— Доля Юрки Косача? — Николай прикинул пакет на руке.
— Тебе без дела. Деньги я даю, мой и ответ, — сухо сказал Мефодий. — В Москве только на мысочках ходить. В морду плюнут, а ты и не заметил. Ну, с богом, Николаша, будь умницей.
* * *
В аэропорту грузились долго, вместо шести грузчиков работали трое. Груз представлял собой ровные аккуратные тюки, обтянутые мешковиной и залепленные тяжелыми сургучными печатями. За погрузкой наблюдали сам командир самолета и мужик из наземной службы. Тюки были нетяжелые — килограммов по пятьдесят-шестьдесят, но очень неудобные — и взять не за что, и не обхватить. К самолету их подвозил специальный кран, который подъезжал к брюху самолета и поднимал свою площадку вровень с полом грузового отсека. Дело грузчиков казалось простым — оттащить тючки внутрь и уложить, — а крепил их работник порта, который на грузчиков внимания не обращал.
Николая этот надзор и глухое молчание раздражали: вспоминалась зона, только собак не хватало. Поначалу работалось в охотку, но вскоре стало тянуть поясницу, бедра и сильнее всего кисти рук.
Один из грузчиков был явно после поддачи, тючки принял с подъемника, покачнулся и упал. Командир влетел в грузовой отсек, как молодой, в руке у него блеснул ствол “Макарова”.
— Помоги ему, — сказал командир Николаю. Если бы не нотации Мефодия, Акула бы обязательно ощерился, не любил, когда перед лицом размахивают оружием. Но Николай твердо запрограммировал себя на беспрекословное послушание, молча подхватил тюк, отнес на место.
Командир прошел внутрь, осмотрел тюк, проверил печать и беззлобно сказал:
— Мудаками родились, так и живете. Ты меньше получишь. — Он косо взглянул на провинившегося. — Николай? — Взгляд его почему-то уперся в ноги Акулы. — Ты теперь бригадир. Совет. Будем в воздухе — уцепиться за поручни и висеть, не садиться, тем более не ложиться. Иначе вы в Москве не встанете. Бросим на поле, денег не получите.
Акула сжал зубы, кивнул. И весь полет висел на руках, еле касаясь носками ботинок пола. Зато в Москве он преодолел небольшую крепатуру и бодро встал на разгрузку.
Малый, что упал при погрузке, всю дорогу проспал, по прибытии поднялся на колени и рухнул. Командир согласно кивнул и сказал двум работникам аэропорта:
— Отнесите дерьмо под навес, очнется — выгоните на улицу. Пусть до дома ногами шлепает. — И повернулся к Николаю: — Справитесь?
— Выхода нет, командир, — зло ответил Акула и подумал, что в Котуни этого летуна подловит. Он уже схватился за тюк, когда услышал над самым ухом:
— Ты умный парень. Мефодий тебя рекомендовал, — и ушел.
В общем, разгрузка в конце концов кончилась, Николай получил пачку денег, не считая, сунул в карман, когда рядом вновь объявился командир, подмигнул:
— Работяга деньги всегда считает, запомни. Николай хотел матюгнуться, но командир смотрел хитрым глазом, мотнул головой, сказал:
— Идем, провожу, тут и заплутать недолго.
“Грузчик” молча пошел за ним. Когда они оказались на привокзальной площади, командир усмехнулся:
— Если пожелаешь вернуться, — он протянул какую-то бирку, — спросишь капитана, возьму. — И не прощаясь ушел.
Николай потянулся, хрустнул затекшими суставами, закурил, посмотрел на людское море и тысячи машин, подумал, что Котунь не город и даже не село, а сортир в пустыне, когда к нему неторопливо подошел совершенно седой мужик лет пятидесяти пяти, спросил:
— Тебе, милок, по случаю не в гостиницу “Минск” требуется?
— Угадали, Сергей Васильевич, — ответил Николай. — Дорого возьмете?
— Не дороже денег. Идем. — Усков направился к двадцать четвертой замызганной “Волге”.
Когда Николай сел на заднее сиденье, то, следуя полученным указаниям, сразу сказал:
— Вам нижайший поклон от Мефодия Сильверстовича. Он просил передать, а вас принять и не гневаться за скромный подарок. — Николай извлек из своего рюкзачка пакет, завернутый в тряпицу, положил водителю на колени.
Седой долго молчал, не двигался, наконец взял пакет, взвесил на руке, крякнул, сунул под свое сиденье.
— Тебе, я знаю, требуется второй рейс из Котуни встретить? — Он взглянул на часы. — Даром бензин жечь не будем, я тебя тут неподалеку отвезу, поешь, вздремнешь, и сюда вернемся.
* * *
Бойцы Юрий и Петр долетели благополучно. Их встречали два молодых до неприличия парня, взяли чуть не от трапа и отвели к черной сверкающей “Волге”. Петр был ниже Юрия на голову, в два раза шустрей и во много раз разговорчивее.
Когда они сели в роскошную машину, Петр хмыкнул и весело сказал:
— А в Москве права до восемнадцати дают?
— В Москве права дают не по годам, а по уму, — ответил парень за рулем. — Ты бы и до крематория не получил.
Серьезные сотрудники ФСБ не хотели пачкаться в непонятном деле и поручили встречу бойцов курсантам, которые проходили практику в одном из подразделений. Но полковник, ведущий разработку, не бросил пацанов на свободу, а в неприметном “жигуле” двинул за ними от аэропорта в город. Хорошо, седой Усков, много раз битый и в соленой воде стиранный, быстро засек сопровождение, не удержался и ехидно сказал:
— А твой подельник, Никола, в столице человек уважаемый, его ведут, как серьезную птицу, и пацаны в “Волге” вроде шавок, а серый волк за ними приглядывает. Ну, мы разных повидали, тачка у нас невзрачная, продержимся.
На шоссе “наружку” вести было просто, а когда въехали в город, Усков надел беретку, прикрыл свою белую голову и сказал:
— А ты, парень, опустись на сиденье и приляг. Николай молча выполнил приказ и незаметно задремал. Проснулся он от толчков в бок.
— Здесь, полагаю, ихняя леженка. Сейчас твоих улусов обмоют, приоденут и куда-то повезут. Видишь, “жигуль” ушел, а “волжанка” осталась? Значит, сегодняшняя программа не окончена.
Юрия Косача и Петра Фистова привезли на захудалую конспиративную квартиру, которая, как и многие квартиры такого предназначения, выглядела жилой, но запах имела застоявшийся. Молодые курсанты, гордые и довольные полученной самостоятельностью, открыли форточки, начали командовать:
— Один протирает пыль, второй лезет в ванну, моется, бреется.
Девушка лет двадцати двух, сидевшая в кресле, взглянула на прибывших презрительно, отложила журнал, достала свой чемоданчик, где находились инструменты парикмахера.
С того часа, как бойцы двинулись из Котуни, Юрий Косач назначил себя главным, и дело было не только в росте. Петр знал, что напарник имел разговор с самим Мефодием, и этим все было сказано. Петр понимал, что придется кого-то мочить, относился к предстоящему с присущим ему равнодушием. Он был таким всегда, азарт пробуждался в нем редко, в основном за столом с водкой, да еще в постели с девкой. Все остальное в жизни, как он сам выражался, было ему до фонаря. Водка и баба есть суть жизни, все, что помимо этого, — только перерывы. В силу однозначного восприятия бытия он был человеком совершенно бесстрашным. Загадать на пять минут вперед Петр был не способен: сейчас он жив, а дальше видно станет...
Вначале спокойное равнодушие партнера, отсутствие в нем всякого интереса к завтрашнему дню бесили Юрия, но очень быстро, как личность крайне незатейливая, он и сам настроился на чужую волну.
Когда Юрий зашел в ванную, которой у него сроду не было в Котуни, то постоял, озираясь и принюхиваясь, словно зверь, потом повел мощными, покрытыми татуировкой плечами и начал крутить хромированные краны.
Курсант наблюдал за ним с усмешкой и интересом, как человек обычно наблюдает за обезьяной. Громила воду открыл, а переключить на душ у него не получалось. Затем курсант, чтобы не замочить пиджак, скинул его, потянулся, щелкнул тумблером — вода хлынула из душа. Одновременно курсант почувствовал на своей шее мозолистую здоровенную ладонь, другая выхватила у него из кобуры пистолет.
— Что за ерунда, мальчонка? — заревел Юрий. — С каких это дел у тебя волына, а я, как есть, без ничего? Крапленые сдаешь, сосунок! — И, вышвырнув парнишку из ванной, шагнул следом. А был он абсолютно голым — лишь рыжеватая шерсть да синяя татуировка.
Парикмахерша не была девчонкой-гимназисткой, голых мужчин видела, но подобное зверообразное существо появилось перед ней впервые. Глаза у нее стали круглыми, челюсть отпала, и она непроизвольно высунула язык. Юрий воспринял происходившее с женщиной по-своему, довольно заржал:
— Что, не московские дохляки? Ходи сюда, спину помоешь!
Парикмахерша выронила инструмент и грохнулась на пол. Второй курсант, увидев в руке громилы пистолет, начал шарить под мышкой, рвать клапан кобуры.
Петр хоть и был ростом невелик, оказался силен и очень быстр. Он ударил парня кулаком по лбу, забрал у него “Макаров” и сказал:
— Сначала трахнем девку, опосля разберемся, — и стал деловито снимать штаны.
Ситуация сложилась критическая. Спас ФСБ от позора курсант, которого обезоружили первым. Он сказал тихо, так как почти потерял голос:
