А чуть позже Валя позвонила в справочную и выяснила телефоны еще двух пунктов проката, один из которых был на окраине города. Вот туда и поедем, решил Турецкий, наверняка имеют старье, — на окраину «крутой» хозяин салона не поедет, если только у него нет серьезных для того причин.
Наконец, сели обедать. Памятуя, что впереди масса дел, и все срочные, Александр постарался покончить с пищей побыстрее, но так, чтобы не обидеть и хозяев. Следовало успеть заглянуть в гараж, а затем — в прокатный пункт. Материалы Геры нужны были позарез. Без них действительно всю работу пришлось бы начинать сначала, а уже — ни следов, ни свидетелей. А те, что о чем-то знали, вполне могли и заткнуться, чтобы не пробуждать и не раздражать «страшного зверя», как говорится в сказке. Об этом он и сказал Вале. Она оделась потеплее — на улице было промозгло и сыро, и они отправились в гараж, провожаемые Ксенией Александровной, почему-то смотревшей вслед гостю влюбленными глазами.
Что мог по этому поводу подумать Турецкий? На ум шла только одна фраза, повторявшаяся в разных вариациях: «Ну и семейка, ну, и женщины!», — но при этом сам факт знакомства с ними вызывал у него мягкую улыбку. Валя заметила и спросила, почему он так улыбается? Он поинтересовался, как — так? Но она еще раз взглянула на него, покачала невразумительно головой и не ответила. Ох, уж этот молчаливо-многозначительный «разговор»!..
В гараже царил, что называется, полный бардак. Все, что хранилось, — мебель, бочки, ящики и старые автомобильные баллоны, — было перевернуто, сброшено с полок, раскидано по всему помещению. Не очень, видимо, стеснялись, «шмон» устроили капитальный, но, как обычно для провинции, безалаберный. То есть работали, видимо, профессионалы весьма средней руки, так следовало понимать. Впрочем, Александр подобное наблюдал тоже далеко не впервые.
А про «схрон» он вспомнил вовремя. Пришлось откинуть в сторону несколько пыльных автомобильных баллонов, валявшихся в углу, под которыми, скорее, угадывался, чем имелся в наличии, маленький лючок. Не знаешь, так и не угадаешь. Хитрые были старики. Приподнял лючок Турецкий и увидел картонную коробку из-под обуви. В ней-то и находилась пачка тех самых материалов, из-за которых тяжко пострадал старший следователь по особо важным делам Следственного управления при Прокуратуре России Герман Николаевич Ванюшин. Беглого просмотра Турецкому вполне хватило, чтобы убедиться в этом.
Глава шестая Любовь, любовь…
Гера, конечно, постарался. Его настойчивость и методичность сквозили в каждой записи, комментирующей тот или иной документ. Другими словами, добывая очередные, необходимые ему материалы, он сразу, словно бы «подшивал» их в определенном порядке в дело, которого, по сути, еще не существовало. Ну да, любил человек четкую систему и ясность мысли… Но ведь как там классик сказал? «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп…» Однако…
Турецкий поймал себя на мысли, что тоже, как и Валя, совершенно необдуманно, заговорил о товарище в прошедшем времени, — этого еще не хватало! Ни по человеческим, ни, тем более, по Божеским законам даже и думать так не положено, покуда жизнь еще теплится в организме больного. Говорят, что иной раз умирающего спасает именно это категорическое нежелание других, верящих в него, думать как о покойнике. Только живи, только карабкайся изо всех сил! А что, наверное, действительно спасает…
Вот, врачи же не верили в Турецкого, даже телевизионщики объявили покойником, а все родные и близкие категорически не соглашались, верили и… получилось же! Пересилил организм мнение скептиков. Так что и Гере надо желать только здоровья, без конца повторять, что все образуется, и он выйдет из комы. Как говорят, Господь, да услышит.
А касательно «системы» Александр Борисович мог бы с уверенностью сказать, что сам на такой «подвиг» не способен, и никогда не пытался совершить его. Меркулов еще в прошлые годы постоянно гонял его, просматривая подшитые в «Уголовное дело» материалы и документы. Все понимая, Турецкий зачастую не мог пересилить себя, хотя и умел, бесспорно. Но эта принципиальная методичность не то, чтобы раздражала, портила нервы и настроение, она порой казалась никчемной, хотя, увы, обязательной. А эту работу, как правило, если ему удавалось, охотно делали за него бесконечные стажеры и стажерки, а позже — помощники и помощницы типа младшего юриста Альки Дудкиной, очень способной девушки. «Вот, кого мне сейчас не хватает», — подумал он, словно предугадывая, какое количество еще не собранных и не систематизированных материалов ожидают его. А, кроме того, он представил себе, насколько проще, будь она рядом, пережил бы свой вчерашний стресс в гараже. Но тут же остановил себя: Алевтина стала бы, несомненно, и палочкой-выручалочкой, и самым слабым его пунктом. Если бы бандиты захотели его «обезоружить», чтобы продиктовать свои жесткие условия, лучше жертвы похищения, чем Алевтина, было бы трудно придумать. Так что пусть уж все остается в том положении, как есть, включая и стрессовые моменты…
Когда обнаружили материалы в тайничке, и Александр стал их бегло перелистывать, он вдруг почувствовал на себе непонятное давление. Почти физическое, хотя стоял один, а Валя находилась в стороне, возле приоткрытой двери гаража, что называется, «на стреме», чтобы предупредить вовремя, если рядом появятся посторонние. Ведь не исключено, что за ними следили. Правда, посторонних «глаз» Турецкий, выходя из дома, не обнаружил и не почувствовал интуитивно, что следят. Обычно интуиция помогала ему, а здесь пока вроде бы не было «беспокоящих глаз». Но, стоя в гараже, вдруг ощутил это «давление». Быстро поднял глаза от бумаг и встретил устремленный на него, напряженный Валин взгляд. Она смотрела как-то странно отрешенно, но так призывно, что ему стало неловко. Он сдержанно кашлянул и сказал:
— Валюша, я думаю, все это надо сейчас перенести к вам домой, я еще раз прогляжу все его записи внимательно, а потом уйду и унесу их с собой. Надо будет продумать только, где их снова спрятать. Здесь их хранить больше нельзя. Тем более что мы с тобой говорили об этом гараже в присутствии прокурорского водителя, а кто он, мы с тобой не знаем.
— Можно спрятать в доме, — напряженным голосом сказала она.
— Нет, категорически! Здесь «эти» уже постарались. Явятся и туда. Причем обязательно, их ничто не остановит. В этих документах Гера, мне кажется, заложил настоящую бомбу. И если она рванет, то крепко заденет и всех вас. А надо сделать так, чтобы там, у «этих», узнали, что документы найдены, но перепрятаны лично мной, и вы с мамой даже не догадываетесь, где. Тогда вы «им» не будете нужны, хотя в принципе вы с матерью — отличная приманка для того, чтобы начать шантажировать меня.
— Зачем все это? Давай, я их суну к себе за пазуху, кто полезет?.. Кроме тебя? — Валя со скромной ухмылкой опустила глаза, потупилась.
— И что, так постоянно носить будешь? Неумно… Ну, разве что сейчас, до квартиры, где я, так уж и быть, и… это… — он хмыкнул, пытаясь разрядить напряжение, которое почему-то не спадало, не рассеивалось.
Валя молча подошла к двери, накинула внутренний крючок на петлю в дверном косяке и вернулась к нему, с готовностью распахивая свою дубленку на груди. Турецкий с улыбкой протянул ей бумажную стопу, еще не зная, куда и как она намерена ее спрятать, но женщина ладонью отстранила бумаги, и вдруг с силой прижалась к Александру, обхватив его обеими руками. Ее нос оказался на уровне его горла, и Турецкий почувствовал, как ее горячие губы словно впечатались, впились в его шею. Валя придушенно застонала и начала исступленно целовать его, дрожа, как от сильного озноба.
— Я больше не могу… не могу больше, Саша… Сашенька…
«Клин — клином!», — мелькнуло у него в голове. И он, не выпуская из руки бумаг, тоже обхватил ее и прижал к себе с такой бурной страстью, что она смогла лишь выдохнуть со стоном: «А-а-ах…». И вот тут уж он сам начал ее целовать с аналогичной исступленностью. Свободной рукой подхватил ее голову у подбородка и немного грубовато, демонстрируя совсем уже пылкую, неуемную свою страсть, запрокинул ее. Он жадно, с придыханием, целовал в губы, в глаза, в подбородок, в щеки, под скулами — с одной и с другой стороны, тяжко дышал ей в уши и повторял, словно в забытьи, и испытывая при этом нешуточное наслаждение, словно умело «входил в роль»:
— Потерпи… потерпи… милая, хорошая, славная, замечательная… потерпи, нельзя же здесь, мы с тобой с ума сошли… я тоже не могу, я сейчас сорвусь… Господи, помоги!.. — И снова: — Потерпи, потерпи… — как бесконечное заклинание.
И, наконец, почувствовал, что ее объятия ослабевают. Она тоже шумно задышала, а он все не давал ей возможности опустить голову и бессчетно целовал под подбородком, у шеи. Она задохнулась и совсем ослабла. И тогда он бережно разжал свои руки и, подхватив ее под мышками, осторожно посадил на пустой ящик. Опустился на корточки перед ней, положил бумаги на бетонный пол и уже двумя ладонями сжал ее щеки. Приблизил лицо к лицу почти вплотную, так, как это может себе позволить сделать только безумно влюбленный человек, не видящий уже четких границ для изъявления своих бурных чувств:
