– Жду, когда ты еще раз меня поцелуешь. Ехать осталось десять минут. Но если я сейчас сверну направо, через полчаса мы будем у меня.
– Нет. Ты не свернешь. Ты поедешь прямо.
– И я потом еще двадцать лет тебя не увижу?
– Ну, во-первых, мы не виделись всего полтора года, а во-вторых, если мы продолжим целоваться, то это вполне вероятно. Димка, перестань, мы завтра вечером поужинаем вместе. Не будем говорить о Молохе, о Гроше, устроим себе маленький ностальгический праздник.
– У меня?
– Этого не обещаю. Дай мне время. Я так не могу. Мы поужинаем в кафе.
– У тебя было достаточно времени. Двадцать лет.
Он затормозил возле арки, которая вела во двор. Оля открыла дверцу. Он перегнулся через ее колени и закрыл.
– Димка, тебе завтра рано вставать. И мне тоже.
– Ладно. Я провожу тебя до подъезда. Там дождь, а у тебя нет зонтика.
– У тебя есть?
– Нет.
– Тогда какой смысл? Ну все, все, отпусти меня. Я больше не исчезну, честное слово!
Она выскочила из машины и побежала. Арка была ярко освещена, сразу за ней маленький двор, он казался темным и мрачным. Старые дома обступали его четырех сторон.
«Я, конечно, ошиблась. Это галлюцинация, случайное мгновенное сходство, не более. Даже думать об этом не хочется. У меня в голове помутилось, бывают такие дни, которые переворачивают жизнь. Может быть, мы с Димкой придумали эту свою безумную любовь, а на самом деле есть просто тоска по юности? Мы создали фантастический мир, другую жизнь, которая не состоялась. Именно потому она и кажется такой счастливой, что ее не было. Димка всякий раз, когда ссорился со своими прошлыми женами, думал: “А вот Оля…” Я тоже, когда возникали проблемы с Саней, воображала, что с Димой было бы иначе, лучше. Это все иллюзия, она растает, как только наступит утро. Вечный закон следующего утра. Без Димки я не могу жить, но если уйду от Сани или начну врать, изменять ему по-тихому, буду чувствовать себя предательницей. И дети меня не простят».
Все это мгновенным вихрем пронеслось у нее в голове. Она выбежала из арки. Дождь хлынул в лицо. Справа был бомжовский дом. Дверь открыта. Оле почудилось, что там кто-то есть, кто-то смотрит на нее из темноты. Она услышала то ли шорох, то ли вздох, и как будто кошка мяукнула.
До подъезда осталось несколько шагов. Боковым зрением Оля заметила, как в глубине двора от стены отделилась тень. Темная фигура передвигалась странными скачками. Там был проем между домами, шириной меньше метра. Единственный выход из тупика. Оттуда постоянно воняло. Обитатели бомжовского дома пользовались этим туннелем как сортиром и помойкой.
«Пьяный бомж», – подумала Оля.
Удар в затылок был таким внезапным, что она не успела крикнуть. На голову ей надели черный мешок и быстро стянули шнур на шее, так туго, что она не могла дышать. Сквозь тонкую плотную ткань твердая мужская ладонь зажала ей рот и нос.
Все произошло мгновенно. Оля потеряла сознание и уже не чувствовала, как ее тащили, как бросили в машину, сняли с головы мешок, связали руки, задрали юбку и вонзили иглу в бедро, сквозь колготки.
* * *
Выезжая из переулка, Соловьев услышал отчетливый детский голос:
– Мама, возьми трубку! Сейчас же возьми трубку!
Он резко затормозил.
На полу, под передним пассажирским сиденьем, валялась Олина сумка. Дима вытащил телефон. На экране высветилось слово: Катя.
– Алле, кто это? Где мама? – спросил тот же детский голос, что был записан вместо звонка.
– Катюша, это Дима Соловьев. Мама забыла свою сумку у меня в машине.
– Сумку? Да, это на нее похоже. А что там случилось у нее в больнице? Кого убили?
– Подожди, Катя, разве мама еще не пришла? Я пять минут назад высадил ее у арки.
– Нет. Ее нет.
Дима с телефоном в руке выскочил из машины, помчался назад по переулку. Когда вбежал в арку, чуть не сшиб маленького мальчика.
– Дядя, стой! Там тетю утасили! – закричал мальчик и потянул Диму за рукав во двор.
Совсем маленький ребенок, года три-четыре, такой оборванный и грязный, что даже в темноте видно.
«Бомжонок, наверное, тот, о котором рассказывала Оля. Кажется, его зовут Петюня, он живет в этом жутком логове», – подумал Соловьев.
Мальчик был сильно возбужден, испуган, говорил картаво, непонятно и дергал Диму за рукав.
– Дядька здоловый, как выскотиль, как даст тете по гававе! Туда, смотли, туда потасил!
– Куда – туда? Там стена, там нет прохода.
– Есть, плоход! Посли, показу!
Дима пулей пролетел по узкому туннелю и оказался в соседнем переулке. Сквозь потоки дождя он увидел красные задние огни машины, побежал за ней так быстро, как никогда в жизни не бегал. Прежде чем автомобиль скрылся, Дима успел заметить, что он темный, черный или темно-синий. Но ни марки, ни номера не разглядел.
Глава тридцать четвертая
Жалобный стон, жуткое сдавленное мычание заставило Олю открыть глаза. Она не сразу поняла, что это она сама стонет. Перед глазами плавали светящиеся мухи. Тупо ныл затылок.
Первое, что она сумела разглядеть, была елочка, болтавшаяся перед ветровым стеклом. Такие штуки вешают в машину, чтобы хорошо пахло. Но в салоне все равно воняло нестерпимо. Запах шел снизу. Оля попыталась опустить голову, затылок и шею пронзила боль. Рот был заклеен куском пластыря. Руки связаны тонким крепким шнуром, крест-на-крест. В полумраке салона ей удалось разглядеть свои ноги. Белые сапоги были заляпаны грязью.
«Он тащил меня через проход между домами. Его обувь тоже в дерьме и помоях. Вот почему так воняет. Я в машине, на заднем сиденье. За рулем неизвестный человек. Я вижу только его силуэт. Когда я вышла из арки, он подошел сзади, ударил меня по затылку, накинул мешок на голову. Заклеил рот, связал руки. Потом он вколол мне какой-то наркотик. Поэтому мне так плохо. Сколько же времени я была в отключке? Как далеко мы уехали?»
Руки были связаны спереди. Она попробовала поднять их, снять пластырь, но пальцы не слушались. Они онемели, как и все тело.
За окном мелькали редкие огни. Незнакомый промышленный район. Пусто, тихо. С того момента, как она очнулась, мимо не проехало ни одной машины. Уже не центр, но еще не окраина. Бетонные глухие заборы, трубы, гаражи, унылые громады каких-то фабрик, подстанций, складов.
Оля замычала, нарочно громко, чтобы обратить на себя внимание водителя. Зеркало заднего обзора не отражало его лица.
– Потерпи, не плачь, – произнес голос, как будто из глубины колодца, глухой, хриплый и совершенно незнакомый.
Оля ответила мычанием.
– Ты скоро будешь свободен, я помогу тебе.
«В обычной жизни у него должен быть совсем другой голос. С кем он говорит? Конечно, не со мной. Он не заклеивал рты предыдущим жертвам, не связывал руки. Но они садились к нему в машину добровольно и кричали только в последнюю минуту, когда это уже не имело значения. Его жертвы – дети и подростки. Я взрослая женщина. Я подошла к разгадке слишком близко, и он счел необходимым убить меня. Тогда почему он не сделал этого сразу?»
Машина переехала железную дорогу-одноколейку, свернула в темный тупик и остановилась. Человек за рулем вылез, открыл заднюю дверцу, сильно дернул Олю за связанные руки, вытащил из машины. Он действовал ловко и быстро. Он владел какими-то особыми приемами и навыками. На нем была черная куртка, он успел накинуть капюшон. Дождь все лил. Она попыталась дернуться, вывернуться, но не смогла. Тело все еще не слушалось, перед глазами стоял туман, тошнило, но голова работала ясно.
Под темным капюшоном не было видно его лица. Руки, которые тащили ее за подмышки, казались железными. Он больше походил на робота, чем на человека. Дима сказал, что Женя Качалова в своем дневнике называла Молоха киборгом и биороботом. Конечно, он не человек. Оно. Нечто.
Оля слышала, как оно дышит, слегка посапывает. Чувствовала его запах. От него пахло зубной пастой, травяным мылом, кремом после бритья и дерьмом, которое прилипло к его ботинкам.
