Джонни впервые за все время улыбнулся. Как просто. Доберманы просунули головы сквозь прутья решетки, они были так уверены в себе, что не пытались защищаться. Они сами подставили свои глотки и теперь, упав на пол и истекая кровью, не могли даже скулить. Джонни не обращал на них внимания, он был занят замками решетки.
Внутри было тепло, и Джонни только теперь понял, что там, на улице, продрог до костей. Дверь комнаты была закрыта — значит, собачий тренер не придет, чтобы увести псов, до появления Чедвика, который боялся их, как, впрочем, и все остальные. Доберманы охраняли пожарную лестницу, по которой можно было пробраться в квартиру, где жил Чедвик. Охранники, которые должны были находиться на втором и третьем этажах, следили за дверьми. Джонни перешагнул через собак, стараясь не испачкать ноги о ковер, пропитанный кровью. В комнате пахло псиной, так что запах крови совсем не чувствовался. Открыв дверь, Джонни вошел в гостиную. Он был уже совсем близко. Оторвав от лодыжки клейкую ленту, Джонни взял в руки пистолет. Привычная тяжесть на ладони снова вызвала у него приток крови к голове. Он прикрутил к дулу глушитель и стал ждать.
Вечеринка внизу была в полном разгаре. Все по очереди направлялись к Эффи Блум, которая, лежа на спине, давно перестала изображать страсть. Она представила себе Джонни Катаноса, который способен без колебаний прострелить голову любому, кто склонится над ней. От каждого прикосновения она вздрагивала, как от выстрела. В общем-то, ее просто насиловали. Она могла бы это доказать, если бы попыталась уйти отсюда. Ей было интересно, доставляет ли нм удовольствие это занятие. Их лица были спокойны и сосредоточенны, словно они были заняты работой, требующей большого умственного напряжения. Они вертели ее, как манекен в магазине, даже не удосуживаясь хоть что-то сказать, хоть слово.
Терезе Авилес, которая была в ванной с Пако Бакили, повезло куда больше: Пако был импотент, но настаивал на оральном сексе, потому что считал себя человеком, знающим, что надо женщине. Терезе, которая была так же безразлична ко всему происходящему, как и Эффи, все же удалось изобразить страсть, и каждые три-четыре минуты она томно стонала. И в отличие от Эффи Тереза не позволяла себе думать о том, как это все противно. Наконец она оторвала от себя Пако и погладила его по волосам:
— Убить меня хочешь? От удовольствия тоже умирают. Понимаешь, ну, это как перебрать виски.
Ее слова остановили Пако, и он зачем-то пустился в долгие воспоминания о своей матушке и о родном городе в. Пуэрто-Рико.
В одиннадцать часов раздался телефонный звонок, и голый Пако вышел из ванной. Ворча, он снял трубку и поднес ее к уху. Мистер Чедвик будет дома через сорок пять минут, и значит, надо обеспечить его безопасность. К несчастью для Чедвика, представления Пако о безопасности сводились к баллончику дезодоранта, которым он освежал воздух в комнатах. Девушкам было сказано, чтобы они одевались, и затем их выдворили. Пивные банки были мгновенно собраны. В любой момент, считал Пако, объект должен выглядеть по-военному, как-никак они при оружии и на посту. И хотя охранники Чедвика вряд ли походили на «Зеленые береты», к полуночи, когда босс вошел в дом, все было в полном порядке, и каждый находился на своем месте.
Рональд Чедвик был известен своей способностью предчувствовать опасность, особенно когда речь шла о больших деньгах. Но, когда Пако открыл дверь и Рональд вошел и увидел улыбки на лицах Пако и Дю-Вейна Брауна, сидевшего у входа с автоматом на коленях, он не заметил ничего необычного. Все было, как всегда, и ребята излучали уверенность и спокойствие. Рональд и его личный телохранитель Паркер Дрэббл, не отвечая на приветствия, пошли сразу на пятый этаж. Чемоданчик с пятидесяти- и стодолларовыми купюрами ускорял их шаг. Даже для Чедвика это была огромная сумма, и, если бы они так не спешили, они обратили бы внимание на то, что чего-то тут не хватает. А не хватало шума бросающихся на дверь собак, скрежета когтей по дереву. Но головы их были заняты деньгами. В чемодане было пятьсот пятьдесят тысяч долларов, и Рональд Чедвик нес их в самое безопасное место в мире, которое он знал.
Паркер первым увидел Джонни и тут же получил пулю в левый висок. Чедвик уже не успевал отступить за дверь. Он вошел как раз в ту секунду, когда свет от лампы упал на его убийцу, который захлопывал дверь, отрезая самому Чедвику путь к спасению. Он видел, как разнесло голову Паркеру, и это так поразило его, что он и не почувствовал, как следующая пуля вошла в его грудь. Как будто кто-то ударил, отбросив его к двери. Он медленно сполз на пол.
Первым делом Джонни поднял Чедвика, который еще дышал, взвалил его на плечи, подтащил к лестнице и сбросил в пролет. Вырвав чеку из гранаты, как его учили, он прислушался к голосам внизу: охранники уже сбежались. Голоса вдруг зазвучали неестественно громко, тишину заполнили крики. Он выждал немного и, когда раздался изумленный возглас Пако Бакили, бросил гранату.
Капитан Алан Эпштейн знал, что его друг и подчиненный сержант Стенли Мудроу каждый день после смены по крайней мере два часа проводит в баре «Килларни Харп» на Хьюстон-стрит. Обычно он пил виски «Балантин», но по выходным предпочитал виски «Колдфилд», густую коричневую жидкость, своим видом напоминавшую Эпштейну обычную после вскрытия лужу на столе в морге. Капитан считал сыск делом особенно привлекательным для психически неуравновешенных людей — об этом говорили высокие показатели самоубийств и алкоголизма среди работников управления, — и Стенли Мудроу был самым ярким тому примером. Все, конечно, было относительно. После двадцати двух лет службы капитан точно знал, что статистика арестов не связана впрямую со способностями отдельно взятого полицейского. Например. Стенли Мудроу ничем особенным никогда не отличался, но без него Эпштейн вряд ли вообще мог бы управлять своим участком.
— Нет, — буркнул Мудроу, даже не взглянув на капитана. — О чем бы ты ни попросил — нет. Я не на работе.
Эпштейн, с исполненным безразличием взглядом, тяжело опустился на стул напротив сержанта. Мудроу сейчас напоминал ему щенка, которому была велика его собственная шкура; его лицо с мелкими, почти правильными чертами казалось насильно втиснутым в оболочку из синтетики. Само выражение этого лица никогда не менялось, как бы ни был зол его обладатель, как, например, сейчас. У Эпштейна когда-то была такая собака, щенок бульдога — вся физиономия в складках, закрывавших глаза и рот.
Эпштейн не стал спорить с сержантом, потому что тот был прав. Эпштейн просил только уделить ему время, свободное время Мудроу, на которое в самом деле не имел права, поэтому сержант и встретил его так грубо.
— Стенли, — сказал Эпштейн, — если бы я был обычным гражданским лицом, ты бы со мной так не разговаривал.
— Если бы ты был обычным гражданским лицом, я бы с тобой вообще не разговаривал.
Эпштейн с трудом сдержал улыбку.
— Да, это уж точно. — Он заерзал на стуле, потом громко рыгнул. — Опять язва. Совсем замучила.
Мудроу взглянул на него внимательно.
— А ты знаешь, что Луи Армстронгу каждый день ставили клизму? И Ганди тоже. Каждый божий день. — Он ухватил проходившую мимо официантку за передник. — Рита, принеси капитану выпить, хорошо? — Она дотронулась до его плеча и отошла. — Твоя беда в том, что ты слишком жирный. Сколько килограммов ты набрал после академии? Тридцать? Сорок? Ты обжора. — Он откинулся на спинку стула, глядя Эпштейну в лицо. Лицо его было круглым и пухлым, как у херувима.
— Это не жир, Стенли, — сказал Эпштейн. — Это наши вечные проблемы. Ты же сам знаешь. Черные убивают друг друга сотнями, а общественности и дела нет. Всем наплевать. Но если что-то случится, все сразу на уши встанут. И тогда появятся такие проблемы, что язва замучает меня вконец. Черт возьми, я и в академии был таким. Если у тебя отец полицейский, можно себе позволить кое-что лишнее.
Эпштейн взял стакан, который принесла официантка, и, пригубив, стал пить медленно и с наслаждением, словно в нем был целебный нектар, способный усмирить дьявола внутри.
— Но стоит покончить с какой-то проблемой, как боль исчезает. Все очень просто — разделаться с проблемами, и никакой язвы.
Мудроу не спеша затянулся сигаретой и быстро повернулся к капитану:
— А кто тогда я — проблема или ее решение?
Эпштейн впервые за этот вечер рассмеялся.
— Ты и есть решение всех проблем. Решение. Если ты сам не решаешь проблему, тогда решение становится проблемой. Не думай, ничего серьезного. Пока это всего лишь маленькие, можно сказать, детские неприятности. Это может никогда не получить продолжения. Скорее всего, так оно и будет. Но, Стенли, мне надо быть готовым, и ты тоже должен быть готов ко всему.
Наступило молчание. Оба осматривали бар так, словно видели его впервые. В городе были десятки баров «Килларни Харп», и в каждом была длинная печь, в которой жарили мясо. В туалетах воняло мочой, даже в женских, хотя женщины это заведение не жаловали. Длинные стойки баров были исцарапаны и покрыты пятнами, а бармены говорили с заметным ирландским акцентом. Официантки носили черные брюки и белые блузки и были далеко не молоды. Рита Меленжик, которая обслуживала Мудроу и капитана, заметила, что разговор у них не клеится, и подошла к столику.
