class="p1">– Вы имеете в виду… – начал он и остановился, не зная, что тут можно иметь в виду.
– Я имею в виду своего благоверного супруга. Ест да телик смотрит…
Свидетельница оживилась. Видимо, о муже она бы поговорила – тут бы она порассказала. Но сегодня Рябинину хотелось, чтобы всем было хорошо. Даже этому благоверному «бычку».
– Спасибо. До свидания.
Женщина, сидевшая весь допрос как на иголках, ушла нехотя.
Рябинин подошел к окну, забрызганному осенью. Он родился в такой неяркий день, что человечество об этом забыло. Забыла и прокуратура, и это естественно: на земле четыре миллиарда с лишком, всех не упомнишь. Он ведь и сам забыл. Помнила только Лида.
Хорошее настроение уходило. Ему даже показалось, что пошел мелкий, какой–то пыльный дождик… Но это завис легкий беленький дым, похожий на туман, – в парках жгли мусор.
Человечество о его дне рождения могло и забыть. Человечество. А отдельные люди?
Рябинин извлек из портфеля дневник, развинтил ручку и сел к столу. Мысль, оскорбляющая и его, и его друзей, легла на бумагу: «Я радуюсь, когда не звонят друзья, товарищи, знакомые… Значит, им хорошо. Будет плохо позвонят.».
Он лег головой на пишущую машинку и бездумно стукнул букву «л». Затем палец нажал на «и». Потом на «д». Последней отпечаталась «а».
– А ведь это подлость, – тихо сказал Рябинин машинке, которую он считал разумным существом, ибо на своем веку она столько выслушивала и напечатала, что не могла не поумнеть.
Он схватил ручку и стремительно перечеркнул дневниковую запись, вдавливая стальное острие в бумагу. Что написано пером, того не вырубишь топором. Он хотел вырубить, чтобы потом не краснеть.
Не подлость ли? Самый дорогой человек помнит о его дне рождения, ищет в магазинах подарки, прячет их под подушку, треплет ему уши, покупает шампанское, готовит праздничный ужин и, наверное, отпросилась с работы и поехала за Иринкой… Чего же он хочет? Всеобщего празднества по случаю его тезоименитства? Телеграмм, делегаций, цветов и росписей в книге приемов? Неужели человек и правда с годами глупеет? Допустим, с сорока?
Он схватил дневник…
«Мне сорок, и я это чувствую по своим мыслям и сомнениям. В молодости, бывало, я мнил из себя невесть что – непризнанного гения, сильную личность, моральное совершенство… Или наоборот – считал себя тупицей, распутником или подонком. Теперь за плечами сорок, и мне точно известно, что я не совершенство и не подонок».
Из–за приоткрытой двери высунулась дьявольская бородка. Рэм Федорович вошел мягко, почти на цыпочках. Зато Димка Семенов ступал от души.
– А что вы собираетесь делать–сегодня вечером? – елейно спросил Гостинщиков.
– Ну, у меня кое–кто соберется…
– Позвольте узнать, зачем?
– Мало ли зачем.
– Товарищ Семенов, приступайте. Покажите ему кузькину мать.
Жесткая, тяжелая ладонь легла на его правое ухо и огненно завертелась, словно точильный круг. Рябинин вцепился в дужку очков, чувствуя, как она нагревается вместе с кожей.
– Хватит, – приказал Гостинщиков.
– Ну, так зачем соберутся люди?
– Допустим, у меня день рождения…
– Не врет? – узнал Семенов у Гостинщикова.
– Сейчас узнаем. – И спросил вкрадчивым, сладким голосом, каким бабушки спрашивают внучат: – И сколько же вам годиков?
– Все мои.
– По–вторить! – весело приказал он Семенову.
Теперь абразивный круг огненно лег на левое ухо. Когда боль прошла и по ушной раковине растеклось тепло, Рябинин признался:
– Сорок. Ну и что?
– А нас пригласил? – спросили они в два голоса.
– И не подумаю.
– Влепить еще? – спросил Семенов у своего начальника.
– У него же только два уха, – глубокомысленно заметил Гостинщиков.
– Друзья приходят без приглашения, – тоже глубокомысленно изрек Рябинин и добавил сорвавшимся голосом:
– Братцы, я сейчас заплачу от радости…
– Давай вместе, – предложил Димка, улыбаясь во всю ширину своего широкого лица.
– Поплачьте, мужики, поплачьте, – буркнул Гостинщиков, нервно мотая колышек бородки на палец.
В носу Рябинина действительно защекотало… Пыль – от бумаг всегда много пыли, будь это старые газеты или протоколы допросов.
Видимо, чтобы пресечь всякие носовые щекотания, Димка Семенов размахнулся и двинул Рябинина по плечу так, что подскочил «Уголовно–процессуальный кодекс» и пишущая машинка шлепнула букву. Затем он пропал под столом, защелкав там замками своего чемоданистого портфеля. Когда разогнулся, то в его руках оказалась большая прямоугольная коробка, перевязанная шпагатом и заляпанная сургучными печатями. Димка поставил ее на уголовное дело, на чистые бланки, на кодекс и с чувством выдохнул:
– Тебе, следопыт.
– Что здесь? – спросил Рябинин.
Они ждали этого вопроса, но ему было неважно, «что там»: да хоть принеси они ее пустой, эту картонку, похожую на увеличенную коробку из–под ботинок, – лишь бы пришли.
– Лунный риголит, – объяснил Гостинщиков.
– Алмазы, – уточнил Димка.
– И кусок земной мантии, – добавил Рэм Федорович.
– Ну, и мешочек золотого песку, лично мною намытого, – улыбнулся Димка.
– Братцы… – начал было Рябинин, но дверь открылась без стука, сильно, нараспашку, обдав их сквозняком. Так входил только Петельников.
Он уже стоял посреди кабинета – высокий, какой–то беспечный, в светлом плаще с неожиданно стоячим воротником.
– Здравствуйте, товарищи. Извините, но срочное дело…
– У нас тоже дела, – гордо произнес Гостинщиков, вставая.
Рябинин не удерживал, – инспектор зря не побеспокоит.
– Братцы, жду в восемь, и спасибо.
– За что? – удивился Рэм Федорович уже у двери.
– Не забыли…
– Дурак ты, – сказал на прощанье Гостинщиков.
– Ага, дурак, – подтвердил Димка, проваливаясь в коридор.
– Оригинальные ребята, – заметил инспектор.
– Мои ребята, – блаженно улыбнулся Рябинин.
И промелькнуло, исчезая…
…В каждом мужчине вижу друга. В каждой женщине – любимую.
Петельников пошел к двери, словно хотел вернуть их, его ребят, но у порога остановился и сказал, вроде бы тоже испытывая радость:
– Сергей Георгиевич, на происшествие.
– На происшествие? – тихо удивился Рябинин.
– А что? – удивился инспектор удивлению следователя.
Рябинин не ответил.
Счастливый сон забыл, что снился он следователю, который в день рождения может выехать на происшествие и просидеть этот день у трупа. Да ведь счастливый сон уже сбылся: была радость дома, и только что была радость в этом кабинете, а ждать после единственного сна многих радостей то же самое, что пробовать по одному билету проехаться несколько раз.
В машине инспектор молчал, уставившись в затылок шофера–милиционера. Отвернулся к боковому стеклу и Рябинин. По дороге на место происшествия они обычно не разговаривали, могли лишь перекинуться словами о самом необходимом. Но сейчас не было и этих слов. Петельников, видимо, ждал, когда следователь спросит о деле: далеко ли ехать, что случилось, есть ли подозреваемый?.. Рябинин же – нет, без обиды, а с каким–то щемящим недоумением – тоже ждал вопросов: ну хотя бы зачем у него соберутся геологи…
– Начальник просил нас зайти, – вяло сказал Петельников когда машина проезжала мимо райотдела.
Рябинин кивнул: если начальник
