— Она рассердится на меня…
Мегрэ пожал плечами, перешел через улицу, увидел Ваше возле дома мадемуазель Клеман и послал его за сиделкой, услугами которой уголовная полиция часто пользовалась.
В десять часов вечера на улице Ломон все было спокойно. Слышался только тихий шум дождя. В окне напротив горел свет. Штора была поднята. Из своего окна Мегрэ мог видеть сиделку, которая читала роман, сидя в кресле. Мадам Бурсико, казалось, спала.
Мадемуазель Клеман ушла в свою комнату. Мадемуазель Изабелла сидела дома. Ребенок Лотаров не плакал. Фашен тихо занимался. Сафты вполголоса разговаривали.
В первом этаже Ваше отдернул занавеску в гостиной так, чтобы видеть все происходящее на улице, и устроился в темноте, поставив возле себя кружку кофе и закуривая одну сигарету за другой.
Мегрэ не ложился: ожидал телефонного звонка своей жены. Когда телефон зазвонил, он спустился в холл в домашних туфлях.
— Нет, нет. Я очень хорошо себя чувствую, — уверял он.
— Надеюсь, ты не собираешься вечно жить в этом доме? Послушай. Ортанз гораздо лучше, и я, возможно, приеду послезавтра, а может быть, и завтра вечером… Ты, кажется, не очень-то обрадовался…
Он ответил, думая о другом:
— Да нет, что ты!
Потом, прежде чем пойти спать, пошел перекинуться несколькими словами с Ваше. Он слышал, как мадемуазель Клеман ходила по своей комнате, потом матрац заскрипел под ее тяжестью.
Мегрэ долго не мог уснуть. Все думал об освещенном окне на другой стороне улицы. Он вспомнил также этого идиота Паулюса и даже обозлился, как будто возлагая на него ответственность за все, что произошло и что могло еще произойти.
Глава 7,
где Мегрэ вспоминает о единственном цыпленке, которого он в своей жизни зарезал, и где мадемуазель Клеман очень взволнована тем, что увидела преступника.
Когда он проснулся в первый раз, незадолго до часу ночи, в доме напротив светились два окна.
Согласно его инструкциям сиделка не опустила штору, и кружевные занавески были раздвинуты, так что он мог видеть белое пятно постели и неподвижное лицо Франсуазы Бурсико.
Она лежала на спине с закрытыми глазами. Когда он смотрел на нее сверху, ее нос казался и тоньше и длиннее.
Сиделка по-прежнему читала книгу. Возле нее на столике, придвинутом к креслу, стояла чашка кофе.
В ту ночь Мегрэ чуть было не почувствовал угрызения совести. Он видел неясные сны, они ему не запомнились, но оставили неприятное впечатление.
Не зажигая света, он спустился в гостиную, где в темноте горел только красноватый кружок сигареты Ваше.
— Это вы, шеф?
— Ну, как ты тут?
— Ничего. Толстая мадемуазель сейчас вставала, чтобы приготовить мне кофе. Она была в одной рубашке. Если бы я не исполнял служебных обязанностей, я бы охотно сказал ей пару слов.
— Ты ничего не видел на улице?
— Только одного пьяницу, который прошел, шатаясь, полчаса назад. Следуя вашим инструкциям, я вышел, догнал его и спросил у него документы. Этого бродягу я знаю, он шел спать на площадь Мобер. Прослушивание телефона ничего не дало. Правда, мадам Бурсико могла позвонить и до прихода сиделки.
— Продолжайте наблюдение! — вздохнул Мегрэ.
Он знал, куда мадемуазель Клеман ставила пиво, — за дверь погреба. Поколебавшись, сходил за бутылкой и отнес ее к себе в комнату.
В районе Терн многие бистро еще были открыты, и люди из уголовной полиции расспрашивали хозяев о некоей Франсуазе Бинэ.
Можно ли было надеяться, что это даст какие-нибудь результаты? К счастью, существует гораздо больше парижан, чем казалось бы, которым Париж совершенно неизвестен; они живут в своем районе как в деревне. Есть даже такие, мир которых состоит всего из нескольких улиц, и они по двадцать лет и больше посещают все те же пивные и тот же маленький бар.
Мегрэ был убежден, что Франсуаза Бинэ не спит, что она не будет спать всю ночь и что мозг ее лихорадочно работает.
Догадалась ли она, что ее телефонные разговоры будут подслушивать? Возможно. Она, вероятно, думала обо всем терпеливо, не забывая ни одной мелочи, как человек, который уже целые годы не знает ничего, кроме одиночества и своей постели.
Однако же Мегрэ мог поручиться: она что-то сделает, ей придется что-то сделать.
Он погрузился в тяжелый сон, еще раз проснулся перед восходом солнца и увидел, что сиделка, облокотившись о подоконник, курит сигарету.
Он не стал спускаться, лег опять и, когда вновь открыл глаза, увидел серое небо; с крыш капало, но дождя уже не было.
Ночь прошла без происшествий, и комиссар пошел освободить Ваше.
— Иди домой и ложись спать, следующей ночью, возможно, опять придется дежурить. Заскочи на Набережную и скажи Торрансу, чтобы послал мне кого-нибудь. Если есть что новое, пусть придет и расскажет.
Единственный раз в жизни, когда Мегрэ было двенадцать лет, мать попросила его зарезать цыпленка. Он до сих пор помнил, как это было. Птица била одним крылом, и он никак не мог удержать ее голову на чурбане, служившем для пилки дров.
Первый удар был такой неудачный, что только ранил птицу. Тогда он закрыл глаза и взмахнул топором второй и третий раз.
Он не мог есть этого цыпленка и никогда в жизни больше не резал цыплят.
У мадам Бурсико была тоже худая и длинная шея.
И хотя она лежала в постели неподвижно, ему казалось, что он хватает ее, а она отбивается.
Однако же он ошибся, думая, что мадам Бурсико может покончить самоубийством. Если бы она хотела умереть, то сделала бы это сразу после его ухода, до появления сиделки.
Он позвонил в комнату больной.
— Ночь прошла спокойно, — сказала сиделка. — Спала она немного, может быть два-три часа с перерывами, но лежала тихо.
— Ничего не сказала?
— Она со мной не разговаривает. Даже не попросила воды.
— Вы можете быть свободны.
Немного позже Мегрэ видел, как она уходила в плаще поверх белого халата, с зонтиком. Потом мадам Келлер, вытаскивая мусорные баки на край тротуара, сердито посмотрела на окна Мегрэ.
Он был уверен, что, когда сиделка уйдет, мадам Бурсико встанет, задернет занавески и, может быть, опустит штору.
Он недооценивал силу ее характера. Мадам Бурсико оставила все как было, что означало вызов или презрение. Вскоре консьержка принесла ей завтрак.
Он видел, как шевелились губы обеих женщин и как консьержка несколько раз повернулась в его сторону.
Неужели мадам Бурсико осмелится дать ей какое-то поручение?
Немного позже на такси приехал Люка и поднялся к комиссару.
— Торранс пошел спать. Похоже, что он поймал грипп. Просил передать вам кое-какие новости.
— Нашли кого-нибудь, кто ее знал?
— Да, в «Диаболо», паршивом ночном кабачке на улице Этуаль. Одна старая пьянчужка — Тереза — болтается там почти каждую ночь. Вы, наверное, встречали ее в районе Терн. Она всегда одета по моде двадцатипятилетней давности, в слишком коротких и слишком узких платьях, считая, что они ее молодят. Она часто заканчивает ночь в полицейском участке.
— Ну и что она говорит?
— Когда малыш Лапуэнт ее обнаружил, она была совсем пьяная, и ему немного удалось из нее вытянуть. Я попросил полицию этого района привести ее ко мне на Набережную, когда проспится.
— Она знала Франсуазу Бинэ?
— Говорит, что знала. Это была хорошенькая девчонка, сказала она, кругленькая, как куропатка, и все время смеялась, показывая такие зубки, каких не найти во всем мире. Она жила с Дедэ, но недолго, потому что Дедэ заставлял ее ходить на панель.
— А кто этот Дедэ?
— Говорят, один тип, который держит теперь бар в Нанте.
— Больше она никого не называла?
— Только по именам и по прозвищам. Она все повторяла: «Красивая девчонка… Хотелось бы мне знать, что с ней сталось…»
— Послушай, Люка. Сейчас консьержка, наверное, пойдет на рынок. Держись поближе к ней. Иди следом. Возможно, она отнесет письмо на почту, или пошлет телеграмму, или встретится с кем-нибудь. Я не очень на это рассчитываю, но, если так будет, нам было бы важно иметь это послание.
— Понял, шеф.
Мегрэ спустился по лестнице и на всякий случай позвонил в сыскную бригаду в Нанте. Мадемуазель Клеман, которая как раз одевалась, отдернула занавеску «глазка», чтобы посмотреть, кто пользуется аппаратом.
— Говорит Мегрэ из уголовной полиции. Кто у телефона?
— Гроллен. Приятно слышать ваш голос, шеф.
— Ты не мог бы сходить в бар, который держит некий Дедэ? Ты его знаешь?
— Да, это в порту.
— Расспросишь его относительно некоей Франсуазы Бинэ, которую он знал двадцать лет тому назад или еще раньше.
— Вы думаете, он ее помнит? По-моему, он знал не одну в своей жизни.
— Все-таки сходи. Попытайся узнать, к кому девица попала после него. Вытяни все, что сможешь. И позвони мне сюда, не на Набережную.
