Он как-то по-детски развел руками, словно ребенок, разбивший чашку и не понимающий, как это она могла упасть, если только что стояла на самой середине стола.
– Вы не правы, Герман, – ласково сказал Бороданков. – Творчество – это совсем не обязательно искусство. Любое создание нового – творчество. А вы устали. Да-да, голубчик, я это отчетливо вижу. Вы просто очень устали, вы истощили себя непомерной нагрузкой, слишком интенсивной работой и невниманием к своему здоровью. И вот результат.
– Значит, вы полагаете, что я чем-то болен? – испугался Герман.
– Я этого не утверждаю, но и не исключаю. Давайте вернемся к вашим проблемам. Что вас беспокоит больше всего? Самочувствие? Или что-то другое?
– Меня беспокоит работа, которую я никак не могу закончить. А я должен сделать это в кратчайшие сроки. И я подумал, что, может быть, мне мешает какая-то болезнь…
– Хорошо, я понял. У нас с вами два пути. Первый: вы ложитесь на обследование, и врачи выясняют, что же это за хворь вас гложет. Мы этим не занимаемся, у нас другой профиль, но я с удовольствием порекомендую вас в клинику мединститута, там прекрасные специалисты по диагностике и самая современная аппаратура. По моей протекции вас туда положат, у меня в этой клинике множество знакомых. Обследование займет не меньше двух месяцев…
– Нет-нет, – испуганно замахал руками Герман. – Об этом и речи быть не может. Вы что! Я должен закончить программу самое большее за две недели.
– И есть второй путь. Я кладу вас к себе. Лечить вас я не буду, в том смысле, какой вы привыкли вкладывать в слово «лечить». Я создам вам условия для нормальной работы и назначу курс общеукрепляющей терапии. В основном витамины. Ну и легкое успокоительное на ночь, чтобы мозг отдыхал. Правильно составленную диету. Полный покой. Вам, наверное, сказали, что мои научные исследования лежат в области психотерапии, и вы теперь ожидаете, что я, подобно некоторым известным специалистам, посажу вас перед собой и начну внушать вам, что вы гениальный математик, что вам ничто не мешает закончить работу и вообще вы ее уже закончили, так что и волноваться не о чем. Верно?
Бороданков легко и весело рассмеялся, подняв руки и пошевелив в воздухе крупными длинными пальцами.
– Так вот, голубчик, это не так. Я буду заходить к вам один раз в день, вечером, и справляться о вашем самочувствии. Этим наше общение и будет ограничено. У меня есть собственная теория, я назвал ее «медицина интеллектуального труда». Поэтому у меня в отделении лежат люди, которые хотят лечиться не от болезни, а от проблем, возникающих в области интеллектуальной деятельности.
– Значит, я не один такой?
– Ну что вы, голубчик. У меня в отделении тридцать палат, и все они постоянно заняты.
При мысли о том, что «проблемы в области интеллектуальной деятельности» возникли не только у него, Герману стало почему-то легче. Значит, ничего особенного с ним не происходит.
– А кто у вас лежит? – с детским любопытством спросил он.
– Скажите, голубчик, вы хотели бы, чтобы у вас на работе узнали, что вы выработались и вам пришлось лечиться, чтобы написать вашу программу? Ответ очевиден, можете ничего не говорить. А известный композитор? Художник? Разве захочет он, чтобы почитатели его таланта узнали, что написать прекрасную песню или замечательный портрет ему помогли врачи? Вот то-то же. Анонимность – один из принципов лечения в моем отделении. Никто не узнает, что вы у меня лежали. Но и вы никогда не узнаете, кто еще, кроме вас, здесь находится. Ну так как, устраивает вас мое предложение или вы хотите лечь на обследование?
– Устраивает. Только… – Герман замялся. – Сколько это будет стоить?
– Это зависит от того, сколько времени вам понадобится, чтобы написать программу. Один день пребывания здесь стоит от восьмидесяти до ста долларов, в зависимости от назначаемой диеты и витаминного комплекса.
Герман прикинул, какую сумму он может позволить себе потратить на лечение. Выходило впритык, но все-таки выходило.
– Когда вы сможете меня положить? К вам, наверное, очередь?
– Очередь, конечно, существует, – лукаво улыбнулся Бороданков, – но ведь насчет вас мне звонила Наталья Николаевна, а для людей, за которых она просит, у меня очереди нет. Если хотите, могу положить вас прямо сегодня. Поезжайте домой, возьмите все, что вам необходимо для работы, и возвращайтесь. Я буду здесь до половины седьмого.
– Но если я буду здесь работать, мне понадобится компьютер.
– Пожалуйста, привозите, поставим его в палате. Никаких проблем.
– А жена может меня навещать? У вас разрешается?
– Конечно, пусть приходит. Но у меня, в соответствии с моей методикой, такое правило: первые несколько дней пациент входит в тот режим, который я ему рекомендую, а потом уже решает, вписываются ли визиты родственников и друзей в этот режим. Видите ли, мой метод основан на том, что человек должен полностью погрузиться в то дело, которым он занимается, и ничто не должно его отвлекать. Любой отвлекающий момент, даже несущий положительный заряд, может помешать продуктивному творчеству. Поэтому вы сами посмотрите, как пойдет дело, и потом решите, хотите ли вы, чтобы вас навещали.
Через три дня Герман понял, что ничьи визиты ему не нужны. Работа пошла так успешно и легко, что отрываться от нее хотя бы на минуту казалось ему кощунственным. Он сначала попытался закончить ту работу, над которой трудился уже два месяца, но вдруг понял, что все это ерунда, что делать нужно совсем не так, и начал все заново. Теперь, по прошествии десяти дней пребывания в отделении у доктора Бороданкова, новый вариант программы близился к завершению, и Герман испытывал необычайный творческий подъем, который с каждым днем делался все более мощным. На его фоне усиливающееся недомогание казалось ерундой, не стоящей внимания.
* * *
Александр Иннокентьевич Бороданков обернулся на скрип открывающейся двери и увидел Ольгу. Она была уже без халата, ее смена закончилась, и она стояла на пороге его кабинета в красивом темно-зеленом костюме с короткой юбкой и длинным пиджаком. С гладко зачесанными назад темными волосами и большими очками с голубоватыми стеклами она напоминала сейчас не медсестру, а деловитую секретаршу большого начальника.
– Саша, Мискарьянц опять ничего не ел, – сказала она озабоченно и почему-то грустно. – Похоже, дело идет к концу.
– Второй день?
– Да. Работает как бешеный, а тарелки все нетронутые. Неужели ничего нельзя сделать?
– Глупый вопрос, детка. Раз он не испытывает чувства голода, значит, начались необратимые изменения. Но он хотя бы продержался дольше других, сегодня десять дней, как он у нас, а другие едва неделю выдерживали. Может, нам все-таки удалось нащупать методику, как тебе кажется?
– Вряд ли, – вздохнула Ольга. – Просто Герман оказался здоровее других. Саша, так больше нельзя, ты сам видишь, ничего у нас не выходит. Без архива Лебедева мы с места не сдвинемся. Давай наконец признаем это.
– Нет.
Ответ Бороданкова был тверд, как и его кулак, которым он стукнул в этот момент по колену.
– Нет, я не отступлюсь. Если Лебедев смог придумать, то и я смогу. Мискарьянц, конечно, не старая развалина, но у него наверняка наличествуют все болячки, которые и должны быть у тридцатилетнего мужика. Он не может быть абсолютно здоров. Гастрит, бронхит курильщика, немножко сердечко. Ты видела, какие у него мышцы ног? Играл в футбол или в хоккей, к гадалке не ходи. А коль играл, значит, падал, значит, незалеченные сотрясения мозга, пусть и легкие, но были обязательно. Он не может быть здоровее того художника, Вихарева. А Вихарев продержался всего четыре дня. У него всего и было-то немного повышенное давление, а пожалуйста тебе – инсульт. Я уверен, что мы на правильном пути, нужно продолжать работать с модификациями лакреола. Еще немного – и мы сделаем это.
– Не знаю, Саша.
Ольга бросила сумочку на кресло и подошла к Бороданкову. Александр Иннокентьевич обнял ее и усадил к себе на колени.
– Ну что ты, Олюшка? Руки опускаются? Так всегда бывает, это нужно перетерпеть. Зато представь только, что нас ждет, когда мы разработаем методику. Считай, докторская у тебя в кармане. Слава, почет, деньги. Ты сама подумай, ты же целый год работаешь медсестрой со своей кандидатской степенью. Ну неужели тебе не обидно приносить такую жертву впустую?
– Не знаю, Саша, – повторила она, обнимая его за шею и утыкаясь подбородком в густые светлые волосы мужа. – Мне почему-то кажется, что ничего у нас не выйдет, они так и будут умирать, и мы с тобой ничего не сможем с этим поделать. Иногда я ловлю себя на том, что перестаю понимать, что ты делаешь. Наверное, у меня просто не хватает мозгов на эту работу. Даже если у тебя получится, докторскую я все равно не напишу.
– У нас получится, – мягко поправил ее Бороданков. – Не у меня, а у нас с тобой. У всех нас. Ты способная, Олюшка, ты талантливая, ты обязательно защитишься. Мы запатентуем изобретение и уедем отсюда к чертовой матери, откроем собственную клинику, станем богатыми и уважаемыми людьми. Вот увидишь, все будет отлично. Сейчас я обойду палаты, и мы с тобой поедем домой. Давай сегодня сходим куда-нибудь поужинать. Ты такая красивая в этом костюме, жалко, если ты его снимешь и начнешь возиться у плиты. Давай?
