И Турецкому почудилось, что в последнюю фразу она вольно или невольно вложила изрядную долю эпического пафоса далеко не бесталанной провинциальной трагической актрисы.
«Ну, что ж, — он мысленно „пожал плечами“, — чему быть, того, очевидно, уже не миновать. Возможно, по-своему, по-женски, она права, эта прекрасная победительница. Да и кто мы такие, чтобы противоборствовать желанию высших сил? Или главному своему предназначению в этой недолгой в сущности жизни? Непослушные, самонадеянные дураки…»
Но вот куда Гера смотрел, это оставалось для Турецкого загадкой…
Эпизод из «шпионского» фильма — «Уход из-под слежки» — разыграли вдохновенно.
Из подъезда под свет фонаря на столбе медленно вышли две фигуры — старика и пожилой женщины. Больше всего они походили на бомжей, но не обнищавших, а, скорее, неприкаянных. Сгорбившийся старик, опираясь на палку, повернул было в сторону машины, а когда женщина ему что-то сказала, он показал палкой свое направление. Но женщина торопливо обежала его и, размахивая руками, стала показывать в обратную сторону. Уговорила и повела, подхватив за руку. Предельно понятная семейная сцена ни у кого не должна была вызвать подозрения.
— Не оборачивайся, — тихо сказал старик, приволакивая ногу и не поворачивая к женщине головы. — Я скажу, когда…
Они повернули за угол и ускорили шаг, но не побежали. Пройдя в таком темпе весь квартал, Турецкий остановился, наконец, как усталый путник, которого непогода выгнала из тепла на пронизывающий ветер, и медленно обернулся, словно бы в ожидании автобуса. За ними никого не было. Значит, ушли. Но и торопиться не следовало.
— Лови попутку, отца больного домой везешь, — сказал он Вале, и та вышла к обочине, подняв руку.
И скоро перед ней остановились потертые «Жигули». Валя назвала адрес, объяснив водителю свою нужду, но тот, видно, заломил такую цену, что женщина испугалась. Попросив подождать, она подошла к Турецкому, по-прежнему мастерски изображавшему старика.
— Саша, — сказала тихо, — он триста рублей требует.
— Это много?
— Конечно, вдвое, считай…
— Скажи: едем, у меня есть.
И они уселись на заднем сиденье. Валя, как заботливая дочка, немедленно подняла воротник у «отца», закрыла им его лицо и прижала к себе. Хоть так, понял Турецкий, и «доверчиво» прижал голову к ее груди, слушая учащенный стук ее сердца. Волновалась сильно… Ничего, для пользы дела.
Машину они остановили, как и договорились заранее, не доезжая до пункта проката, около старых домов. Валя расплатилась и помогла «отцу» выбраться из машины, что он и проделал, вполне натурально кряхтя и боясь, чтобы Валя не расхохоталась. А она потом сказала ему, что была близка к истерике, и если бы «высадка десанта» не закончилась так быстро, наверняка сорвала бы «операцию». Водитель уехал, а они посмотрели ему вслед и сделали несколько шагов в сторону домов. Зайдя за угол одного из них, Александр помог Вале стянуть с сапожек большие боты, размотал шарф и капор и все спрятал в кошелку. Ту же операцию проделал и с собой, сменив валенки на ботинки, спрятанные в той же кошелке, и бросив на руку тяжелый рыбацкий тулуп. В таком «цивильном» уже виде подошли к дверям салона.
Турецкий тяжело опирался на палку, демонстрируя больную ногу. Это и была причина того, что машину оформляли на даму. Что говорила усталому за долгий день от безделья менеджеру фамилия Ванюшина? Да ничего, ровным счетом. Клиентка сказала, что прилетела с мужем, — вон он, с больной ногой, машины осматривает, — к своей матери, на недельку-другую. Менеджер переписал ее и матери адреса и стал выписывать чек.
Турецкому приглянулась далеко не новая, но вполне добротная «хонда». Неяркая, серенькая. Валя села за руль, проехала немного, сдала назад, и Турецкий «с огромным трудом» устроился на заднем сиденье. Бросил рядом кошелку и тулуп. Сказал: «Поехали». На соседней улице Валя остановила машину. И они поменялись местами.
— Ну, вот и все, — сказал он спокойно.
— А ты совсем не волновался? — с удивлением спросила Валя.
— А с какой стати?
— Ну, ни капельки, ни чуточки?
— За тебя волновался, боялся, что ты расхохочешься, когда я кряхтеть начал.
Вот тут она и созналась. И сразу успокоилась. Спросила:
— Куда теперь?
— На вокзал, — ответил он. — Ты посидишь в машине, а я схожу в автоматическую камеру хранения. Надеюсь, кошелка вам с мамой в ближайшее время не понадобится?
Валя лишь медленно покачала головой и с откровенной любовью уставилась на него.
«Опасный взгляд, — пронеслось в голове у Турецкого, — так недалеко и до необдуманных поступков… — Но тут же с фатальной неизбежностью ответил себе: — А ты-то сам на что рассчитывал? Вот и пожинай теперь…» И еще подумал при этом, искоса посматривая на Валю, глядевшую в маленькое зеркальце своей пудреницы и карандашиком помады подводившую губы: «Зато жатва будет весьма обильной…» Он облизнулся, снова ощутив на собственных губах привкус ее помады…
— Позвони пока маме… все ли у нее в порядке? Возьми мой мобильник и нажми тройку.
Ксения Александровна отозвалась сразу, будто держала трубку в руке. Валя спросила, как у нее дела, и мама ответила, что было несколько телефонных звонков, но она не поднимала трубку. Звонили в дверь, тоже не открыла. Вот и сидит, не зная, чего ожидать.
Турецкий понял, что идея с гостиницей накрылась. И тогда Валя, с его слов, передала матери, чтобы та не волновалась, а спокойно дожидалась их приезда. Они позвонят ей, уже стоя возле двери на лестничной площадке. А если ее что-то испугает, пусть она на той трубке, что держит в руках, наберет цифру один, и ей ответят. Словом, успокоила. А потом с вопросительным ожиданием уставилась на Сашу. А он что, не понимал смысла ее молчаливого вопроса? Еще как знал. Но тогда зачем же тянул с ясным ответом? Теперь-то уж ему деваться просто некуда. И он сказал:
— Сейчас вернемся к вам, ты тоже успокоишься, примешь душ, попьем чего-нибудь на сон грядущий, если есть не хочешь, и… — Он с усмешкой посмотрел на нее, а Валя смутилась, ну, прямо как девушка на выданье. — Вы же, надеюсь, найдете для меня местечко на ночь? А то очень не хочется ехать в гостиницу, да и вас оставлять одних — теперь тоже. Мало ли!.. Ну, чего молчишь, девушка? Может, несмотря на некоторые ваши разногласия, все же отыщите местечко для меня? А я обещаю вести себя смирно.
— Зачем ты так?.. — ему показалось, что на глазах у Вали блеснули слезы. — Ты же прекрасно знаешь… Я бы сейчас больше всего хотела оказаться с тобой вдвоем в твоей гостинице… Нельзя разве? — спросила и словно сжалась в ожидании ответа.
Ну, понятно, решила, что он даст резкую отповедь.
— Запросто. Вот только предчувствие у меня нехорошее. Уж поверь, я знаю свою проклятую интуицию, дыма без огня не бывает…
— Как считаешь нужным, — покорно ответила она, но Турецкому почудилось, что она обиделась.
— Валюшенька…
— Ой, не говори так, у меня же все внутри переворачивается, ну, пожалей, пожалуйста…
— Господи, какой ты чудик… маленький… если человек чего-то очень сильно желает, у него, как правило, обязательно сбывается. Ну, не всегда сразу, терпеть приходится… Поверь в это и успокойся. Ты сейчас должна быть сильной.
— Почему ты это говоришь? — быстро и тревожно спросила она. — Ты что-нибудь знаешь?
— Если бы я что-то знал, то сидел бы наверняка не здесь, с тобой, и не в этой машине…
«А предчувствие-то штука тяжкая…», — понял он две минуты спустя. Потому что за эти краткие минуты раздался телефонный звонок, он услышал голос Судакова, принял его извинения, будто начальник госпиталя оправдывался, и понял главное: Гера только что скончался. Реанимация оказалась бессильной.
Валя все поняла по выражению его лица, закрыла глаза руками и затряслась в бессильном, молчаливом плаче. А он вздохнул с непонятным самому себе облегчением. Отмучился. Что ж, это тоже выход…
Он не стал ничего объяснять, просто сказал негромко:
— Валюшенька, давай-ка я отвезу тебя домой, а сам поеду туда. Займусь необходимым делом.
Она отрицательно затрясла головой:
— Нет, только с тобой…
— А это не будет вызовом здравому рассудку?
— Почему? Ты же его товарищ и коллега!
— С одной стороны, да.
— А другая сторона сейчас никого не интересует. Кроме меня. Мне необходимо твое плечо. Ты разве способен отказать мне в этой малости?
«Умерла в ней трагическая актриса… А что, разве актеры — не люди?.. — спросил себя Турецкий. — Драму чувствуют куда острее, а делают вид, что все им по фигу. Вот то-то и оно…»
Артемий Георгиевич, как все на свете врачи, умело делал вид, что искренне сопереживал вместе с очаровательной вдовой ее горькую утрату. Тихим и проникновенным голосом разговаривал с Турецким, а смотрел исключительно на нее.
