Он просто не знал, что сказать.
— Спасибо. А это Вам, — протянул он папку.
— Что это, Потемкин?
— Обзорная справка, рапорт и обоснованный вывод.
— А-а, Лахновский? Я ознакомлюсь.
— М-мм, — несмело напомнил водитель, — Не помню как Вас…
— Георгий Артемович. Здесь мы с Вами уже, — постучал по баранке Потемкин, — помните, говорили? Так что теперь — на моей территории.
И показал: «Выходите!».
Закрыв, притянув поплотнее, дверь кабинета, Потемкин кивнул: «Садитесь!». «Жду!» — понял его Синебрюх.
— Явку хочу Вам дать, с повинной.
— Я не требую явки, Иван Петрович.
— Я сам, добровольно.
— А надо ли? Наши не знают, свои не сдадут. Гулял бы, — Потемкин теперь говорил на «ты», — А то и «на лыжи стать»* можно.
— Нет, Вы-то знаете! Нет… — тряхнул головой Синебрюх.
— Но я не работаю в следствии.
— Да, но я с Вами, нормально … А опера — те порвут! Я не выдержу.
— Смеялся ты надо мной недавно...
— Это в автобусе, там, когда Вы баранку дергали? Было. А Славик потом мне всю плешь проел Вами.
— То есть?
— Спрашивал, что да и как…
— Ну, и что ты сказал?
— Что, мол, баранку подергал, затылок почухал. Ну все, в общем, скажем — как оно есть. Как было…
— Понятно.
— И у «Синего» спрашивал. Он то же самое, в принципе, в общем, сказал. Но, я видел, что Славик нам не поверил. А-а после, сегодня, все понял…
— Кто? Он, или ты?
— Я. И я понял, что Вы уже все про нас знаете. «Красный» — он ничего не понял. А я понял. На Вас Славик ругался страшно, когда Вы на таможню приехали. «Красный» сказал — «Ерунда! Ну и что, что приехал? Да, тьфу на него!». А вчера, как узнали, что Вы выходной, так от этого. Славик вообще озверел! Сказал: я Потемкина спать уложу — догоню вас! Сказал: «По-любому его уложу!». Вот, догнал, и его убили. И я решил сдаться.
— А чего там, по месту не сдался?
— Не хватило духу. Приехали «Скорые». Нашего сразу, и этих — туда…
— Наш — это кто? Славик? Или второй?
— Что Вы! Сержанта имею в виду, Ромашкина…
— «Наш»! — возмутился Потемкин, — Да кто б говорил!
— Ну да, извините. Неправ… — глубоко и горько вздохнул Синебрюх. — Ну, так вот, — осторожно напомнил он дальше, — милиция — а их приехало много, — они же не знали. Меня, как других, наравне, жалели. Писать, говорят, Вы сможете?... В общем, ну как там… бандит я, здрасте! — сказал бы, а! Тогда о Вас и подумал.
— Разумно!
— А Вы же хитрили… Под дурачка нам с «Красным». Ой, смотрю я, баранку «почухал», затылок «почухал» — дурак дураком! Извините. А ведь тогда началось все это, да? Скажите, тогда?
— Нет, тогда кое-что я понял: вы подсказали. А началось не тогда?
— Значит, три дня назад, на таможне?
— Нет. Скажу тебе точно, но не сейчас.
— В общем, сдаюсь я Вам! А уж Вы — отдадите, как надо, дальше.
— После обработки…
Не понял его Синебрюх.
— Фельдшеры «Скорой» первыми обрабатывают пострадавшего, а потом отдают докторам. Две вещи пойми, — как два восклицательных знака, застыли два пальца Потемкина: — Явка с повинной не освобождает от уголовной ответственности. Вину смягчает. И следствие будет «За». И сказать свое слово суду, не забудет. Но ты должен сказать мне не меньше, чем я уже знаю. Ты понял? Не меньше!
— Понятно... Второе?
— Второе — деньги. Неприятный момент. Будет больно, но — выдать придется! Изымут. Не домашние деньги — а те, что «намылись» от Вашего «бизнеса». К этому ты готов?
— Да, не думал, — печально сказал Синебрюх, — но, начальник, готов!
«Начальник?» — Потемкин хотел бы заметить: жаргон не по нраву, да «Синий» «завелся»:
— Вы просто не видели, как!... Не знаете, как на глазах убивают! Руками? Я — видел!
«Вручную» убили! Ошибся немного — подумал Потемкин, — Я Славика предупреждал!».
— Я все это видел! — кричал Синебрюх, — И что я мог сделать? А теперь уже все! Для меня уже все! Меня нет… Мне — конец!
— Да уж тебе-то… Живой, вон.
— Мне! И «Красному», тоже — конец! Да: нас — за такие деньги!!! А Славика мама? Друзья… А вьетнамцы? Да им показаться — на месте сгорю!
— От стыда?
Синебрюх торопливо кивнул.
— Да, какие «лыжи»? Найдут! И порвут — я уже это видел! Порвали на части! Руками, ногами. Вот, — пятерней показал он, — на этих глазах! А нас вообще — мы же им — как нож в спину…
— И «Красного», — перевел он дух, — заберите! Пока не знает. На даче он, в Савинцах. Но приедет — и прямо в зубы. Если Вам опоздать — изорвут… Заберите!
— Кого нам еще спасать?
— Это все.
— А водитель КАМАЗА, не ваш?
— Нет. Случайный, Лок заказывал, в парке.
— Смертник!
— С чего вы взяли?
— С чего? — в упор посмотрел Потемкин, — А как у Ромашкина самочувствие, а? Ничего, как обычно?
— Но его не убили. И не собирались…
— По голове, трошки, дали… Кого обмануть ты хочешь? Себя? КАМАЗ потерял вас из виду. И он бы вернулся. А там был не только сержант из наших, — водитель из посторонних. Вам был нужен свидетель?
Синебрюх проглотил слюну.
— А у Славика что — авторучка в руках? А Гаенкова, сержанта, который был там, в КАМАЗе, он чем бы встречал? Сигаретой «Мальборо»?
Синебрюх молчал. На джинсах его была кровь Ромашкина, и не видеть ее, опустив голову, было нельзя.
— А для Славика ты — подельник. Но это не все, ты — свидетель! И если подельника можно забыть или бросить, то уж свидетеля… Ты меня понял?
Синебрюх перестал говорить. Видно, понял: а прав ведь Потемкин. Притянул лист бумаги и взял авторучку.
Потемкин продиктовал:
— Начальнику УВД… от гражданина… года рождения… уроженца… образование… место работы… проживающего… ранее не судим… Заголовок: «Явка с повинной».
Синебрюх писал торопливо, но почерком ровным, он все понимал. Уточнил:
— Обязательно: «даны добровольно, без оказания мер физического, психологического и иного воздействия»?
— Обязательно!
— Я сегодня писал объяснение. Там же, на месте. А этого там не писал…
— Мне ты будешь, — спросил Потемкин, — писать то же самое?
— Нет, Вам, — нет!
— Договорились.
— Сочинения в школе писал? Здесь то же самое, самостоятельно, в произвольной форме. Уточним и дополним вместе.
Потемкин, как терпеливый учитель, курил. Синебрюх табака не хотел, но и писать, получалось не очень. «Не прилежный школьник...» — таможенник верно сказал.
— Неправильно! — подойдя, прочитал Потемкин.
— Ну, скажите, как надо?
— Ладно, я тебе вслух набросаю. Послушай, и если правильно, — так и пиши, в таком духе. А ошибусь — исправишь. «4 ноября такого-то года… мы: с тем-то; автобус… госномер такой-то, выполняли, по просьбе вьетнамских предпринимателей, рейс на Москву. На трассе — указывай место и время, автобус был остановлен инспектором ДПС ГАИ; о котором знаю… или не знаю — ты правду пиши. В автобусе, кроме меня и водителя, находились — указывай, кто находился.
— Я не помню, четвертого, или нет...
— Примерно, как помнишь, пиши. Диктовать я не должен.
— Да лучше бы …
— Не отвлекайся.
Синебрюх стал писать.
— А про инспектора, — снова «завис» Синебрюх, — что я знаю?
— Это я тебе должен сказать?
— Телевизор ему покупал. Славику… Славик он. А потом, вот как Вы сказали, 4 ноября, они нас остановили. С его напарником. Как всегда, почитали бумаги. А потом он их спрятал, и говорит: покажите валюту. Они нас никогда не трогали, мы же на ввоз. Нас никто не трогал. А теперь говорит: валюту! Мы с «Красным», в отказ. Они стали сами искать. И нашли. Тысяч под пятьдесят там было. Мы сами не знали, что возим столько. Работой довольны, возили — зачем нам чужое считать? Ну, — говорят: это Славик, — что будем делать? А что было делать? Чужие, не наши деньги. Славик тогда говорит: «Вот что сделаем. Вот депутат с нами — он проверяет нас». Тот рядом сидел, в другой машине. «Ну, что? — говорит, — Будешь с ним говорить? Или нам тебя сразу оформить?» Что делать? Мы согласились. Славик берет наши деньги и документы — к тому, в машину. И нас туда же.
А тот говорит нам, ну что мол, орлы? Попались? Мы с «Красным» ему всю правду. Мол деньги не наши, и так мол, и так… А он документы наши листает. Спрашивает, а не обижают ли, мол, ГАИшники? Нет, — говорим, — нас не обижают. Жалеет он, вроде, нас... Посмеялся: а мне говорит, труднее всех. И ГАИшников, говорит, не обидеть надо, и вас, и вьетнамцев ваших — они, мол, кормильцы ведь ваши? Не надо их обижать? Да, мы что? Мы, конечно, за!
Он послушал и говорит: «Быть по-вашему, все! — отдает документы. Потом деньги пересчитал. Отделил, и часть нам отдает: «Вот это, — сказал, — берите…» — «А как остальное?» — «Берите, — сказал, — и — вперед, на таможню! Там остановят вас и обшмонают…»
— Все в порядке, — принес Медведенко новость, — Ромашкин в сознании. Переломов нет. Сотрясение правда… Но, так, тошнота, сказал врач, пройдет. Розыск его опросил. Герой! Апельсинов и фруктов — палату, аж под завязку набили!
