Однажды перед лекцией прямо-таки испарился демократичнейший доцент Польский. Позволил себе умствовать о различиях в построении верховной власти в странах социализма. И уже без Польского в 53-м общий митинг студентов и преподавателей возбужденно прокричал «ура!» ликвидации Берии и его окружения: Меркулова, Абакумова, Рюмина.
Когда Томина, как многих его сокурсников, распределили в милицию (кадры принялись обновлять), наступил уже канун 56-го. Брезжили иные времена.
Что-то изменилось. Да, гаммы умолкли. А судья продолжает читать заключение. Никого оно не волнует. И меньше всего — Шахова. Если б даже Паша не говорил, легко было угадать, что он главарь (или «паровоз»). По некоей высокомерности в осанке. По нежной округлости щек, может быть. Что за блик перебегает туда-сюда в сумраке скамьи подсудимых? Томин пошарил глазами — откуда? Вон откуда, от противоположного дома. Ветер там пошевеливает открытую форточку, а здесь зайчик играет, заставляет Шахова сыто смаргивать. Ловит его Шахов, подставляет лицо под отраженный свет солнца. Что ему слушать обвинительное. Он уже перебрал его по словечку. С Факторовым перебрал. Это сразу ясно, кто кого защищает. Стоит подсудимому появиться, адвокат обменивается с ним безмолвными любезностями. Но все-таки судят Шахова в первый раз. На горизонте приличный срок, а ему под пятьдесят. Редко кто способен расслабиться в подобной ситуации.
«Как следует из показаний всех обвиняемых, руководителем преступной группы и координатором ее действий являлся Шахов. Том первый, лист дела 16-й по 26-й, 54-й по 60-й…» Скучища. Предложи кто-нибудь Томину высидеть такой процесс, он бы его послал на все буквы. Но Паша сказал:
— Сулились, что там случится нечто. Тогда хотелось бы не с чужих слов.
— Очень надо?
— Надо.
А сам, видите ли, уехал в командировку.
Нечто началось часов в пять пополудни.
— Подсудимый Шахов, с обвинительным заключением вы были ознакомлены в положенный срок?
— Спасибо, да.
— Признаете себя виновным?
— Нет, я арестован незаконно и ни к чему не причастен.
С каким достоинством произнесено-то! Судья слегка дернулся, но продолжал задавать обязательные вопросы:
— Подсудимый Преображенский…
Преображенский, наряженный в переданные из дому обноски, вскочил за барьером, как на пружине.
— Признаю. Виновен, даже вдвойне! Во-первых, сам. Во-вторых, оклеветал Шахова, поскольку…
— Садитесь, — хмуро остановил судья.
Та-ак. Процесс разваливался на глазах.
— Шахов Михаил Борисович отношения не имел…
— Оговорили…
— Подлинным организатором являлся бухгалтер Шутиков, — это последний обвиняемый, пудов на восемь экземпляр, озвученный козлиным тенорком.
Судья пытался урезонить:
— На предварительном следствии вы утверждали… Показания с ваших слов записаны верно?
— Совершенно верно, гражданин судья.
— Вы их подтверждаете?
— Нет, — колыхнулись пуды за барьером. — Раньше мы Шутикова выгораживали, но раз он скрылся, нету расчета. Мы тоже свою честность имеем!
Ишь, паскуда! В один голос. Недурной Паше подарочек.
* * *
У Томина своих дел было предостаточно, и он еще в тот день изрядно побегал. Инспектора угрозыска ноги кормят. Есть такая птаха в наших краях, которая всю жизнь ходит пешком и вместо перелета по осени бежит несусветно далеко. Томин порой, забегавшись, чувствовал себя подобной птахой. Названия он не помнил, птиц можно не запоминать.
А вечером покемарил. Предстояло ночное дежурство, и отдых считался служебно-обязательным. Кто этим пренебрегал, подчас оказывался неспособным сохранять быстроту реакции до утра, а то и с захлестом на следующий день.
Как-то перед рассветом на заводе имени Войтовича застрелили начальника караула и забрали из сейфа шесть пистолетов с патронами. А случилась данная заварушка накануне праздничного парада. Начальство, разумеется, в поту. Не то чтобы всерьез ждали терактов, ну а неровен час — с кого шкуру спустят? Примчавшиеся на место оперативники правильно рассудили, что тут сработал парень, недавно принятый в военизированную охрану. Рванули к нему домой, но от нервов и спешки до того были всполошенные, что не сообразили проверить, цела ли вся его одежда. И полные сутки разыскивали по городу парня в ватнике и кепке (как он на завод ходил). Потом постовой на привокзальной площади сцапал его, обвешанного оружием, просто сам не зная почему, по вдохновению. И был тот в сером плаще и вязаной шапочке. Так что операм досталось крапивой по заду, и много они кручинились, что до дежурства кто в гостях веселился, кто белье стирал в угоду жене.
В двенадцатом часу Томин сидел на вечно кожаном казенном диване в дежурной части Петровки, 38, и играл в шахматы. Кудлатый следователь Орлов шуршал рядом газетой. В соседней комнате разгоняли сон, сражаясь в пинг-понг.
— Противная лошадь, — пожаловалась Зина на томинского коня, удачно вторгшегося в ее позицию. — Как мне ее отсюда выгнать?
Орлов — прокурорский кадр, таявший от Зининых рыжих марсианских глаз — рискнул помочь.
— Я бы вот… — показал он, как ходить.
— А я тогда так, — парировал Томин, прописав в воздухе пальцем великолепный бросок ферзя.
— Тоже мне, советчик, — покосилась Зина. — Шурик, зачем ты рвешься к победе над слабой женщиной?
— Я просто голодный.
— А ужинал?
— Два азу — и ни в одном глазу.
— Жениться надо.
— Перестань меня трудоустраивать.
— Зато жевал бы сейчас домашние бутерброды.
В обычное время о бутербродах заботилась мать. Но у нее двухмесячные каникулы на родине, в Киеве: Зина, естественно, знает и полагает, что момент удобен для агитации.
— В розыске холостяк лучше, — опять встрял Орлов. — Работает, не оглядывается, как бы деток не оставить сиротами.
— Следователь Орлов, инспектор Марчек, эксперт Семенов — на выезд! Убийство на улице Мархлевского…
Орлова с его глупостями как ветром сдуло.
«Зинаида, конечно, выиграет», — думал Томин и, как ни смешно, досадовал и старался отвлечь ее разговором.
— Жениться я не против, Зинуля. Даже составил опись на досуге. Насчиталось шестнадцать желательных качеств. Нереально. К тому же любовь проходит, а аппетит — никогда.
Она сделала маленький шажок окраинной, шелудивой пешкой.
— Шурик, ладья под ударом.
«Вот те раз! Ну никогда с ней не угадаешь, что вытворит», — Томин погрузился в размышления. Он почти изобрел, как одним махом отбиться от пешки и взбодрить своего коня, но голос из динамика погнал на выезд.
Происшествие было плевое. Здоровенный лоб — явно оттуда, еще вчера-позавчера решетки грыз — забрался в промтоварный склад. Запихал в мешок три каракулевые шубы и, воображая, видимо, что так будет лучше, начал перед уходом обрывать провода сигнализации. Она от такого обращения заголосила, замигала, и сбежавшаяся охрана скрутила любителя мехов. Теперь он сидел в помещении конторы, выгороженном внутри склада стеклянными стенками, и два безусых милиционера несли по бокам караул.
Томин разговаривал с начальником охраны и сторожем. Первый, служака лет пятидесяти, был удручен, второй возбужденно словоохотлив.
— Собак нету, — отвечал он на вопрос Томина. — Мы кошек держим.
— Каких еще кошек?
— Видите ли, — пояснил начальник, — склад большой, товар разный, сильный урон бывал от мышей.
— Спасу не было! — затараторил сторож. — Мышь, она ведь все сожрет. Сапоги дай — сожрет. Пианину дай — и ту сожрет. Так что киски у нас. Собак нам никак нельзя.
— Ясно, вы свободны.
Сторож нехотя отошел.
— Той дверью давно не пользуетесь?
Начальник оглянулся на широкую дверь в боковой стене, где под присмотром двух служивых кошек возилась Зина, изучая и фотографируя распиленную металлическую задвижку.
— Тут дело вот в чем: раньше забор дальше стоял. Потом, как его придвинули, с той стороны машине стало не подъехать. Тогда дверь закрыли наглухо, пользуемся одними фасадными воротами. Около года уже. Простите, как вы расцениваете факт повреждения сигнализации?
— Плохо расцениваю. Знал он, что это сигнализация. Кто мог его просветить? Только кто-то из ваших.
— А может быть… случайно?
— Подпрыгивал и рвал какие-то провода?
— Ну, если кто из моих ребят — я дознаюсь! Я из них душу вытрясу!
— Нет уж, пожалуйста, без самодеятельности. Вы нам всех распугаете.
И Томин пошел наружу обследовать подступы к той самой двери.
Вор перелез забор почти напротив нее — на раскисшей осенней земле остались две вмятины от его прыжка. Подняв прутик, Томин вставил его в щель между досок, чтобы пометить место, и двинулся кругом. Конечно, забор было нетрудно перемахнуть, но иногда на него нападала солидность, мешавшая резвиться.
