На «земельку» он попал, оставив за плечами несколько горячих точек, чтобы благополучно досидеть до пенсии, на которую собирался в следующем году — без особой радости и нетерпения. Так уж сложилось, что ни о каком карьерном росте думать Никитину не приходилось, только о заслуженном отдыхе. Виноват в этом был (и полковник сам понимал это прекрасно) его собственный тяжелый характер. В силу которого он, стоило ему принять пару рюмашек, для кого-то вполне невинных в смысле дозы, испытывал непреодолимую потребность говорить своему начальству «правду в глаза»… Почему-то происходило это с ним всегда на каких-нибудь юбилейных банкетах, на которых упомянутое начальство отмечало очередную круглую дату. И самое обидное, как раз в момент, когда карьера Никитина готова была двинуться с места вперед и вверх… Конечно, после очередного «антитоста» никуда она не двигалась. Оставалось лишь дивиться смирению его супруги, давно махнувшей рукой на неуместное правдолюбие мужа и на то, что к своим пятидесяти с хвостиком он добрался хотя бы до нынешнего звания и должности.
Впрочем, несмотря на некоторые завихрения характера, проявлявшиеся не только с начальством, но и с подчиненными, в целом в отделении Никитина любили, зная, что интересы своих сотрудников он всегда отстаивает, не взирая на лица, в любых инстанциях, если того требуют обстоятельства. А что касается странностей, то у кого, спрашивается, в наше время нет в башке своих тараканов?..
Именно об этом и подумал молоденький лейтенант, дежуривший нынешней ночью и только что завершивший свой утренний доклад о ЧП в детдоме, в кабинете Никитина. Сам Виталий Иванович сидел за столом, слушая лейтенанта, как тот отметил, весьма рассеянно. Казалось, пейзаж за окном интересовал его куда больше, чем поимка маньяка…
Лейтенант завершил свой доклад минуты две назад, а полковник по-прежнему продолжал изучать упомянутый пейзаж, ничем оригинальным не отличавшийся: обыкновенный двор с обыкновенными пятиэтажками и большими розовыми башнями с квартирами улучшенной планировки на втором плане, закрывавшими дальнейший обзор. Пауза затягивалась. Молоденький офицер, начавший свою службу в отделении около месяца назад, переступил с ноги на ногу и негромко кашлянул. Это подействовало: полковник отвел наконец взгляд от окна и посмотрел на него.
— Маньяк, говоришь? — спокойно спросил он. — Напомни-ка мне еще раз его имя…
— При нем обнаружен паспорт на имя Плетнева Антона Владимировича, — начал было тот, но Никитин его вновь прервал:
— И где ж это ты, мой милый, слышал, чтобы маньяки выходили надело, прихватив с собой документы?..
Лейтенант от неожиданности замолк и уставился на начальника с изумлением. А тот, осуждающе покачав головой, вздохнул:
— Ладно, давай его сюда… Да наручники не забудь снять… Надо же, «маньяк»…
— Есть, доставить сюда ма… гражданина Плетнева… — растерянно пробормотал тот и, круто развернувшись, выскочил из кабинета, чувствуя, как лицо покрывается красными пятнами.
Наручники с задержанного он снял все же только перед самой дверью Никитина, подумав, что все-таки странности полковника начали заходить далековато.
Плетнев, впрочем, и не думал никуда бежать. Войдя в сопровождении лейтенанта к начальнику, он сделал несколько шагов вперед и замер посреди кабинета, безвольно ссутулившись и опустив голову. Некоторое время Виталий Иванович пристально разглядывал задержанного, к изумлению лейтенанта, едва ли не сочувственно. Потом вздохнул и хмуро поинтересовался:
— Ну что, опять по ночам не спится?..
Плетнев поднял голову, демонстрируя присутствующим почти полностью заплывший глаз, и коротко подтвердил:
— Не спится.
Никитин, внезапно побагровев, ударил кулаком по столу, и впервые за недолгое время службы в отделении лейтенант услышал, как его начальник орет:
— Я т-те дам — не спится!.. Сукин ты сын!.. Ты, герой всяческих там войн неопознанных… ты мне до чертиков надоел, понял?!
— Там Васька… — пробормотал задержанный.
— Раньше надо было о Ваське думать!.. — снова рявкнул полковник. И неожиданно мгновенно успокоился, заговорив спокойным тоном, лишенным интонаций: — Ты хоть понимаешь, что я тебя сейчас при желании в одну секунду закрою обратно?.. Ты знаешь, мудила, что сейчас в городе творится?
Плетнев поднял голову и исподлобья вопросительно поглядел на Никитина.
— Детский дом в Мневниках буквально на днях едва не взорвали… Понял, сыч чертов?
Задержанный тяжело сглотнул и промолчал, а полковник снова завелся:
— Я те, Плетнев, помолчу!.. А ну быстро: прямо сейчас говоришь мне, что больше такого не повторится… Не слышу!..
— Больше такого не повторится, товарищ полковник, обещаю…
— То-то… — Никитин переложил с места на место какую-то папку на своем столе и сердито глянул на лейтенанта: — Проводите задержанного на выход, после зайдете ко мне… А ты, Антон Владимирович, легионер хренов, запомни: не дай тебе бог данное слово нарушить, еще раз — и каюк! Можешь хоть с головы до пят своими медалями увешаться — все равно посажу… Я кому сказал — марш отсюда!..
Когда лейтенант, так ни черта и не понявший из разыгравшейся перед ним сцены, выпроводив Плетнева, возвратился и, робко постучавшись в дверь, вновь объявился у полковника в кабинете, Виталий Иванович пребывал за своим столом в той же позе и с тем же сердитым выражением на лице.
— Ты вот что… — Он посмотрел на подчиненного почему-то зло. — Парень этот бывший из наших… Спецназовец. Из таких мест живьем выбирался, какие и чертям в аду не снились… В детдом он рвется потому, что сын у него там… А родительских прав его, видишь ли, по ряду причин наши чинуши лишили.
— Как так? — пролепетал лейтенант. — А жена?..
— Погибла, — коротко отрубил Никитин. — Словом, суть не в этом, он мне уже три раза клялся-божился, что туда ни ногой… Вы тут, молодые-храбрые, у нас недавно, а «старички» наши Плетнева знают, поорать поорут, а вот насчет того чтобы в клетку его запентерить, так этого пока что не было… Ты все понял, лейтенант?
— Так точно, товарищ полковник: чтоб в клетку в следующий раз ни-ни…
— Молодец, соображаешь, следовательно, далеко пойдешь… Все, свободен!
И, дождавшись, когда подчиненный покинул кабинет, полковник еще раз от всей души опустил кулак на столешницу, отчего сразу две трубки на двух его телефонах подпрыгнули и жалобно звякнули слаженным дуэтом.
Получить место в этом абсолютно закрытом госпитале для такой молоденькой медсестры, какой была Лиля Рассадина, — это вполне можно расценивать как чудо… Правда, у Лилиного чуда имелся вполне конкретный автор — ее собственная тетушка, проработавшая здесь четверть века и обожавшая свою племянницу. Ну и что, что работа досталась ей по блату? Лично для Лили это только осложняло существование: девушка испытывала почти постоянную необходимость доказывать прежде всего самой себе, что она лучшая из лучших и очутилась здесь по праву… А вовсе не потому, что за секретность сотрудникам платили немного больше, чем в остальных лечебных учреждениях.
Собственно говоря, секретность сводилась на самом деле к тщательному соблюдению медицинской этики: имена пациентов не подлежали разглашению за стенами госпиталя. Особенно тяжелых больных. И совсем уж «особенно» тех, кто находился в реанимации, которую в числе еще нескольких, куда более опытных, чем она, медсестер и обслуживала Лилия Владимировна Рассадина.
Обо всем этом девушка размышляла чуть ли не ежедневно, по дороге на работу, на очередное дежурство: в их подразделении легких дежурств не существовало, и следовавшие за ними отгулы все сотрудники всегда использовали по назначению — отсыпаясь после очередных шоковых суток. В данный момент, выспавшаяся и бодрая как никогда, Лиля была вполне готова, как выражался ее отец, «к новым подвигам» и пребывала в прекрасном настроении, вполне соответствовавшем ясному и теплому июльскому утру.
Терпеливо переждав, пока строгие охранники на проходной в очередной раз просмотрят ее паспорт (одного входного пропуска на территорию, с точки зрения руководства, было мало), Лиля быстро миновала пешеходную дорожку, идущую рядом с подъездной дорогой к главному входу в основной корпус, и спустя пять минут уже оказалась на своем этаже. И сразу же, едва сделав пару шагов в сторону сестринской, поняла: случилось что-то из ряда вон выходящее… В обычно пустых и тихих коридорах этажа то тут, то там мелькали докторские халаты и шапочки медсестер. В сторону первой реанимации, куда всегда клали особо тяжелых и особо важных пациентов, быстрым шагом направлялся сам Курочкин, главврач.
Лиля, торопливо проскользнув в сестринскую, едва ли потратила даже полминуты, чтобы переодеться, хотя до начала ее сегодняшнего дежурства оставалось еще около получаса: девушка сразу взяла себе за правило приходить на работу пораньше, чтобы успеть заполучить у своей предшественницы необходимую для работы информацию. Редкая ночь в их госпитале обходилась без поступления новых больных, порой доставленных сюда на специальном самолете из той же Чечни… Чаепитие в обществе ночной дежурной, ставшее здесь традиционным завершением «суток» задолго до появления Лили, давало возможность войти в курс того, что успело случиться в ее отсутствие. Но сегодня никакого чаепития явно не предполагалось, сестринская была пуста, а чайник «Тефаль», который девушка успела потрогать уже на ходу, холодным.
