— Ты хоть понимаешь, кто я, дешевка?! — донеслись до нее далекие слова.
Она приблизила лицо к его лицу и, по-детски восторженно улыбаясь, сказала ласково и проникновенно:
— Кто ты ни есть и как бы тебя ни звали — иди ты к…
Факир сунул руку в карман.
— Факир! — ворвался вдруг Филипп. — Факир! — завизжал он бабьим голосом. — Ты с ума сошел!
— Не твое дело, — ответил Факир, как-то обмяк (передумал, что ли?) и вдруг в какую-то долю секунды выхватил руку и полоснул ее по шее сверкнувшей полоской стали.
…Через неделю после того как Факира забрали в милицию, Киру выписали из больницы, и она пришла в бар к Филиппу. За плечом у нее был рюкзак.
Филипп улыбнулся и сказал:
— Кофе?
— Да, — сказала Кира. — С цикорием.
— Уже уезжаешь?
— Да, только не знаю, куда податься. До чего же я рада, что эта чертовщина кончилась. Мне от нее прибыли никакой не было, уж поверь.
Филипп покачал головой, но говорить ничего не стал. Но посмотрел на ее тощий рюкзачок и все-таки не удержался:
— Не густо.
— Все мое при мне. Пара шмоток да документы. Паспорт и… — Она хихикнула. — Школьный аттестат.
Филипп тоже засмеялся:
— Ты что, учиться, что ли, собралась?!
— Да ну тебя!.. Так, захватила зачем-то… Спасибо за кофе. — Она опорожнила чашку и полезла в карман.
— За счет заведения. Значит, будешь искать работу?
— Да.
— Мой тебе совет: иди работать в бар.
— Нет, в бар мне бы не хотелось. Я думала, может, устроюсь официанткой — что-нибудь такое…
— А куда поедешь?
— В Москву хочу. Филипп присвистнул:
— Москва большая…
— Вот и я о том же.
— Там легко затеряться.
— Вот и я о том же. Он покосился на ее шею. Шрам был заметен.
— Мой тебе совет, — еще раз сказал Филипп. — Говори всем: я попала в аварию. Поняла?
— Ага, — сказала Кира. — Была авария. И я в нее попала.
— Какая-то ты странная, — сказал Филипп, внимательно разглядывая Киру. — Заторможенная, что ли?
— Травки на дорогу покурила, — улыбнулась Кира.
— Понятно, — протянул он и вдруг спросил: — Кстати, откуда у тебя шрам?
Она отрапортовала:
— Я попала в аварию. И порезалась о боковое стекло.
— Молодец. И какая досада. Такая хорошенькая девушка!
— Считаешь, шрам меня портит?
— Да его почти не видно.
— Ну ладно.
Кира послала ему воздушный поцелуй и вышла из бара и из города — навсегда.
…В поезде она разговорилась с попутчицей — разбитной тридцатилетней хохлушкой, которая заверила, что жизнь в столице — «супер», надо только крутиться.
— Вы случайно не знаете, куда я могла бы устроиться?
— Я знаю, куда можно устроиться в два счета, но только не официанткой!
— А кем?
— Вот, — сказала женщина, — позавчерашняя газета, у проводника стянула.
Кира развернула газету на странице объявлений о найме и проглядела весь столбец, водя пальцем по строчкам. На букву «Б» было строчек пятнадцать, начинавшихся со слова «барменша». Ниже с десяток объявлений начинались словом «девушки» с восклицательным знаком.
— Что-то не то совсем… — пробормотала Кира.
Другой попутчик, молчаливый мужчина с непроницаемым лицом, всю дорогу пролежавший на верхней полке и, казалось Кире, ни на минуту не закрывавший глаза, забрал у нее газету, быстро пробежал глазами и сказал:
— Это ей ни к чему. Не забивай голову девчонке. — И так посмотрел на хохлушку, что та забилась в угол и больше не проронила ни слова. На Киру же он глянул совсем по-другому, ласково, как-то по-отцовски. Но было в его взгляде и что-то неистребимо мужское, влекущее.
— Ты же, малыш, наверно, про учебу спрашиваешь? — сказал он.
— Про учебу, — неожиданно для себя повторила Кира.
— Меня зовут Георгий… Можно дядя Юра.
Через пятнадцать минут они занимались сексом в туалете. Ничего подобного Кира в жизни своей еще не испытывала… На шее у него она увидела какой-то странный амулет.
— Что это?
— Игрушка.
— Подари?
— Может быть, — ответил он уклончиво и повернул ее к себе спиной. — Потом… А ты далеко пойдешь, — сказал дядя Юра. — Задатки что надо. Запомни мой телефон на всякий случай…
Через неделю на приемной комиссии во ВГИКе она прочитала монолог проститутки из «Пышки» Мопассана, прошла собеседование и была зачислена на актерский факультет.
На собеседовании у нее спросили: «Что вы любите в кино?»
«Хохотать до судорог. И плакать, если получается».
«А не любите?»
«Людей, которые заставляют себя ждать».
«То есть как это?»
«Ну это если я в кино иду не одна».
«Ах, в этом смысле… У вас есть любимая актриса?»
«Нет».
«Как вы это объясняете?»
«Очень просто. Вообще-то я не хожу в кино».
«Вот тебе раз! Почему?!»
«Жизнь слишком коротка».
«Ну, знаете… Что нам в вас по-настоящему нравится, так это отсутствие даже приблизительных представлений о будущей профессии. Это правда, что вы ни разу в жизни не играли ни в профессиональных, ни в самодеятельных спектаклях, не ходили в театральные кружки и студии?»
«Вы уже не первый раз спрашиваете».
«Просто никак не могу поверить. У нас тут обычно фигурируют юные девицы с такими послужными списками, которые, по-хорошему, можно заработать годам к сорока. Скажите, Кира, вы занимаетесь спортом?»
«Не-а».
«Но ведь надо же как-то поддерживать форму».
«Пока она сама как-то держится, а перестанет — может, и начну».
«Достойный ответ. У вас незаурядные внешние данные, вы пользуетесь косметикой?»
«М-м-м. Не скажу».
«Вы готовы к жесточайшей конкуренции? Чему это вы улыбаетесь?»
«Погода хорошая».
«Кажется, вы не представляете, что вас ожидает. Из всего вашего курса в кино будут работать только один-двое. Это по секрету. Просто хочется честно предупредить вас о перспективах. Вернее, я хотела сказать, что ни о каких перспективах ничего нельзя сказать. Старая советская система кинопроизводства сломана безвозвратно, а новая… Вы понимаете, что актерская судьба — это лотерея?»
«Слушайте, так меня приняли?»
«Конечно».
«Ура!!!»
Теперь у нее было жилье и какая-никая стипендия. За неделю она перезнакомилась со всем общежитием и чувствовала себя так, будто сто лет тут прожила. Жизнь началась заново.
Справа, перед столовой, гнездились три умывальника, слева висело огромное зеркало, все-таки Институт кино, негоже, чтобы будущие звезды ходили с крошками в уголках рта.
Веня Березкин, с рюкзаком на плече, набрав полный поднос, озирался в поисках свободного места. За ближайшим столиком сидела непоправимо красивая девица. И сидела она одна. И он ее не знал. Веня удивился. Он не без оснований относил себя к тем, кто, единожды оказавшись в новой для себя местности или среде, моментально впитывал ее топографию. Приятели говорили, что в военное время из него вышел бы хороший лазутчик. Но эта девица как-то ускользнула от его внимания во время абитуры, а трудноуловимые черты и детали говорили о том, что она первокурсница. Веня недолго ее разглядывал, плюхнулся за столик, дотронулся двумя пальцами до тонкого запястья и на недоуменный взгляд пояснил:
— Два к одному, что ты меня отошьешь, а так, по крайней мере, останутся хорошие воспоминания.
— У кого? — Она прищурила глаза.
— У всех.
Тут к ним подсел Ермилов с двумя чашками кофе.
— Илюха! — обрадовался Веня. — Вот ты нас и познакомишь.
— А кто он? — заинтересовалась Кира.
Ермилов сам не особенно знал, что сказать.
Впрочем, режиссура — дело нехитрое.
— Это Кира, — объяснил он, рассчитывая, что толстяк назовет и себя. — Актерское отделение.
Не тут-то было.
— Ясное дело, не бухгалтерское, — энергично кивнул Березкин, наворачивая макароны. Ему в голову не приходило, что кто-то вообще может его не знать. — У меня тоже была подружка Кира, года полтора. Дочка футбольного тренера. Он потом олимпийскую сборную тренировал. Кто ж такое мог предвидеть?…
— Полтора года — уже немало, — с уважением заметила Кира.
— Еще бы! Тем более что, когда мы расстались, мне стукнуло шесть, а ей семь.
— Некоторым нравятся женщины постарше, — засмеялась Кира.
А Ермилов размышлял над тем, стыдно ли не уметь заставить себя положить под столом руку барышне на коленку. Вот этот толстяк наверняка бы не рефлексировал. С другой стороны, если употреблять слово «заставить», то смысл в этом движении начисто отпадает, потому что оно должно быть естественным, то есть даже безотчетным, а рассчитанное, спланированное — теряет свое обаяние. Как-то все это сложно… «Тебе сколько лет, парень?»
— Как твой роман? — спросил он и пояснил Кире: — Он за лето успел книжку написать.
