Эва Магнус сидела в тонкой ночной рубашке и мерзла. Она хотела лечь в постель, но не могла подняться со стула. Все тяжелее становилось делать то, что она собиралась, хотя она все время думала о том, что эта работа – выброшенная на ветер. Когда зазвонил телефон, она подскочила от неожиданности, посмотрела на часы и решила, что звонит отец – только он мог звонить так поздно.
– Да!
Она уселась поудобнее. Она любила говорить с отцом, но иногда эти телефонные разговоры бывали очень долгими.
– Эва Мария Магнус?
– Да.
Голос был незнакомый. Она никогда раньше его не слышала, во всяком случае, так ей казалось. Кто же это звонит так поздно, если даже не знаком с ней?
Послышался щелчок. Он положил трубку. Ее вдруг стала бить сильная дрожь. Она испуганно посмотрела в окно и прислушалась. Все было тихо.
***
Ингрид дала ему тюбик дегтярной мази. Он понюхал ее, недовольно покрутил носом и засунул тюбик в ящик. А потом уставился на фотографии, разложенные на столе. Красивая Майя Дурбан и вполне заурядный Эгиль Эйнарссон, начисто лишенный силы и мужественности, так же, как она – невинности. Он не мог представить, чтобы эти двое могли быть знакомы друг с другом, что они вращались в одной среде. Едва ли у них были даже какие-то общие знакомые. Но было связующее звено – Эва Магнус. Она нашла Эйнарссона в реке и по какой-то причине не сообщила об этом. Они с Дурбан когда-то были подругами, она была одной из последних, кто видел Дурбан живой. Дурбан и Эйнарссон были убиты с интервалом в несколько дней, оба часто бывали в южной части города, хотя это могло ничего и не значить – городок-то маленький.
Два «висяка» не вывели его из равновесия; такие вещи никогда не вызывали у него стресса. Это скорее подстегивало его, обостряло его способности, и он выстраивал мысли в логические ряды, сопоставлял, просматривал разные варианты – как короткие киносюжеты. Он все чаще тратил на работу свое свободное время, но свободного времени все равно оставалось более чем достаточно. Сейчас его интуиция подсказывала ему, что между двумя этими трупами есть какая-то связь, но доказательств не было никаких. Неужели у Эйнарссона все-таки была интрижка на стороне? Предположение об этом вызвало у его жены улыбку. Ну что ж, жены всегда узнают обо всем последними. За исключением Элисе, подумал он и почувствовал, что краснеет. Ему надо было бы забрать Эву Магнус с собой да надавить на нее хорошенько, но оснований для этого не было никаких. И все же ей следовало быть здесь, сидеть по другую сторону его письменного стола, чувствовать, что ее застигли врасплох, отвечать неуверенно, не так дерзко, как она разговаривала с ним в собственном доме. В этом огромном сером здании, этой каменной махине она почувствовала бы себя одинокой и напуганной, это здание могло сломать кого угодно. Нетрудно настаивать на своем на своей территории. Мой дом – моя крепость. Жаль, что у него нет старомодного пресса для белья, вот бы прокрутить строптивую женщину в нем и посмотреть, что вытечет. Возможно, черная и белая краска, подумал он. Но у него нет никаких оснований тащить ее сюда, вот в чем проблема. Она не сделала ничего противозаконного, после убийства Дурбан дала показания, и он ей поверил. Она жила как все, водила дочку в детский сад, рисовала, покупала еду, почти ни с кем не общалась, даже с другими художниками. А оплачивать счета досрочно не запрещено. Он ругал себя за то, что она легко отделалась с самого начала. Он ей поверил, когда она сказала, что ничего не знает. И, может быть, она и вправду встретила Дурбан совершенно случайно. И то, что подругу убили в тот же вечер, наверняка стало для нее настоящим потрясением. Этим можно было объяснить стрессовое состояние, в котором Эва находилась, когда он впервые навестил ее. В воздухе словно вибрировала нервозность. Но кому, думал он, придет в голову, найдя в реке труп, пожать плечами и отправиться в «Макдоналдс» перекусить? Кроме того, у нее теперь больше денег, чем раньше. Откуда они взялись?
Он сидел и размышлял, то и дело поглядывая в окно, но ничего интересного там не видел – только крыши домов и макушки самых высоких деревьев; вид из окна был так себе, но Сейер видел лоскуток неба, и это было уже здорово. Именно в небо пялятся арестованные, сидя в камере. Именно неба им не хватает. Разных оттенков, меняющегося света. Вечных скитальцев – облаков. Сейер хмыкнул про себя, выдвинул ящик письменного стола и обнаружил там пакетик «Фишерменз френд». Он запустил пальцы в пакетик, и вот тут-то раздался телефонный звонок. Это была фру Бреннинген из приемной, она сказала, что у нее внизу один мальчонка, которому очень надо поговорить с инспектором.
– И поторопитесь, – предупредила она. – Потому что он хочет писать.
– Мальчонка?
– Худенький такой. Ян Хенри.
Сейер сорвался с места и побежал к лифту. Лифт скользил вниз почти бесшумно. Ему не нравилось, что лифт производит так мало звуков, было бы гораздо солиднее, если бы он двигался с шумом и грохотом. Не то чтобы инспектор боялся лифтов, просто ему так казалось.
Ян Хенри тихо стоял в большом холле и высматривал его. Сейер по-настоящему растрогался, увидев тощенькую фигурку, в огромном холле она совершенно потерялась. Он взял мальчика за руку и повел к туалетам. Подождал снаружи, пока он сделает свои дела. Ян Хенри вышел, выглядел он намного спокойнее.
– Мама в парикмахерской, – объяснил он.
– Да? А она знает, что ты здесь?
– Нет, не знает, что я здесь, она просто разрешила мне погулять. Это надолго, ей будут делать кудряшки.
– Перманент? Да уж, это не шутка. Часа на два, – сказал Сейер со знанием дела. – Пошли ко мне в кабинет, посмотришь, где я работаю.
Он взял мальчика за руку и снова направился к лифтам, фру Бреннинген следила за ними с явным одобрением. Она уже покончила с большинством интриг и почти со всей властью в книжке. Оставалось вожделение.
– Ты, наверное, не любишь минералку, Ян Хенри? – спросил Сейер и осмотрелся: нет ли в кабинете чего-нибудь, чем можно было бы угостить парнишку. Минералка и «Фишерменз френд» вряд ли могли прельстить маленького мальчика.
– Нет, она мне нравится, мне ее обычно папа давал – сказал мальчик, явно довольный собой.
– Значит, я попал в точку.
Он вытряхнул пластмассовый стаканчик из упаковки над раковиной, налил в него минералки и поставил перед Яном Хенри на стол. Мальчик пил долго, осторожно глотая.
– Как у тебя дела? – спросил Сейер вежливо: он обратил внимание, что веснушек у Яна Хенри явно стало больше.
– Да ничего, – пробормотал мальчик. И добавил, как бы объясняя, зачем он, собственно, пришел: – У мамы теперь есть друг.
– Елки-палки! – вырвалось у инспектора. – Вот, значит, почему кудряшки!
– Не знаю. Но у него есть мотоцикл.
– Вот как? Японский?
– «БМВ».
– Ну?! А он тебя катает?
– Только по площадке, туда и обратно, там, где белье сушат.
– И то хорошо. Может, скоро куда-нибудь подальше поедете. Шлем надеваешь?
– Да.
– А мама? Ее он тоже катает?
– Нет, она не хочет ни за что на свете. Но я думаю, он ее, в конце концов, уговорит.
Сейер отпил из бутылки и улыбнулся. – Рад, что ты зашел. Ко мне нечасто на работу приходят.
– Правда?
– Ну, я хотел сказать, просто приходят в гости, как ты. Это приятно, когда просто в гости. Потому что это никак не связано с работой, если ты понимаешь, что я имею в виду.
– Ага. Но я, честно говоря, не в гости. Я решил принести ту бумажку, – быстро проговорил Ян Хенри. – Вы говорили, что я должен сообщить, если что-то вспомню. Про ту бумажку, которая была у папы.
Сейер вцепился в край стола.
– Бумажку? – медленно переспросил он.
– Я нашел ее в гараже. Я сидел на столе, несколько дней сидел и все думал и думал, как вы сказали. И когда я закрыл глаза, то увидел перед собой папу, он был такой же, как в тот день, когда он не вернулся. И вот он вытащил эту бумажку из кармана. А я вдруг вспомнил, что он лежал на полу под машиной и тогда-то и вытащил бумажку из кармана. Он прочитал ее, выскользнул из-под машины, завел руку назад – вот так…
Он запрокинул руку за спину и как бы что-то куда-то положил в воздухе.
– …и он положил ее на маленькую перекладинку под столом, низко – почти у самого пола. Я спрыгнул и поискал там, и она там лежала.
Сейер почувствовал, что у него поднялось давление; но поскольку оно у него обычно было пониженное, никаких особых изменений в его организме это не произвело. Мальчик сунул руку в карман, потом снова вынул ее; в пальцах у него была зажата бумажка.
Когда Сейер расправлял ее и читал, руки его дрожали.
Имя «Лиланд». И номер телефона. Это был листок, оторванный от какого-то еще, побольше. Может, там было что-то еще?
– Отлично, парень! – бодро произнес инспектор и налил себе еще минералки.
Это был городской номер; вовсе не обязательно, что он вообще имел какое-то отношение к делу. Сейер знал это по собственному опыту, все-таки почти тридцать лет в полиции. Несмотря ни на что большинство людей были вполне добропорядочными гражданами, а интересоваться машиной вообще никому не возбраняется. Особенно если это «Опель Манта», достаточно привлекательная штука для тех, кто всем машинам предпочитает немецкие, подумал он. Если Эйнарссон действительно намеревался ее продать. Сейер удовлетворенно кивнул мальчику, хотя пальцы его так и тянулись к трубке, он даже чуть самокрутку себе не скрутил, но он никогда не брал с собой на работу табак, только противные сухие сигареты, которые у него вечно стреляли все остальные. Ян Хенри вполне заслужил небольшую экскурсию по зданию, может, отвести его в одну из камер предварительного заключения и в комнату для допросов? Убийца Эйнарссона гулял на свободе уже больше шести месяцев, так что получасом раньше, получасом позже – особой роли не играло. Сейер снова взял мальчика за руку и повел его по коридору. Ручка была тонкая, тоньше, чем рука Маттеуса, – у того были сильные, пухлые кулачки. Не забыть бы про комбинезон, подумал он, стараясь не делать слишком больших шагов. Он остановился у самой дальней камеры и отпер дверь. Ян Хенри заглянул внутрь.
