Он разложил принесенные продукты в холодильнике и зашел в комнату, где Зоя Петровна сидела за заваленным рукописями столом: несмотря на давнюю инвалидность, она до сих пор работала – безупречное знание немецкого языка в сочетании с терпением, усидчивостью и способностью к высокой концентрации внимания позволяло быть превосходным корректором. Ей приносили рукописи учебников, пособий, разговорников и хрестоматий, к ней обращались также студенты и научные работники, если готовили дипломы и диссертации с большими объемами текста на немецком. Максим искренне не понимал, зачем матери нужно работать, ведь он обеспечивает ее всем необходимым и готов оплачивать все ее желания и потребности.
– Как у тебя дела? – спросила Зоя Петровна.
– Нормально. Концерн работает, приносит прибыль.
– А твои политические игрища? Ты все еще занимаешься этой ерундой или уже наконец бросил?
– Мама, политика – это не ерунда, это очень серьезная и важная вещь, – терпеливо ответил Крамарев. – Ты же нормальный современный человек, ты читаешь газеты, смотришь телевизор, как же ты можешь этого не понимать?
– Максим, у тебя и так есть все, чтобы быть счастливым. Власть никогда и никого до добра не доводила, поверь мне. Это все влияние отца. Я потому и ушла от него, что очень уж он власти хотел и все рвался карьеру делать любыми путями, даже некрасивыми и неправедными. Он все уши мне прожужжал про свои интриги на работе, под всех прогибался, все искал, чью бы еще задницу вылизать, чтобы продвинуться хотя бы на миллиметр наверх. Вот и тебя он заразил своими идеями, а ведь это все пустое, Максим. В этом нет смысла.
– В этом есть огромный смысл, – убежденно ответил Максим. – Просто ты не понимаешь…
– Я все отлично понимаю, – перебила его мать. – Я понимаю, что ты в свои сорок два года попал под влияние далеко не лучшего представителя мужского населения. Ты взрослый человек, у тебя должно быть собственное мнение и собственное понимание жизни, и оно у тебя было, пока не появился твой отец. А теперь в его руках ты превратился в маленького несмышленыша, которым он крутит как хочет. Неужели ты сам не видишь, что ты просто орудие в его руках? Он сам не смог добиться власти, так теперь хочет реализоваться в тебе. Я никогда не понимала и не одобряла родителей, которые пытаются заставить своих детей пройти тот путь, который они не смогли пройти сами. Виталий всегда был мелочным и пустым человеком и остался им, а ты пляшешь под его дудку.
Максиму неприятно было все это выслушивать, и если сначала он решил промолчать, то к концу тирады Зои Петровны не выдержал и сорвался.
– Ну конечно, первый муж у тебя пустой и мелочный, зато твой второй муж Севочка куда как лучше, – зло проговорил он. – Бросил тебя больную, после инсульта, и не поморщился, новую семью завел. Это, по-твоему, куда более достойно, чем пытаться сделать карьеру теми способами, которые были приняты в советское время.
Зоя Петровна долго молчала, комкая ладонью здоровой правой руки чистый лист бумаги.
– Я все ждала, когда же ты заговоришь об этом, много лет ждала. Ты молчал, и это позволило мне надеяться на то, что ты все понимаешь, и понимаешь правильно. Оказалось, что я ошибалась, ты глуп, как малое дитя, и ничего не понял. Ну что ж, придется тебе объяснить. Когда я заболела, я сама попросила Всеволода уйти.
– Почему? Тебе нужна была поддержка – и моральная, и физическая. Я тогда только-только школу окончил, в институт готовился, от меня помощи никакой не было. Почему же ты его выгнала?
– Не выгнала, а отпустила, – поправила его мать. – Сева был еще совсем молодым мужчиной, он должен был иметь нормальную семью, жену, детей, а я для роли жены и матери уже не годилась. Я не хотела камнем висеть на шее мужа, поэтому и попросила его уйти. Мне так было легче. Я сама настояла на том, чтобы он ушел. Я настояла, хотя Сева долго сопротивлялся, он хотел поступить порядочно и остаться рядом со мной. Но я-то понимала, что настоящей любви между нами уже не будет, я буду постоянно чувствовать себя виноватой в том, что он не живет полноценной жизнью, и в конце концов возненавижу его за это непрерывное чувство вины. А уж за что он мог бы возненавидеть меня – и так понятно. Зачем двум нормальным, вменяемым и хорошо друг к другу относящимся людям жить в обстановке взаимной ненависти?
– Само собой, – сердито бросил Максим, – уж лучше остаться вообще без помощи и поддержки.
– Я не осталась, – голос Зои Петровны, казалось, стал чуть мягче, хотя из-за дефекта речи Максим не был в этом полностью уверен. – Сева помогал мне все эти годы. Он постоянно приходил и до сих пор приходит, он и материальную поддержку мне оказывал, когда было трудно, и с продуктами помогал, когда из магазинов все исчезло. И тебя, между прочим, в институт устроил тоже он, и с работой он тебе на первых порах помог. А ты, наверное, думал, что это ты сам такой ловкий и удалый?
Максим молчал. О том, что его поступление в институт было не полностью его собственной заслугой, он слышал впервые. Да, он получил на вступительных экзаменах две четверки и две пятерки, это в сумме было ровно на один балл меньше, чем требовалось, но ведь у него были блестящие характеристики и спортивные достижения, и он был уверен, что именно эти два обстоятельства решили дело. Оказывается, его зачислили вовсе не поэтому…
– Зато мне было легче при мысли, что я никому не в тягость, – продолжала мать. – Я ведь и тебе не была в тягость, во всяком случае, я старалась, и в этом немалая заслуга именно Севы, который брал на себя большинство проблем и забот, связанных со мной. Я хотела, чтобы ты нормально учился в институте, чтобы тебя ничто не отвлекало от получения образования и чтобы ты спокойно начал свою трудовую деятельность и делал карьеру так, как это принято у порядочных людей, а не так, как это понимал твой отец. Я хотела тебе добра.
– Добра? Лучше бы ты меня просто любила, – невольно вырвалось у Крамарева.
Мать недоуменно посмотрела на него.
– Я не поняла, что ты имеешь в виду. Объяснись.
– Ты никогда меня не любила. Ты всегда больше любила Мишку, я это постоянно видел и чувствовал. Я от тебя за всю жизнь доброго слова не услышал, ты меня даже ни разу не похвалила. Ты сама не замечала?
* * *
Зоя Петровна слушала сына и с горечью признавала, что Максим в чем-то прав. Пусть не во всем, но в чем-то… Конечно же, не в том, что она его не любила. Она очень любила своего старшего сына, своего первенца, но…
Ей было всего двадцать, когда она вышла замуж за Виталия Крамарева, энергичного, красивого, активного, как ей казалось – целеустремленного. Виталий совершенно заворожил ее бесконечными разговорами о том, что он хотел бы в жизни сделать, чего достичь, и она по молодости лет не уловила, что все эти достижения были связаны с мечтами о должностях, а не о собственных профессиональных усилиях. Когда Зоя это поняла, она уже была беременной, а когда Максиму было полтора годика, не выдержала бесконечных разговоров об интригах, о том, кто кого подсиживает, кто кому что сказал, кто на кого посмотрел и кого куда после этого назначили, и ушла от мужа. Все его устремления сделать карьеру путем холуйского угождения были ей глубоко противны.
Потом она встретила Всеволода Савиных, Севочку, который был на пять лет моложе и казался ей поначалу совсем ребенком, однако через короткое время она поняла, что Сева – взрослый зрелый человек, ответственный, мужественный и сильный. Ей казалось, что таких не бывает, что слишком уж он молод, чтобы быть зрелым и сильным, однако они продолжали встречаться, и Зоя с каждым разом все больше убеждалась в том, что на него можно положиться, что он надежный и настоящий. Сева в то время работал и учился на вечернем отделении института.
Спустя два года они поженились, Максиму тогда было пять с половиной лет, и он отлично понимал, что дядя Сева – не папа, хотя родного отца не помнил вовсе. Еще через год, в 1973-м, у Зои и Всеволода родился сын Мишенька. И если за младшего мальчика Зоя всегда была спокойна, то за Максима у нее постоянно болела душа: она очень боялась, что отношения между сыном от первого брака и новым мужем не сложатся, ей казалось, что, если мальчик будет не самым лучшим, не самым умным и не самым послушным на свете, Сева в нем разочаруется и Максим начнет его раздражать. Тем более что Сева был таким серьезным, ответственным, настоящим тружеником, честным и порядочным человеком и любые недостатки в неродном сыне мог воспринять негативно.
И еще одно беспокоило Зою Петровну: она опасалась, как бы Максим не унаследовал от родного отца стремление к должностям и готовность к холуйству. Она воспитывала сына в строгости и постоянно внушала ему, что главное – это собственный труд и собственные достижения, что всем нужно заниматься вдумчиво и серьезно и достигать высоких результатов, что ни в коем случае ничего вплоть до мытья посуды нельзя делать кое-как, нужно все делать только на «отлично». Зоя Петровна говорила Максиму, что человек может гордиться только результатом своего труда, а вовсе не должностью и не привилегиями. Если сын приносил из школы отличные оценки, мать никогда не хвалила его – боялась перехвалить, только удовлетворенно кивала, мол, так и надо и ничего другого она не ждала и не потерпит. Когда Максим начал заниматься спортом, Зоя Петровна тоже ждала от него только высоких достижений. «Ты можешь сделать еще лучше, – повторяла она, – еще больше, еще качественнее, нельзя останавливаться на достигнутом и почивать на лаврах. Нужно стремиться выше и выше». И он стремился. Зоя Петровна боялась, что Сева будет недоволен мальчиком, и гнала сына вперед и вперед, к тому же она хотела, чтобы Максим уверенно владел знаниями и мог впоследствии найти себя в профессии.
