– Верю, не верю – какая разница? Я старый человек, и то, что я говорю, надо надвое делить. Память плохая, да и фантазии всякие бывают. Я лучше воздержусь, не буду вам голову морочить.
– Разве вы не хотите помочь мне найти убийцу?
– Хочу. Очень хочу. Но боюсь, только помешаю, запутаю вас своей старческой болтовней, – она замолчала, но не спешила уходить на кухню, замешкалась на пороге, словно хотела и не решалась сказать что-то еще. Леонтьев молча терпеливо ждал, вдруг все-таки скажет, и не задавал больше вопросов.
Тишину разорвал оглушительный телефонный звонок, и капитан заметил, как сильно вздрогнули у старушки руки.
– Простите, – пробормотала она и, меленько перебирая ногами в байковых тапочках, поспешила на кухню, где стоял телефон.
– Ника? – услышал капитан ее громкий удивленный голос. – Здравствуй. Спасибо, слава Богу, здорова… Нет, почему? Я знала, что ты позвонишь. И не сомневалась, что ты уже в Москве… Да, родители прилетели сегодня утром… Что ты говоришь? Как кремировали? – старушка вскрикнула, послышался грохот, и капитан бросился на кухню. Там всего лишь опрокинулась табуретка. Надежда Семеновна стояла у стола с телефонной трубкой в руке и, увидев капитана, кивнула ему, мол, все нормально, не беспокойтесь. Леонтьев поднял табуретку и вернулся в комнату.
– Ну что ж, Ника, заходи, когда тебе удобно, – услышал он уже вполне спокойный голос из кухни. – Завтра утром? Нет, в десять рано. Давай к половине одиннадцатого. Устраивает тебя? Ну ладно. Будь здорова.
Она положила трубку и проворчала:
– Легка на помине.
Потом было слышно, как она возится с кофе. Через пять минут Надежда Семеновна принесла дымящуюся турку и чистую чашку.
– Я бы поставила вам кассеты, но, честно говоря, устала немного. Вы дочитывайте, не спешите. А кассеты в следующий раз. Не возражаете?
Капитан не возражал. Он допил кофе, дочитал очередное интервью и все ждал, что она спросит про кремацию, но она ни словом не обмолвилась.
Выйдя из подъезда, он уже знал, что непременно вернется сюда завтра, к половине одиннадцатого утра. Ему вдруг захотелось посмотреть на женщину по имени Ника. Он почти не сомневался, что у женщины этой большие светло-карие глаза, длинные русые волосы, густые черные ресницы и брови, что она худенькая, легкая, с тонкой шеей и гордо поднятой головой.
Ольга Всеволодовна Ракитина, как заведенный автомат, распаковывала чемоданы, развешивала вещи в шкафу. Она полгода не была дома и пыталась думать только о том, что делала сейчас, в данную минуту.
Юрин костюм надо прогладить, он помялся в чемодане. На кухне опять завелись муравьи. Вот ведь пакость какая, то тараканы, то мухи-дрозофилы, а теперь муравьи. Надо купить ловушки. У Никиты нет ни одной приличной рубашки. Его замшевые ботинки надо отнести в мастерскую, чтобы сделали набойки.
Хорошо, что она не видела сына мертвым. Очень хорошо, потому что в жизни бывает всякое. Во время войны ее маме пришла на отца похоронка, а в пятьдесят четвертом он вернулся. Оказалось, что попал в окружение, потом в плен, а в сорок пятом освобожденных из Маутхаузена военнопленных в телячьем вагоне прямиком повезли в лагерь, под Магадан.
Ольга Всеволодовна протерла тряпкой письменный стол сына, из пластмассовой банки вытянула специальную спиртовую антистатическую салфетку, чтобы протереть экран и клавиатуру компьютера, и вдруг рука ее замерла, зрачки расширились.
– Юра! Подойди, пожалуйста, сюда! – крикнула она так громко, что Юрий Петрович, занятый уборкой кухни, вздрогнул и уронил швабру.
– Смотри, что это за пятна? – она склонилась к клавиатуре, осторожно взяла в руку белую компьютерную мышь.
Пятна были сухие, темно-бурые.
– Такие же есть на раковине в ванной, – задумчиво произнес Юрий Петрович, – и еще, вырезан кусок линолеума под буфетом. Буфет двигали. Щель осталась совсем небольшая, то есть отодвинули, а потом каким-то образом подтянули назад, к стене. Я заглянул в Щель. Дверь черного хода откупорена. Там, за буфетом, валяются гвозди и пассатижи. И еще, под лавкой я нашел большой пакет из супермаркета. Блок сигарет пачка кофе, сахар, вакуумные упаковки ветчины и сыра. Еще зубная паста, набор одноразовых лезвий, мыло. Там сохранился чек. Все это было куплено пятого мая, в два часа ночи. В два часа пятнадцать минут. То есть десять дней назад. Странное ощущение. В доме идеальный порядок, словно Никита устроил совсем недавно генеральную уборку. Но при этом пакет с продуктами так и остался валяться на полу под лавкой.
– Никита? Генеральную уборку? – нервно усмехнулась Ольга Всеволодовна.
– Ну да, смотри, даже на столе у него порядок.
– Это я только что протерла пыль.
– А дискеты куда убрала?
– Я их не видела, – Ольга Всеволодовна растерянно оглядела стол. Она отлично помнила, что компьютерных дискет у Никиты всегда было много, обычно они валялись прямо на столе. Но сейчас ни одной не было.
Юрий Петрович стал открывать и закрывать ящики. Он нервничал, прищемил себе палец, но боли не почувствовал. В ящиках сына, где обычно творилось черт знает что, был идеальный порядок. И ни одной дискеты.
С тех пор как сын начал работать на компьютере, количество бумаг резко сократилось. Раньше рукописями, черновиками были забиты не только ящики стола, но и антресоли, и даже нижняя полка платяного шкафа. Никита никому не разрешал прикасаться к своим бумагам, при всем внешнем хаосе был в его рукописях какой-то определенный порядок, и любые попытки разложить, разобрать, приводили к тому, что потом он ничего не мог найти.
– А ты знаешь, Оленька, что у нас в доме был обыск?
– Может, все-таки милиция? – неуверенно спросила Ольга Всеволодовна, – Мы ведь пока с тобой ничего не знаем. Вдруг там начиналось какое-то следствие?
– Нет, Оленька. Это не милиция. Я звонил в прокуратуру. Нет никакого следствия. Несчастный случай…
Ольга Всеволодовна ушла в спальню, открыла ящик комода. Шкатулка с фамильными драгоценностями была на месте. На стенах висело несколько бесценных картин, подлинники Серова, Васнецова, Репина. Иконы восемнадцатого века, старинный фарфор, столовое серебро, словом, все, чем могли бы заинтересоваться воры, осталось нетронутым. Обращаться в милицию по поводу ограбления не было причин.
– Я уже смотрел, – покачал головой Юрий Петрович, – ценности их не интересовали. Они искали что-то у Никиты в столе, они забрали все его дискеты, аудиокассеты и фотопленки. Возможно, еще какие-нибудь бумаги. А больше ничего не тронули.
Ольга Всеволодовна тяжело опустилась на диван.
– Юра, мы можем с тобой только догадываться, что здесь произошло. Для меня с самого начала очевидно, что это не несчастный случай. Но кто и что сумеет теперь доказать? Да и зачем? – она говорила хрипло, монотонно, глаза ее застыли, и Юрий Петрович испугался, что опять начнется нервный ступор. – Нам, Юра, надо решить, когда мы будем хоронить урну.
– Да… урну… – кивнул он. – Оленька, ты как себя чувствуешь?
– Вполне нормально. Надо всех обзвонить, организовать поминки. И еще, надо заказать отпевание.
– Нет, – быстро произнес Юрий Петрович, не глядя на жену, опустился рядом с ней на диван. Она поймала его руку, сжала до боли пальцы.
– Что – нет? Юра, прости, что ты сказал?
– Не надо отпевать Никиту.
– Но как же?..
– Полчаса назад я говорил с Надей по телефону. Она сказала, чтобы Никиту мы не отпевали.
– Я еду к ней! – выкрикнула Ольга Всеволодовна вскакивая. – Я сейчас же еду к ней!
– Подожди, Оленька. Не надо пока. Она сама к нам приедет, позже. Завтра.
– Юра, ты с ума сошел? Она знает что-то! Почему ты сразу мне не сказал? Даже о звонке не сказал! Нет я должна поговорить. Это невозможно…
– Оленька, успокойся, пожалуйста, – Юрий Петрович обнял ее и прижал к себе, чувствуя, как она дрожит, как тяжело дышит, – скажи мне, ты веришь, что Никита погиб?
– Нет, – выдохнула она ему в плечо.
– Вот и правильно. Не верь.
