Филип Рок - Грязный Гарри

— Слушаю.

— Это мисс Уиллис из офиса окружного прокурора. Мистер Ротко желает вас видеть как можно скорее. Он просил передать, что это очень важно. Когда вы сможете быть? Что мне доложить ему, инспектор?

Гарри застонал.

— Сразу как побреюсь. Через час.

— Прекрасно. Тогда мы ждем вас в одиннадцать. До свидания.

"— Самоуверенная стерва, — думал Гарри, вскакивая с постели. Самоуверенная, как регистратор у дантиста. Как раз такого типа, каким должен быть секретарь окружного прокурора."

Уильям Т. Ротко был известен, как многообещающий молодой юрист. Всего в тридцать пять лет он оставил прибыльную адвокатскую практику, чтобы занять место окружного прокурора. Место, выигранное на выборах с подавляющим преимуществом. Высокий, поджарый, привлекательной внешности, душа общества высокопоставленных чиновников. Но под этой милой мальчишеской внешностью скрывалось жесткость стальной пружины. Эта его сущность проявилась очень явно, когда он встал из-за стола, с намеренной холодностью приветствуя Гарри.

— Садитесь, инспектор.

В строгом кабинете Ротко, отделанном дубовыми панелями, был ещё один человек: грузный, седой, в пенсне на кончике носа.

Ротко снова сел в кресло и стал перебирать бумаги на столе.

— Я просматривал ваш рапорт, Кэллаген. Очень необычный образец полицейской работы. Просто поразительный.

— Мне повезло.

Ротко резко вскинул голову.

— Что вы называете везением? Единственное ваше везение, Кэллаген, в том, что мы не обвиняем вас в нападении с намерением совершить убийство!

Гарри напрягся, будто получив пощечину.

— О чем это вы?

Ротко схватил документ и помахал им перед Гарри.

— Это кто, черт возьми, дал вам право выбивать двери ногой, пытать подозреваемого, отказывать в медицинской помощи и адвокате? Где вы были последние пять лет? Разве дело Экскобедо ничему вас не научило? А дело Мирандо? Уверен, что вы слышали о четырех обвинениях. Я твержу вам, что у человека есть права.

— Да, у меня не было времени заботиться о его правах…

Гарри неожиданно ушел в защиту. Он чувствовал смущение, неуверенность в своей правоте и недоумевал, почему подвергается таким нападкам.

— Вы должны были, — резко оборвал его Ротко. — У меня для вас маленькая новость. Как только подозреваемый поправится настолько, что будет в состоянии покинуть больницу, он её свободно покинет.

Гарри рассвирепел.

— Что вы мне плетете, Ротко?

— Такова жизнь, Кэллаген. Он уйдет свободным. Мы не можем передать дело в суд, потому что у нас нет прямых улик.

Гарри вскочил на ноги.

— Улики? Что, черт возьми, вам ещё нужно? Вы видели ружье? Пистолет пулемет?

— Я их видел, — сухо ответил Ротко. — Оружие прелестно выглядит, но это не стоит для меня и жалкого пенса.

— Вы пытаетесь меня убедить, что баллистики не могут сравнить пули, изъятые из тела Сандры Бейсон и из черного парня, с пулями, выпущенными из этого ружья?

— Нет, я вовсе этого не говорю. Пули из этого ружья. Но ружье и пистолет — пулемет не могут быть приняты как улики, так как на них нет отпечатков. И ничего не связывает это оружие с подозреваемым. На дне чемодана обнаружены два запасных магазина к автомату, но это тоже нельзя предъявить в качестве улики. У меня нет обвинения, Кэллаген. Только карточный домик. У меня нет и грамма реальных улик против человека. Ничего.

— Кто так утверждает? — Гарри уже кричал, и лицо его стало цвета избитого непогодой кирпича.

— Закон! — прокричал Ротко в ответ.

— Тогда этот закон для сумасшедших!

Два человека, словно два бульдога, испепеляли друг друга взглядом.

Пожилой человек в углу с королевской торжественностью поднялся из кресла.

— Я понимаю ваше смущение, мистер Кэллаген. Может быть, будет понятней, если я объясню.

Гарри смотрел на него, удивляясь, кто, черт возьми, он такой. Ротко уловил это и быстро вмешался, чтобы избежать дальнейших неприятностей.

— Кэллаген, позвольте мне представить судью Банермана из апелляционной палаты. Он также преподает конституционное право в Беркли. Я попросил его прийти, так как высоко ценю его мнение. Я хотел бы, чтобы вы его послушали.

— Я слушаю, — пробурчал Гарри.

Судья Банерман снял пенсне и сунул его в нагрудный карман.

— Это, конечно, частное мнение: обыск жилища подозреваемого был незаконным, а любая улика, полученная таким образом, например это ружье, не может быть принята судом, как улика. Вы должны были получить ордер на обыск, инспектор. Сожалею, но это элементарно.

— Девочка умирала, — голос Гарри дрогнул от напряжения.

— Она уже была мертва. — бесстрастно комментировал Ротко.

— Я этого ещё не знал. Но я знал, что нужно выиграть каждое мгновение в смертельной гонке.

Судья Банерман согласно кивнул.

— Суд, конечно, принял бы во внимание ваши разумные доводы, касающиеся борьбы за жизнь девочки. Но судьи не могут закрыть глаза на то, что полиция использовала пытки, чтобы добыть доказательства совершенного преступления. Нет, мистер Кэллаген, учитывая показания подозреваемого и его физическое состояние, это исключено. Права подозреваемого попраны в отношении четвертой, пятой и, вероятно, шестой и четырнадцатой поправок кодекса.

Гарри вдруг почувствовал озноб. Когда он заговорил, его голос доносился словно издалека.

— А как насчет прав Мери Энн Дикон? Ее пытали, изнасиловали и засунули в коробку умирать. Кто скажет хоть слово за нее? Под какие поправки подпадает она?

— Закон не всегда выглядит справедливым, — добродушно заметил судья, но он должен всегда оставаться беспристрастным. Его нельзя подогнать под все обстоятельства. И какими бы эти обстоятельства ни были — не имеет значения.

После некоторой паузы заговорил Ротко.

— Господи, Кэллаген, вы думаете, мне доставляет радость позволить этому типу избежать петли? У меня жена и две маленькие девочки. Я бы не хотел, чтобы он разгуливал по улицам, не меньше чем вы… или судья Банерман. Но факт остается фактом — у меня нет материала для обвинения.

— Итак, все впустую, — голос Гарри звучал совершенно безжизненно.

— Абсолютно.

— Но недолго ему гулять на свободе.

Брови Ротко приподнялись.

— Что это значит?

— Он оставит след своего копыта. И я буду там, где это случится.

— В этом офисе не терпят неясностей. Поясните.

Гарри скрипнул зубами.

— Вы слышите об этом парне не в последний раз. Он и дальше будет убивать людей.

— Как вы это узнали?

Гарри взглянул на районного прокурора с таким удивлением, словно утверждение было очевидным и не требовало дополнительных пояснений.

— Потому, что ему нравиться это делать, Ротко. Ему безумно это нравится.

ЖЕНЩИНЫ ЧУВСТВУЮТ СИЛУ МОЕЙ ЧУВСТВЕННОСТИ. ЭТО КАЧЕСТВО ИНТРИГУЕТ И ВОЗБУЖДАЕТ ИХ. СКОРПИОНЫ СЕКСУАЛЬНЫ… ОНИ УДОВЛЕТВОРЯЮТ ЖЕНЩИН. ЖЕНЩИНЫ ЗНАЮТ ЭТО… ЭТО ИНСТИНКТ.

— Привет, — окликнул он девицу. — Тебе не хочется пройтись ко мне домой?

Девица не обратила на него никакого внимания. Она продефилировала мимо бара, ягодицы вызывающе двигались под тонкими алыми брючками. Грудь её была обнажена, могучие, припудренные соски ярко рдели. Грудь подпрыгивала и раскачивалась на ходу.

— Сука, — прошипел человек в пену на своем пиве.

Он пил медленно, растягивая удовольствие. На сцене, возвышающейся над баром, девица давала представление в постели. Она была абсолютно голой, кожа её под лучами цветных фонарей отливала розово-лиловым. Свет становился то розовым, то оранжевым, то зеленым. Соски в ярком свете казались черными. Привлекая внимание мужчин, она совершала ритуальные движения ногами, изображая любовь на краю матраса.

— Сука…

Человек ощущал напряженность и жар во всем теле. Маленький бар "Северное взморье" был переполнен. Люди облокачивались на него и тянулись через плечи за своими кружками пива. Они выдыхали на него сигаретный дым и оглушали непристойными разговорами.

Допив пиво, он стал проталкиваться через толпу к выходу и краем глаза заметил человека, вставшего из-за стола и последовавшего за ним: высокий сухопарый тип в серых слаксах и кожаной куртке.

Сукин сын!

Его трясло от еле сдерживаемой ярости.

Покинув бар и слившись с толпой, спешащей по Гринвич, он знал, что человек следует только за ним, сохраняя одну и ту же дистанцию… никогда не приближаясь… никогда не отставая… Постоянно и всегда за ним. Он пересек Гринвич, невзирая на поток машин, и стал проклинать себя за то, что Гарри Френсис Кэллаген жив. Грубейшая ошибка, что он затеял игру с ублюдком. Он не должен был этого делать. Он не должен был с ним разговаривать. Ни единого слова. Нужно было ждать в зарослях папоротника у креста, и когда Гарри Френсис Кэллаген прибыл, разрядить полный магазин патронов прямо в него. Нужно было расколоть его, как орех.