К обеду к X. приехал и Евграф Игнатьевич Ехменьев.
При виде Путилина его опять передернуло.
– Вы плохо выглядите, господин Ехменьев, – за шампанским обратился Путилин к лютому помещику.
– Чем-с, ваше превосходительство?
– У вас глаза что-то полны кровью.
– A-а… Я плохо провел эту ночь… Бессонницей страдаю.
– Я тоже сегодня плохо спал, – начал Путилин, не сводя сверкающего взора с лица Ехменьева. – Всю ночь гулял. А скажите, пожалуйста, кто это у вас в усадьбе так дико кричит? Сегодняшней ночью я слышал ужасные крики.
Путилин задал вопрос быстро, по-своему. Лицо Ехменьева искривилось насмешливой улыбкой.
– Ах, вы и это изволили слышать, ваше превосходительство?
– Как видите.
– Так вас интересует, кто кричал? А это, изволите видеть, один из моих слуг частенько учит уму-разуму свою жену. Она – почти гулящая баба, имеет нескольких обожателей. Как ни бьется с ней, бедняга, никак не может выбить из нее эту дурь. Своего рода Мессалина моей усадьбы.
– Как поживает супруга ваша, Евграф Игнатьевич? – обратились X. к своему соседу. Лицо Ехменьева стало грустным-грустным.
– Очень плохо. За последнее время с ней стали делаться ужасные припадки сердца. Завтра я хочу пригласить докторов, созвать консилиум. У ней и прежде были задатки грудной жабы, теперь, по-видимому, болезнь стала прогрессировать. Я боюсь рокового исхода.
– Так вот, господин Ехменьев, мой приятель ведь доктор, – иронически проговорил Путилин. – Отчего бы вам не воспользоваться его советом?
Я молча поклонился в сторону лютого помещика.
– Ах, в самом деле, вот счастливый случай! – воскликнул Ехменьев. – Вы не откажетесь?
– О, с удовольствием! Это моя обязанность!
– Так завтра. Можете?
– А отчего не сегодня? – спросил Путилин. – Раз вы так беспокоитесь…
– Видите ли, ваше превосходительство, супруга моя просила сегодня ее не тревожить. Я предлагал послать нарочного за доктором, но она ответила, что это ее расстроит, что она хочет отдохнуть после припадка, который с ней случился третьего дня.
Путилин выразительно посмотрел на меня и ответил:
– Вы правы, нервнобольных не следует насиловать. Это их больше раздражает.
Обед окончился.
Последнее совещание. Привидение
Опять, как и вчера, темнее тучи черной приехал в свою усадьбу поздно вечером Евграф Игнатьевич, лютый помещик.
– Ох, этот дьявол, этот Путилин! Чую я в глазах его недоброе. Точит он когти на меня, ох, точит.
Тоска, злоба грызут его.
И опять перед ним появился любимый ловчий Сергунька.
– Пей!
И сам протянул, своей собственной дворянской ручкой, холопу верному огромную чару вина.
Болит у того с тяжелого похмелья голова. Обрадовался холоп, духом выпил чару и к ручке барской припал.
– Ну, слушай, Сергунька, сегодняшней ночью опять пробу будем делать.
– С Варварой?
– Нет, не с Варварой, а с той, кто побольше ее этого боится.
– Кто же это, господин милостивый?
– Жена моя, Евдокия Николаевна. Хочется мне ее пощекотать, да такой щекоткой, чтобы она… – Ехменьев, с налитыми кровью глазами, понизив голос, добавил: – Чтобы она больше не мешала мне. Понял, Сергунька?
Грузно подошел Ехменьев к денежному шкафу, вынул из него кипу бумажек и протянул своему развратному наперснику.
– На, держи. Вперед за дело плачу.
Шумит в голове Сергуньки, выпитое вино на старые дрожжи попало. Еще пуще вчерашнего охмелел он, а хмель его всегда несла с собой ярость, хорошо вспоенную его великолепным барином.
– Когда же?
– Да вот, когда все уляжется, успокоится. Часов около двух ночи. Ступай пока!
– А… коли кричать начнет? Вроде, как Варвара…
– Не будет. Все, все, Сергунька, удумал я. А только обязательно сегодня дело надо окончить, потому что дьявол стережет меня. Сегодня не сделаем – никогда не сделаем.
Ушел Сергунька.
Ехменьев пришел к жене.
– Что тебе надо, пьяное чудовище? – вызывающе спросила его Евдокия Николаевна.
Стоит, сама белее полотна, а глаза горят злобой, ненавистью.
– Ого! Со мной, со мной так разговаривать изволите?
– Да, с тобой! Ты думаешь, я тебя боюсь? Ни капельки!
– И… и с любовником своим целоваться опять будете?
Побагровел весь в лице лютый помещик.
– Буду. При тебе буду! Я ненавижу тебя, ты гадок мне, а он, Васенька, мил, любезен сердцу моему.
Рев дикого зверя пронесся по комнате Евдокии Николаевны.
Ехменьев бросился на жену со сжатыми кулаками.
– Постылая! Проклятая! Убью! – Хоть и бледнеет все пуще и пуще Евдокия Николаевна, а сама злобно, вызывающе хохочет.
– Не боюсь! Не боюсь! Изверг пьяный, изверг!
Ехменьев вдруг преодолел свой безумный гнев.
– Хорошо… хорошо-с. Мы… мы сведем наши счеты! – прохрипел он и вышел из комнаты жены.
Было около полуночи. Тяжело ему. Спать хочется. Голова, наполненная винными парами, клонится к мягкой пуховой подушке.
И заснул зверь-человек.
Это был хотя и свинцовый сон, но полный кошмарных видений.
Снится, грезится ему, что он идет по озеру. А озеро-то все из крови. Пенится, хлещет и жалобно стонет кровавое озеро. Страшно ему. Почему вместо воды кровь? Откуда она взялась? Все выше и выше подымаются кровавые волны, грозя его захлестнуть…
И вдруг на пурпурно-красной поверхности озера начинают появляться фигуры. Одна, другая, третья… Изможденные лица, все в крови. Перебитые руки, рассеченные спины плетьми дворянскими, записанными в шестую дворянскую бархатную книгу. И протягивают руки эти мученики к нему и скорбно-скорбно говорят:
– За что ты нас мучил? Что мы сделали тебе худого, изверг?
Ужас охватывает то, что называется у Ехменьева душой. Волосы становятся дыбом.
– Пустите! Дьяволы! Пустите!
И, весь облитый холодным потом, вскочил Ехменьев.
Вскочил – и затрясся: перед ним стояло белое привидение. Белая мантия, длинная-длинная. Большой красный крест на груди.
Сомлел лютый помещик. Хочет перекреститься – пьяная рука не подымается.
А голос, таинственно-чудный, гремит ему:
– Покайся, нечестивец! Покайся, пока не поздно! Дашь ли ты мне клятву в том, что не будешь больше мучить, пытать горемычных бедняков?
– Кто… кто ты? – в смертельном ужасе лепечет Ехменьев.
Я кровь замученных тобой. Я – совесть твоя. Во мне все муки, все страдания бедных рабов тьмы.
Широко раскрыты глаза Ехменьева. А страшный призрак все удаляется, удаляется…
И исчез.
С полчаса сидел лютый помещик, как оглушенный. Потом вдруг вскочил, словно зверь разъяренный:
– Сергунька!! Эй! Сюда!
И когда тот предстал перед ним, хрипло бросил ему:
– Дьявольское искушение. Пора теперь. Идем.
Мертвенно-тихо было в старопомещичьем доме. Слышно было, как скребутся мыши, как тикают часы.
Пытка Ивана Грозного. Арест лютого помещика
Страшно Евдокии Николаевне.
Хоть и хочется ей, мучительно хочется верить в то, что этот неведомый, загадочный Путилин спасет ее, а все же страх холодной змеей заползает ей в душу.
– Защити, спаси, помилуй! – молится она.
Шаги… что это? Как будто не один он идет.
Кто же с ним может быть?
С ужасом уставилась она на дверь.
В дверях стоял Ехменьев, а за ним – ловчий Сергунька.
– Что это значит? Как вы смеете приводить ко мне в спальню ваших слуг?
Гневом загорелись глаза бедной женщины. О страхе даже забыла.
А муж-зверь все ближе и ближе подходит к ней.
– Зачем ловчего к тебе привел? Сейчас узнаешь. Молись! Настал твой последний час. И умрешь ты такой смертью, что тайна ее никем не будет разведана.
– Ты с ума сошел, зверь?! Ты – пьян. Поди, проспись.
Ехменьев мигнул пьяному ловчему.
Миг – и тот бросился на свою госпожу. Только теперь, когда она очутилась в сильных, потных лапах челядинца, Евдокия Николаевна поняла, что ей действительно готовится что-то страшное, роковое.
Она громко, жалобно закричала:
– Спасите! Боже мой, за что? За что?
– За измену, проклятая!
– Богом клянусь, не изменяла тебе я!
– Вали ее на кровать! Да держи рот, дьявол, чтоб она не кричала!
Грязная рука зверя-ловчего зажала рот барыне. О, этого еще не приходилось испытывать холую! И он совсем осатанел.
Он бросил ее на кровать грубо, с наслаждением.
– На полотенца! Вяжи ее, руки и ноги привязывай к кровати!
Лицо Ехменьева было страшно.
В смертельном ужасе билась Евдокия Николаевна. Но что она могла сделать с двумя негодяями?
– Начинай!
И ловчий начал ее щекотать.
Безумно страшный крик пронесся по спальне. Так кричала и та горемычная Варвара, над которой Ехменьев сделал пробу пытки Ивана Грозного.
– Насмерть ее! Слышишь, насмерть! – исступленно выкликал он.
– Стойте, подлецы! Ни с места! – раздался громовой голос.
Испуганный крик Ехменьева и ловчего был ответом на него.
В страхе и ужасе обернулись они и… остолбенели: в дверях с револьвером в руке стоял Путилин.
