечами Голованов, – не уверен. Однако не исключаю и подобное.
– Ну ты и загнул, командир! – то ли возмутился, то ли удивился Агеев. – Это ж надо такое придумать! Личные счеты... Да кому он, на хрен, нужен, твой фотограф!
– А вот это мы и будем сейчас отрабатывать.
Закуску нарезали и достали бутылку из холодильника, когда Ирина Генриховна, сославшись на головную боль, уехала домой. Разлили по первой рюмке, Макс хотел было произнести привычный тост, однако только махнул рукой, выразив тем самым полнейшую безнадегу, и они выпили, не чокаясь.
Похмельная рюмка пошла без удовольствия.
В этот день Ирина Генриховна приехала домой позже обычного, чем вызвала явное неудовольствие как мужа, так и дочери, которым самостоятельно пришлось и ужин разогревать, и на стол накрывать. Правда, ушлая доченька, как только услышала хлопок входной двери и голос матери в прихожей, тут же ускакала к подружке, чтобы избежать непосредственного участия в выяснении родительских отношений, зато Александр Борисович встретил жену с язвительной издевочкой в голосе:
– И где же это мы так долго пропадали?
– Прекрати, Саша, – отмахнулась было Ирина Генриховна, устало опускаясь на краешек «уголка». – Ты ведь и сам все знаешь. Так чего же цепляешься?
Однако Турецкий, которому, судя по всему, вожжа попала под хвост, даже не думал идти на попятную.
– А чего я, собственно говоря, знаю? Я ничего не знаю. Кроме того, конечно, что моя жена преподает класс фортепьяно в Гнесинке, где все уроки заканчиваются...
И он довольно выразительно посмотрел на массивные часы, подаренные ему сослуживцами на сорокапятилетие.
– Прекрати! Ты же знаешь, что я в «Глории» была.
– В «Глории»?! – искренне удивился Турецкий. – А тебе-то чего там делать? В сыщиков поиграть захотелось?
– Ну, знаешь ли!
– Не знаю и знать не хочу, – сказал, как отрезал, Турецкий. – Думаю, нам и одного сыщика в семье хватит. Я имею в виду себя. А твои детсадовские игры в «сыщик, ищи вора»...
И хлопнул дверью, оставив в кухне жену.
– Дурак! – вздохнула Ирина Генриховна, не понимая, с чего бы это вдруг взъелся на нее Турецкий. Ведь отлично знал, куда она должна была пойти после работы, и мог бы сам догадаться, как скоро ее ждать.
Как-то само собой расхотелось есть, и она уже сама начала заводиться на столь неадекватное поведение Турецкого.
«Детсадовские игры! Может, ты меня еще в домохозяйки запишешь, узурпатор хренов?»
Она заварила себе чашечку кофе, достала из холодильника холодный язык с зеленым горошком, долго ковыряла вилкой в тарелке, пока не треснула вилкой об стол.
Турецкий сидел в большой комнате с кроссвордом на коленях, и непонятно было, то ли он телевизор смотрел, то ли кроссворд разгадывал.
– Ты чего это устраиваешь? – с порога взвилась Ирина Генриховна. – Или, может, думаешь...
Однако он не дал ей договорить.
– Прости, Иришка, – повернулся к ней Турецкий, – но... Я действительно не хочу, чтобы ты всерьез занималась этим делом.
– Ты... ты что имеешь в виду? – Ирина Генриховна вопросительно смотрела на мужа. – Дело по Толчеву или...
Турецкий уже как-то проговаривался относительно ее желания хотя бы немножко, один-разъединственный летний отпуск поработать в «Глории», однако она даже подумать не могла, что это вызовет у него подобную реакцию.
«Рабовладелец хренов!» – едва не вырвалось у нее, но она все-таки смогла взять себя в руки. У нее все еще оставалась надежда, что он не хочет, чтобы она занималась делом Юры Толчева, на которого Турецкий продолжал держать обиду, даже несмотря на то что он уже не топтал эту грешную землю.
– «Или», Иришка, «или»! – развеял ее сомнения Турецкий. – И я и дочь – мы не хотим, чтобы ты всерьез занималась этой работой.
– А ты за себя лично говори! – вспыхнула Ирина Генриховна. – С Ниной я и сама переговорить сумею.
– Могу и за себя, – вздохнул Турецкий, и на его скулах шевельнулись желваки. – Не женская это работа – преступников ловить. Это я тебе как профессионал, как следователь прокуратуры говорю.
Он замолчал, как-то снизу вверх покосился на жену и негромко добавил:
– Я, конечно, понимаю, рутинные будни заедают, и хотелось бы чего-нибудь новенького, остроты ощущений, но поверь... не то, не то все это. Закончила свои курсы, удовлетворила собственное желание – и будя.
Ирина Генриховна молча смотрела на мужа и не могла не удивляться тому, что он не понимает ее. Хотя, казалось бы... Столько лет прожили вместе, вырастили дочь, а вот поди ж ты, как держал ее за интеллигентку-музыкантшу, так и продолжает держать.
– Ты все сказал? – негромко спросила она.
– Да. И хотелось бы...
– Ну чего хотелось бы лично тебе, я уже знаю, однако послушай и меня. Во-первых, я закончила не курсы, а Центр эффективных технологий обучения, что далеко не одно и то же, а во-вторых... Господи, – почти сорвалась она в бабий крик, – да неужели ты не можешь понять того, что именно это и есть мое призвание! Может, я была рождена для этого? Может...
– Для чего... «для этого»? – уже почти кричал Турецкий. – Для сыска?
– Да.
Он развел руками:
– Ну, знаешь ли...
– Догадываюсь. И должна сказать тебе одно...
Она, видимо, не могла подобрать нужные, возможно, единственно правильные слова, и лицо Турецкого исказила гримаса язвительной ухмылки.
– Выходит, жизнь прожита зря?
– Отчего же зря? – пожала плечами Ирина Генриховна. – За свою жизнь я воспитала не одного талантливого пианиста, и ты, как бы ты ни язвил сейчас, хорошо знаешь это. Но, видимо, и в моей жизни настал какой-то критический момент, когда...
– Так и воспитывай их дальше! – неожиданно взорвался Турецкий. – Но зачем тебе, женщине, жене и матери, которую твои же бывшие ученики приглашают даже в Америку на свои концерты, лезть в это дерьмо?! Зачем? Объясни мне, дураку!
Ирина Генриховна молча смотрела на мужа. Именно так она порой смотрела на тех студентов Гнесинки, которые и хотели бы стать звездами первой величины, да не могли понять того, что не рождены для этого. Видимо, далеко не каждому дано уразуметь то, для чего мы все рождаемся на этом свете.
Она молча развернулась и ушла в спальню.
Последняя декада апреля заявила о себе совсем весенними холодами, в неотапливаемых вагонах пригородных электричек было не очень-то комфортно, и хлюпающий носом Агеев далеко не самыми лестными слова поминал Юрия Толчева, который умудрился втрескаться в журналисточку из подмосковной газетенки, а не из приличного испанского, скажем, или итальянского еженедельника, где можно было бы не только поработать на благо агентства «Глория», но и отдохнуть пару деньков за счет клиента, как говорится, совместить приятное с полезным. Однако о подобных командировках приходилось только мечтать, а пока что...
Привалившись спиной к холодной деревянной спинке и закутавшись в довольно легкую куртку-ветровку, на которую он по собственной дури поспешил сменить уютную дубленку, Агеев автоматически отсчитывал станции и платформы, которые остались за спиной, и пытался проанализировать, в общем-то, довольно скудную информацию о Марии Толчевой, которую удалось накопать за однодневную командировку в подмосковный Чехов.
Коллеги по редакции, в которой работала Мария, отзывались о ней довольно просто и без журналистских выкрутасов. И хотя о покойниках принято на Руси говорить только хорошее или же просто молчать, даже ее ближайшие подруги были о ней далеко не самого лучшего мнения как о человеке, и в то же время... Впрочем, не суди, да не судим будешь.
«Слабовата была Машка... на передок слабовата, особенно когда подопьет малость. И даже замужество ее не остепенило. Причем до Толчева она тут с мужичком одним вязалась, корреспондентом с Центрального телевидения, так он тоже, если, конечно, сплетням всяким верить, такого от нее натерпелся, врагу не пожелаешь. Однажды она даже триперок подцепила где-то, но он и это простил ей. Видать, любил сильно. Ну а потом... потом она этого дурачка Толчева встретила на каком-то брифинге, и понесло-поехало. Телевизионщику под зад коленом, говорят, будто он даже плакал прилюдно, умоляя эту курву остаться с ним, но она вцепилась в Толчева, как репей в собачий хвост, и словно привязала его к себе. Хотя, впрочем, возможно, что и привязала».
Ознакомительная версия.
