За спиной унылый голос продолжал, как будто перебирал четки:
— На пароходе мой муж курит сигары, только не у себя в каюте, но здесь он предпочитает трубку, и…
Он резко обернулся и посмотрел ей в глаза.
— До сих пор вы, кажется, были откровенны, мадам Бурсико.
Захваченная, казалось, врасплох, она замолчала, и Мегрэ заметил, что рука ее судорожно сжимает простыню.
— Я уверен, что вы мне говорили правду.
Она прошептала:
— Я говорила правду.
— Я хотел бы, чтобы вы продолжали ее говорить. — Он еще колебался, прежде чем пойти в наступление: он боялся ошибиться и не хотел походить на палача. — Каким образом этот человек проникал в дом?
Он стоял на расстоянии одного метра от кровати и, должно быть, казался мадам Бурсико огромным, потому что смотрел на нее сверху вниз, держа пустую трубку в зубах. В комнате стало совсем тихо.
Мегрэ был уверен, что она побледнела, ноздри ее запали, как у мертвой. Под простыней угадывались очертания исхудавшего тела. Ему захотелось отвернуться, быть может, взять шляпу и уйти.
— О ком вы говорите?
— Я не знаю, кто он. Я говорю о том, кто приходит к вам, когда ваш муж на пароходе, и кого консьержка, кажется, никогда не встречала.
— Не понимаю.
— Послушайте, мадам Бурсико. Я не желаю вам зла. Я полицейский и исполняю свой долг. Мой инспектор был ранен и упал напротив ваших окон.
— Вы думаете, это я стреляла?
— Я никогда этого не утверждал и уверен, что вы этого не сделали. Но, видите ли, я уверен также, что вы столько говорили для того, чтобы получше скрыть другую сторону вашей жизни. Сейчас я поручу своим людям год за годом проследить вашу жизнь до того момента, как вы вышли замуж, и гаврская полиция соберет о вас сведения. Это, конечно, потребует времени. Возможно, будут пробелы. Но, вооружившись терпением, мы в конце концов восстановим все ваше существование и отыщем всех тех, с кем вы были в каких-либо отношениях.
На этот раз он действительно отвернулся, потому что она закрыла глаза и он заметил, как слеза просочилась сквозь ее веки. Она не шевелилась.
С минуту Мегрэ молчал.
Потом продолжал, набивая трубку, чтобы легче было говорить:
— Простите меня, но я не верю в ваши мигрени. Сейчас я позвоню врачу, который вас лечит, и он мне скажет…
Она слегка вздохнула, все еще не открывая глаз.
— Любой мой английский коллега был бы обязан предостеречь: все, что вы теперь скажете, может быть использовано против вас. Французские законы меня к этому не обязывают, но я не хочу хитрить. Решайте сами: желаете вы еще что-нибудь сообщить мне или нет?
Она медленно покачала головой. Он ожидал худшего: обморока, действительного или притворного, нервного припадка или возмущения.
— Я убежден и не скрываю этого, что вы принимаете кого-то тайком от всех и что если ваши шторы опущены иногда в течение трех дней, то это потому, что у вас кто-то есть. Этот человек, по-видимому, знает распорядок дня в доме. Каждое утро консьержка уходит на рынок; это занимает у нее больше получаса. В это время легко проникнуть в вашу квартиру. Вы молчите?
Она не сразу открыла рот, губы ее были такие же бледные, как и щеки.
— Мне нечего сказать.
— Вы утверждаете, что это неправда?
Ее веки наконец приподнялись, и она бросила на комиссара холодный взгляд:
— Я полагаю, вы имеете право воображать все, что вам угодно.
В ее голосе вдруг почувствовалась энергия, которой нельзя было ожидать несколько минут назад.
— Когда раздался выстрел, у вас в комнате был кто-то?
Она пристально смотрела на него, не отвечая.
— Это была женщина? — настаивал он.
Ее губы не шевельнулись.
— Вы действительно больны, и я не хочу вас утомлять. Вы знаете, я нахожусь напротив, у мадемуазель Клеман. Телефон у вашего изголовья. Если вы захотите поговорить со мной, в любое время позвоните.
Он подумал, потом добавил, слегка смущенный:
— Вы должны знать, мадам Бурсико: я вам не враг. Мой долг — искать истину, и мне хочется найти ее, я желал бы, чтобы вы это поняли, причиняя как можно меньше зла.
Она по-прежнему молчала. Пристально глядела на него и, казалось, размышляла. Мегрэ подождал немного, потом взялся за шляпу. Из нее больше ничего не выжмешь, в этом он был убежден. Но быть может, она позвонит ему?
Мегрэ поклонился без улыбки:
— Прошу вас извинить меня. Сейчас я пошлю к вам мадам Келлер.
Он закрыл за собой дверь и глубоко вздохнул, когда очутился на площадке лестницы.
Консьержка ждала в коридоре и, кажется, удивилась его серьезному виду. Видимо, он не отдавал себе отчета, какое у него выражение лица.
— Ей плохо?
— Вам лучше сейчас к ней подняться. Если что-нибудь случится, сообщите мне, я буду у мадемуазель Клеман.
Несколько минут спустя он говорил с Торрансом.
— Люка на месте?
— Уехал на Итальянскую площадь, там началось что-то вроде поножовщины.
— Попроси, пожалуйста, срочно начать наблюдение за телефоном мадам Бурсико на улице Ломон. А потом пошли мне кого-нибудь из инспекторов.
— Здесь Ваше.
— Хорошо. Я буду в маленьком ресторане напротив.
Вешая трубку, он заметил, что мадемуазель Клеман смотрит на него в глазок. Выражение ее лица показалось ему необычным. Она смотрела на него если не с ужасом, то, во всяком случае, с некоторой опаской.
А может, это потому, что сам он внезапно изменился. Следствие сошло с мертвой точки, он кончил топтаться на месте и разнюхивать по углам.
Он встретил мадемуазель Клеман в дверях гостиной.
— Вы уходите?
— Иду обедать.
— Что мне делать, если вам позвонят?
— Позовите меня, я буду у овернца.
Она не решилась спросить, как обычно, есть ли что-нибудь новое. Быть может, она слышала разговор по телефону? Во всяком случае, понимала, что сейчас не время изображать взбалмошную девочку.
— Это ты, Торранс?
На этот раз он звонил из бистро.
— Она еще никому не звонила, шеф.
— Пусть все-таки наблюдают. Сколько сейчас людей в твоем распоряжении?
— Сегодня ночью можно использовать трех или четырех человек.
Мегрэ произнес по складам фамилию Бурсико, потом Бинэ.
— Запиши. Ей сорок восемь лет, она родилась в Гавре. Ее отец служил во флоте. У нее есть братья и сестры. Это для сыскной бригады в Гавре. Пусть поищут в архивах мэрии и всюду, где только смогут.
— А в Париже?
— Пусть тоже обойдут мэрии. Она жила в районе Руль. Хорошо, если бы ты посмотрел дела полиции нравов двадцатилетней или даже двадцатипятилетней давности.
На другом конце провода толстый Торранс лихорадочно записывал его слова.
— Все?
— Нет. Поднимись на чердак и посмотри в архивах, нет ли чего на фамилию Бинэ. И еще: завтра утром пусть кто-нибудь сходит в бельевой магазин на бульваре Сен-Мишель, недалеко от улицы Месье-де-Прэнс. Хозяева, возможно, переменились, но авось их удастся разыскать. На все это может потребоваться или несколько часов, или несколько недель, как повезет. Словом, постарайся разузнать все о некоей Франсуазе Бинэ, которая лет пятнадцать тому назад жила на улице Месье-де-Прэнс, дом сорок восемь.
— Вы будете на улице Ломон?
— Да. Ваше я оставлю у себя. Он работает в ночь?
— Он заступил час назад.
— Как Жанвье?
— Дня через два-три его перевезут домой. Он настаивает, и жена тоже, хотя врач собирался подержать его еще немного.
Когда он вернулся в бистро, инспектор Ваше уже был там и ожидал его, сидя за столиком.
— Ты обедал?
— Да. У вас есть новости?
— Нет. Дождь все еще идет?
Ваше показал на свой мокрый плащ, который он повесил на вешалку.
— Очень жаль, старина, но мне придется попросить тебя провести ночь на улице. Впрочем, если ты не будешь отходить от окна в гостиной, то обойдется и так. Нужно наблюдать только за одним домом.
Ел он без аппетита. Вспомнил, что не позвонил врачу, как пригрозил мадам Бурсико. Он даже не узнал его фамилии.
После обеда Мегрэ направился к мадам Келлер. Она посмотрела на него с упреком:
— Что вы ей наговорили? Лежит на кровати как мертвая, даже не обратила на меня внимания. Она плакала.
По щекам у бедняжки лились крупные слезы.
— Она с вами не разговаривала?
— Только покачала головой, когда я спросила, не нужно ли ей чего-нибудь. Я закрыла окно и потушила лампу.
— У нее в комнате есть лекарства? — с тревогой спросил Мегрэ.
— Есть всякие: в склянках, пилюли, порошки. Врачи уже все перепробовали. Вы думаете, она может?..
Консьержка испугалась. Он сохранял хладнокровие.
— Вряд ли это в ее характере, — сказал он, — но вам, пожалуй, лучше побыть возле нее, пока я не пришлю сюда сиделку.
— Она не захочет.
— Скажите, что это я вам приказал.
— Она рассердится на меня…
