Между двумя окнами, забранными решеткой, вжавшись в стену, стоял его тезка, восемнадцатилетний Марк, маленький Марик, тот самый мальчик, который свихнулся от наркотиков и песен Вазелина. В руке он сжимал пистолет. Дуло с навинченным глушителем тряслось у его виска.
Оля не решилась оглянуться, сказать Славе, чтобы он убрал из коридора больных и посетителей, вызвал милицию. Она поймала взгляд мальчика и боялась потерять контакт. И еще она вспомнила, что те две пожилые женщины с сумками – мать и тетка Марика. Через пару минут они могут появиться здесь. Тогда шансов почти не останется. Мальчик не стреляет потому, что ждет зрителей.
– Тихо, малыш, тихо, я с тобой. У тебя все хорошо. Отдай мне эту гадость.
– Я устал. Я больше не хочу жить, – сказал он и всхлипнул.
– Марик, ты хочешь жить. Ты очень сильный, мужественный человек. Ты слез с иглы. Ты сделал это, Марик. Ты уже здоров. Дай мне железку, пожалуйста.
Она нарочно не произносила слово «пистолет». Слишком красивое слово, слишком весомое.
– Я хочу умереть, – медленно произнес Марик.
– Почему?
– Мне все надоело. Жизнь дерьмо.
– Нет, малыш. Жизнь прекрасна. Смерть дерьмо. Отдай железку. Ее здесь бросил убийца, зачем ты подбираешь всякую дрянь? Помнишь, ты обещал научить меня танцевать чечетку? Кроме тебя, я не знаю никого, кто умеет бить степ. Ты гениально это делаешь, Марик, опусти руку, она дрожит, ты чувствуешь? Слезы теплые чувствуешь? Все хорошо, ты живой, сильный, красивый. Сколько женщин в тебя влюбится и потеряет голову? Думаю, много. Ты опускаешь руку, осторожно, пальцы расслабь, не спеши, так, молодец. Ты скоро уйдешь отсюда, никто не узнает, в какой ты лежал больнице, от чего лечился. Все плохое уже кончилось. Ты стал взрослым, детские болезни позади. Ты уйдешь домой, начнется новая жизнь, яркая, потрясающе интересная, в ней будет все – любовь, работа, друзья, ты объездишь весь мир, ты увидишь Африку и Северный полюс, ты будешь подниматься в горы и нырять на дно океана. Я очень тебя люблю, Марик. Когда ты уйдешь отсюда, я буду скучать по тебе. Отдай мне, пожалуйста, железку.
Самое сложное было снять его палец со спускового крючка. Сзади стояла напряженная, глубокая тишина, и, оглянувшись наконец, Оля удивилась, что там собралось так много народу.
Ближе всех оказалась Зинуля. Повернувшись спиной к Оле, лицом к толпе, растопырив руки, она своим огромным телом защищала пространство комнаты. Замерли все, даже больные. Помощь из других отделений еще не подоспела, своих санитаров, сестер, врачей было слишком мало.
Из толпы резко выделялись два женских лица, бледных до синевы. Мать и тетка.
Оля поставила пистолет на предохранитель и отдала Славику, который первым решился подойти.
Марик обхватил Олю, вцепился в ее халат, как будто пытался спрятаться за ней от толпы, уткнулся лицом ей в плечо и громко, страшно зарыдал.
– Марик, сынок! – К нему бросилась мать, за ней тетка.
Толпу прорвало, поднялся шум, гам, подоспела наконец подмога. Санитары, врачи, медсестры пытались разогнать больных по палатам.
– Все, малыш, иди к маме. – Оля осторожно отцепила руки мальчика, подошла к Карусельщику, приложила пальцы к его шее.
Конечно, пульса не было. Судя по пятну на куртке, убийца попал в сердце.
– Ольга Юрьевна, я вызвала милицию, они будут с минуты на минуту, – послышался рядом голос Зинули, – знаете, я, кажется, видела его. Сама впустила, сама выпустила. Невысокий такой, полный блондин с бородкой. Лет тридцать ему, наверное. Даже в голову не пришло спросить, к кому он. Главное, приличный такой мужчина, вежливый. А народу вон сколько, каждого спрашивать не станешь. Миленькая моя, да вы белая вся, пойдем, пойдем, деточка.
Зинуля обняла ее за плечи, отвела в кабинет, налила воды. Оля пила и слышала, как постукивают зубы о край стакана.
– Ой, да, я совсем забыла! – Зинуля всплеснула руками. – Вам звонил какой-то Соловьев. Просил передать, чтобы вы включили свой мобильный.
* * *
– Что т-теперь со мной б-будет? – спросила Ика.
– Поедешь домой. Если возникнут вопросы, мы позвоним, – ответил Антон.
Они сидели в милицейской «Волге», на заднем сиденье. Начался дождь. Соловьев все не появлялся.
Ика отвернулась и провела пальцем по запотевшему стеклу.
– Д-домой – это куда?
Антон посмотрел на нее. Она одета была слишком легко. Тонкий свитер, старые кроссовки. Джинсы тугие, видно, что в карманах ничего нет, и сумочки никакой.
– Тебе некуда ехать?
– Н-не знаю. – Она закрыла лицо руками и помотала головой.
– Подожди, я не понял, ты вообще, где живешь? Где твои вещи, документы?
– В-все там, на П-полежаевской. К-ключи они з‑забрали. Я т-туда н-ни за что н-не вернусь.
– Может, позвонить кому-нибудь?
– К-кому? М-маме с п-папой н-на тот с-свет? Т‑тетке в Б-быково?
– Ну да, хотя бы ей.
– У н-нее Альцгеймер. Она с-сумасшедшая. К-конечно, я к ней п-поеду, но п-потом, с-сейчас н-не могу.
– У тебя что, никого нет кроме этой тетки с Альцгеймером?
– Н-никого.
Из подъезда появился Соловьев. Он вылетел пулей, подбежал к машине, прыгнул на переднее сиденье.
– Быстро, поехали. – Он назвал адрес.
– Это что, – спросил шофер, – психбольница, что ли?
– Да. Включай мигалку и сирену. Порнографа застрелили, прямо там, в клинике, в коридоре. Киллер успел скрыться.
– М-марк! – жалобно вскрикнула Ика.
Соловьев обернулся.
– А, и ты здесь. Отлично. Опознаешь его.
– Н-нет! Я н-не могу, н-не хочу! З-застрелили! Я н-не могу б-больше! М-мама, п-папа, М-марк!
– Дмитрий Владимирович, у нее документов нет, – сказал Антон.
– Не важно, потом все оформим. Кто-то должен его опознать, кроме нее некому.
Говорить приходилось громко из-за воя сирены. Машина мчалась по встречке, следом за ней «Газик» с остальной группой.
– Тихо, тихо, ну что ты. – Антон пытался успокоить Ику, нашел бутылку с остатками воды.
Она припала к горлышку, выпила залпом и немного пришла в себя, перестала дрожать.
Дождь лил все сильней. У входа в корпус толпились посетители. Их успели вывести на улицу, но они не уходили. Небольшая толпа состояла в основном из пожилых женщин, они возбужденно галдели, перебивая друг друга.
– Как такое могло произойти?! Заряженный пистолет валялся в коридоре, здесь душевно больные люди!
– Мальчик чуть не убил себя!
– Кто за это ответит?
– Счастье, что доктор Филиппова вовремя подоспела и не растерялась. Вы слышали, как она с ним говорила?
– А кого убили-то? Кого убили?
Неподалеку ждала труповозка, две милицейские машины и даже телевизионный микроавтобус с эмблемой канала.
– Ну вот, опять нас опередили, – проворчал Антон.
На площадке перед входом в отделение их встретила Оля, рядом с ней топтался парень с телевидения, Миша Осипов. У двери дежурили два милиционера.
– Ольга Юрьевна! Но меня-то вы можете пропустить! – кричал Осипов. – Только меня и оператора.
– Миша, при чем здесь я? Вас милиция не пускает.
– Ну так вы их попросите. Вон, кстати, Соловьев собственной персоной. Попросите, он вам не откажет.
– Откажу, – сказал Дима, – сейчас, во всяком случае. Подождите на улице, потом поговорим.
Он подошел к Оле и быстро, сухо поцеловал ее в щеку.
– Как ты?
Она взяла его за руку и шепнула:
– Димка, ты, наконец…
Ее пальцы казались ледяными и слегка дрожали.
* * *
Ни малейшего удовлетворения оттого, что удалось обезвредить порнографа, Странник не чувствовал. Дохлый гоминид, мертворожденный. Эта порода, пожалуй, самая мерзкая. Наглядный пример деградации, послушный исполнитель воли вечной ночи, марионетка, зомби. Какая разница, есть он или нет? Ему на смену явятся десятки, сотни таких же чудовищ.
Больше нельзя отвлекаться от главной цели. Чтобы жить и действовать, надо избавиться от оборотня.
Она чем-то напоминала ту, первую, самку. У нее были такие же глаза. Золотисто-зеленая радужка, обведенная черной каймой, тяжелые, как будто припухшие спросонья веки. И такая же манера щуриться по-кошачьи, тихо ласково смеяться, слегка опустив голову.
