– Этот? – капитан быстро вытащил из кармана переснятый и увеличенный портрет.
– Он, – не задумываясь кивнул Саня.
– Ты его часто видишь в морге?
– Второй раз. За все время второй раз.
– Кто такой?
– Ну сказал же, не знаю. Сукой буду, не знаю. «фольксваген» у него, цвета мокрого асфальта.
– Номер?
– Да вы че, Андрей Михалыч?
– Ладно. С кем из ваших он встречался?
– Не видел я. Один он пришел труп смотреть. Один. Я как раз отдежурил. Он пришел, посмотрел, и все. А потом я уходил, видел, как он в машину свою садился.
– Тогда откуда знаешь, что именно он оплатил кремацию?
– Точно про эту кремацию, ну, про писателя, сказать не могу. Знаю, что этот маленький толстый – «диспетчер». Обычно «диспетчеры» оплачивают. Полгода назад я видел, как он к Куклачеву в кабинет заходил. Тогда Куклачев брал, но его замочили. А кто теперь берет, не знаю. Сукой буду, не знаю…
Глава 22
Автор двух книжек о здоровом питании и правильном образе жизни, изобретательница оригинальных методик по борьбе с курением и алкоголем, Астахова Зоя Анатольевна не выпускала сигарету изо рта. Но этого мало.
На загаженном столе перед ней стояла располовиненная бутылка водки, на тарелке лежало несколько толстых ломтей жирной копченой колбасы.
Главный редактор крупнейшего в России издательства «Каскад» была пьяна в дым. Она сидела одна на своей красивой, дорогой, но страшно грязной кухне, в старом махровом халате, в драных шлепанцах, опрокидывала стакан за стаканом, жевала колбасу и плакала. Иных способов справиться с тоской, злостью и страхом у нее не было. Она отлично знала, что никакой аутотренинг, а также медитация, оздоровительное голодание, обливание ледяной водой, многочасовая йоговская гимнастика и прочие полезные процедуры ей не помогут. Так худо Зое Анатольевне еще не было.
За пятьдесят лет случалось, разумеется, всякое. Жизнь ее никогда не щадила. Родиться довелось в жалкой подмосковной деревне, в косой бревенчатой избе. В детстве колотил пьяный отец, в юности вероломно бросил человек, которого любила. Но Зоя не сдавалась. Она знала, что должна быть сильной, здоровой, должна лбом пробить для себя путь в этой сволочной, беспощадной жизни.
И в общем, это ей удалось. Поступила в институт, замуж вышла разумно и правильно, за москвича. Правда, прожили всего полтора года, но московскую прописку и комнату в коммуналке она получила, а большего, если честно, она от своего замужества и не хотела. Потом защитила кандидатскую, написала две книги о правильном питании и наконец начала зарабатывать деньги. Настоящие деньги.
Чего стоил ей этот успешный путь, сколько невидимых шишек и синяков осталось у нее на лбу, уже не важно. Сколько есть – все ее. Она себя сделала из ничего, из забитой, закомплексованной деревенской толстушки, которая своими грубыми руками только корову умела доить да свинарник чистить.
"Что было и что стало! – думала она всякий раз, приезжая в маленькую подмосковную деревню Поваровку к своей старшей сестре Людмиле.
Людмила была старше Зои на восемь лет, но выглядела так, что со стороны их можно было принять не за сестер, а за мать и дочь. Старая, развалистая, как квашня, баба. Зубов нет, волосы собраны в жиденький седой узелок, глаза тусклые, усталые. А все потому, что пожалела свой лоб, не стала пробивать дорогу в жизни. Замуж вышла рано, за своего, деревенского обалдуя Женьку Сливко. Не потому, что полюбила, а просто опасалась – вдруг никто больше не предложит?
Женька Сливко начал пить лет в четырнадцать, к двадцати пяти, когда, вдоволь нагулявшись, женился на Людмиле, уже был хроническим алкоголиком. В шестьдесят втором родился Антошка, слабенький, семимесячный. Людмила обкладывала кроватку бутылками из-под водки, наполненными горячей водой. Для недоношенного ребенка главное – температурный режим, постоянное тепло.
Зоя уже закончила восьмилетку, училась в Клинском медучилище. Ей нравилось ухаживать за маленьким Антошкой. Он был смешной, ласковый. Именно ей, Зое, он впервые улыбнулся. Ее имя, а не слово «мама» выговорил первым на своем младенческом языке. При ней поднялся на кривые тонкие ножки и сделал несколько робких неуклюжих шагов.
Людмила больше беспокоилась о муже, чем о маленьком сыне. Вечно пьяный бездельник Женька был для нее главным человеком в мире. Ну как же без мужика-то? А что пьет – все пьют. Поколачивает жену? Ну, это нормальное дело. Бьет, значит, любит. Денег в дом совсем не приносит? Так разве в них счастье?
– А в чем? В чем счастье для тебя, Людка? – спрашивала пятнадцатилетняя Зоя свою старшую сестру.
– Ну так, – пожимала Людмила круглыми полными плечами и вздыхала тяжело, по-старушечьи, – чтобы здоровеньки все, чтоб войны не было, чтоб к майским, на следующий год, платье кримпленовое купить, розовое, с черным кантиком.
К майским, на следующий год, пьяный Женька решил искупаться в Сенежском озере. Вода была еще холодная, Женьке ноги свело, он утонул. Людмила выла по нему месяц, как волчица на луну. Потом успокоилась, стала жить потихоньку, воспитывать Антошку по мере сил, копать огород, холить свою старую корову Майку и мечтать о кримпленовом платье, розовом с черным кантиком.
Зоя между тем закончила училище, подала документы в Московский медицинский институт. Поступила не сразу, только с третьей попытки. Два года пришлось проработать медсестрой в больнице. Но уж когда поступила, первым делом стала приглядывать для себя подходящего москвича. Это оказалось трудной задачей.
Была бы она красивой или хотя бы хорошенькой, но нет. Чего не было ей дано, того не было. Высокая, полная, широкоплечая, с грубым тяжелым лицом, бесцветными тусклыми волосами. Это ладно, замуж за москвичей и не такие выходят. Однако обязательно должно быть что-то, не красота, так обаяние, не ум, так хитрость.
Что касается обаяния, Зоя искренне не понимала значения этого слова. А вот ум и хитрость у нее, безусловно, были. И еще была крепкая хватка. Если вдруг замечала она, что какой-нибудь москвич-сокурсник положил на нее глаз, то вцеплялась в него намертво, готова была облизывать, обхаживать, пекла на общежитской кухне пирожки и приносила, чтобы вкусно накормить, показать, какая отличная из нее выйдет хозяйка. Но стоило мальчику пригласить ее к себе домой, познакомить с родителями – перспектива замужества с пропиской сгорала без следа. Московские мамы и папы за версту чуяли таких хватких и берегли от них сыновей, как от чумы.
Прописка, несколько строчек в паспорте, стала для нее сверхценной идеей, и это бросалось в глаза, стоило ей переступить порог любого столичного жилья.
– А сколько комнат у вас? А санузел раздельный? А кухня сколько метров? – спрашивала она, цепко оглядывая стены.
Квартирной озабоченностью, а вовсе не сладкими дорогущими духами «Жаме» пахло от Зои Астаховой за версту, и чуткие носы московских мам и пап улавливали сразу этот опасный аромат.
Училась Зоя средне, медицина ее не увлекала, и это, вероятно, усугубляло ее проблемы. Могла бы она, к примеру, воодушевленно поддержать разговор на профессиональную тему, показать свою образованность, поспорить, и глядишь, смягчились бы сердца каких-нибудь бдительных московских родителей. Но не получалось. Обо всем, кроме квартирного вопроса, она говорила вяло и неохотно. Только при упоминании квадратных метров у нее вспыхивали глаза, оживлялось лицо.
Зоя старалась изо всех сил стать интересней, подрабатывала, как могла, после занятий, покупала себе у спекулянтов импортные вещи, косметику, пыталась сбросить вес, пробовала разные диеты, гимнастику, стала брать в институтской библиотеке книги и журналы о здоровом питании, о голодании, о свежих овощных соках и родниковой воде.
Читала с огромным интересом, делала выписки, сравнивала, анализировала, пробовала на себе всякие оригинальные новые методики, умудрилась без ущерба для здоровья, без слабости и головокружения, сбросить двенадцать килограммов всего за месяц, похорошела, распрямила плечи, гордо подняла голову и вдруг обнаружила, что сокурсники и преподаватели стали относится к ней значительно лучше.
