Автобус, «сходивший» в Москву неудачно, сегодня пошел безопасной дорогой: в Одессу.
Бежишь ты легко, в волчью яму, Славик!
— Коллега, привет! — услышал, на выходе из гаражей, Потемкин.
В окошке стоящей неподалеку «девяносто девятки», блеснув в наступающих сумерках, поползло, опускаясь, стекло.
— Дай руку пожать, подойди. Ты не помнишь меня? — спросил человек, выходя из машины. Сам подал руку и предложил:
— Присядем?
Потемкин кивнул, занял место на пассажирском сиденье. Водитель включил зажигание.
— Не волнуйся, я тебя не ворую! Отъедем, немного, поговорить. Я, как ты видишь, один.
— И без пистолета! — добавил он, и усмехнулся.
Остановились неподалеку, просто подальше от глаз. Потемкин, как гость, закурил и готов был слушать.
— А-а! — принюхался профессионально хозяин, — Потемкин, ты водку пил! А уж я — то подумал: ты жить хорошо стал, шофера нанял?
— Не-ет, — возразил Потемкин, — не водку. Виски.
Горького дыма, как будто, глотнул хозяин:
— Фу, блин! Есть такой у меня, дружбан — тоже виски любит!
— Ты вкусы мои переделать приехал?
— Вкусы? Да нет уж, не вкусы! Я жизнь обсудить приехал, Потемкин! Чего ты хочешь? Какого тебе, блин, неймется? Лезешь, куда не просят! Ты кто — прокурор? Бывший опер — охранник! Так занимайся охраной, руководи — у тебя целый взвод. Или ты — я не очень тебя понимаю — чего-нибудь хочешь?
«Так и думал, дружище, спасибо! Виски — ну, значит — он! — отметил в уме Потемкин, — Спасибо!». «Виталик!» — отметил он, и сказал:
— Нет, от тебя — ничего не хочу!
— А от кого?
— Из тех, за кого волнуешься — ни от кого не хочу.
— Потемкин, скажи, — это точно?
— Что именно?
— Ну, ты же нам перегадил малину?
— О малине я думал меньше всего…
— Я денег бы дал, понимаешь? Мы ведь не чужие, чего там… я дам. И нам бы спокойно, и у тебя — копейка… Ты что — боишься? Да знаю тебя — не боишься…
— Послушай, — ответил Потемкин, — езжай и забудь обо мне! Я не сдам, это правда. Работали вместе, а прошлое — дело святое! А не хочу, ты пойми, потому, что я знаю, чем кончится. И не хочу так кончить! А ты — это дело твое!
— Плохо кончу? Ты что — ребенок? Ты не понимаешь? Потемкин — знаешь ты слишком много! И — у нас за спиной... Что делать?
— Я — много знаю? Не строй иллюзий — не только я.
— Ты кому-то накапал?
— Нет, не капал. Но, — твой напарник — раз. «Красный», «Синий» твои, — это два. И еще кто-то есть. Они знают! Что, этого мало?
— Вот это — мои проблемы. Что делать с тобой — вот чего я не знаю! Ты догоняешь? «Бабки» — проще всего. Чтобы ты «ничего не знал». И мы разойдемся, и все спокойны. А ты — доволен!
— И ты?
— Ну, конечно, и я!
— Да не так это, Славик...
— А как?
— Ты уже стартовал. У тебя хорошо получилось, чему я не рад. Ты назад уже не повернешь. Ты влип! Не понял? А я не хочу начинать, чтобы быть потом в твоей шкуре!
— Не рад? Ты не рад за меня? Ничего себе, блин!
— Тупик — это слабо сказано, Славик! Бежишь ты легко, в волчью яму! Во-первых, ты можешь нарваться, — убьют... Ну, дай бог, не убьют: ты «рога по-другому «вмочишь»! Приехал ко мне — ты уже вмочил! Прокололся. Случайно, конечно, — из-за того, что в «Тантале» вьетнамцами занялся я. Но — тем не менее…
— Да, вот если б не ты, ит-тих-ю…
— А ты что — один? Ты и сам, вдруг, окажешься лишним! Свои уберут. Вот я и не рад, что тебе повезло. А помочь тебе, жаль, не могу.
— Ты нормальный, Потемкин?! Переживаешь. О ком? Обо мне? О себе подумай! Ты же на волоске висишь! У тебя в чердаке порядок? Чем помочь! Обо мне он подумал! «Дурак!» — сдержался и не добавил он вслух…
— Ву-ух, Потемкин, убьешь ты меня. Может быть… Да чего ты пугаешь? А ты не пугай, ничего не докажешь! Я не светился. При чем тут вообще я? А засветился б — «цветные» ни в жизнь на меня не покажут. Они «не узнают» меня! Ну и, чем тебе крыть? Да — нечем! Таможня их ловит! Их это происки! С них и спросите. Где деньги? А я почем знаю? Таможня ловила — она и ответит, где деньги! Ведь так? Ты ж опер, ты знаешь, что так!
— Это так, — согласился Потемкин.
— Ну, так и вот! — рассмеялся Славик.
— А ты, — возразил Потемкин, — скажи-ка мне, Слава — с таможни: Андрей, Валера, Олежек, Серега, — всех я не назову — но скажи, это кто? Друзья?
— Ну-у, — кивнул Славик.
— А ты предаешь их!
— Тебе, что ли? Т-тих-твою но…
— А это не важно! Но, Слав, — это так?
— Мне плевать!
— На всех? Там есть и друзья…
— По фигу!
— Слав, это круто! Но, так плевать — это разве не повод, чтоб плохо кончить?
Задавив в себе то, что хотел бы сказать, Славик, сквозь зубы выдохнул и отвернулся.
— Уверенность, — хорошо! — спокойно заметил Потемкин, — Но то, что я вижу в тебе — это другое, Слава. Это — самоуверенность!
— А ты, — огрызнулся Славик: — знаешь ли, кто за мной? За кем все это дело стоит, Потемкин?
— Я знаю о ком ты… — Потемкин с торпеды взял «Мальборо», протянул Славику, и вытянул сигарету себе.
Тот машинально подал огоньку, прикурил и откинулся к боковому стеклу:
— А откуда? Ты шутишь? Не ошибаешься ты, Потемкин?
— Допускал, что могу ошибаться, да ты меня сам убедил.
— Я?! Когда?
— Только что, Слав, только что.
— Ну, блин, анекдот какой-то!
— Нет, это не анекдот. И ты, Слава, не обольщайся. Ты намекаешь мне на человека — да, есть такой. Могучий, крутой человек! Но о тебе он — ни сном, ни духом. Блеф это, Слава! Выдумка мелкой сошки — шестерки его! — понимал ли Славик, о ком говорит Потемкин? — Могучесть та, — продолжал Потемкин, — даже если и будет знать тебя по фамилии, то в тот же день, как ты влипнешь, забудет. Ты разгоняешься — чтобы расквасить лоб!
— Ладно. Мое это дело! Но — ты обещал! Или это — ля-ля?
— Не ля-ля.
— Да и бог с ним, я верю. Но ты говоришь, плохо кончу? Там, лоб разобью… Говоришь не тупик — волчья яма?
— Ну, не яма… Чайник — стоит на огне: смотри в оба, дуй на него — он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…
— Меня?
— Ну, а кого же — тебя.
— Это все? Все сказал?
— Ну, да. Все.
— Я — чайник?
— Ну да, Слава, чайник!
— И ничего, по вопросу?...
— Нет, ничего! какая-то
— Значит, поговорили?
— Поговорили.
Пожав на прощание руку, Потемкин ушел.
— Предсказатель! — услышал он вслед.
За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! — чертыхнулись там, — Как в этой жизни немного надо — знать, что сегодня Потемкин спит дома!».
Потемкин ложится спать поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто ложась не оставил долгов дня минувшего на день грядущий, или, хотя бы свел их, как можно ближе к нулю. А сведение дел к нулю — и время на циферблате выводит на максимум: ближе к нулю, или за него: о полуночи речь.
«Альфред в десять раз мне заплатит больше. Смешной ты, Славик!» — подумал, выдохнув первое облачко дыма, Потемкин. Огонь сигареты, в руке человека, который думал, подкрался к пальцам, нанес первый укус. Он напомнил, что время сгорает. «И что выгорает не только табак, но жизнь…», — дрогнув от боли, дополнил Потемкин.
А жизнь тяготела… «Тяготела она к переменам, их жизнь… Или его…» — вспомнил Потемкин книжную фразу. «Она тяготеет, — уточнил он, — когда к переменам вынуждает ее давит, тяжесть…».
Потемкин спокойно, до фильтра, выкурил и загасил сигарету. На этой грани и был он в сейчас. На грани, когда жизнь тяготеет и давит реальным, а не абстрактным весом.
Потемкин взвешивал: «Оставил службу, которая привела в тупик, а куда ушел? Остаюсь в той же роли, на общественных, разве что, началах. Сошел с дистанции, а финиш, ну кто б мог подумать, тот же — Лахновский!»
«Лахновский!» — Потемкин курил, и курил. Огонь крался к пальцам, грозил кусать их. На исходе не календарного года, а года противоборства Помпея и Цезаря — противоборства, в котором ничьей быть не может, — снова Лахновский!
Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем — одинаково, жили преддверием встречи. Развязки была неизбежной.
«Быть побежденным, — предположил Потемкин, — мы были готовы оба. А мировой — ждал ли кто-то из нас? Скорей всего, нет».
Но развязкой был рай, вместо последнего напряжения в противоборстве. Рай, от непобежденного и не победившего Лахновского.
«Вершина, — представил Потемкин, — вниз острием. С одной стороны ползет тяжесть Лахновского, с другой — Славик. Два ножа к горлу, с двух разных сторон!».
