Ознакомительная версия.
— Боюсь, то, что меня беспокоит, не имеет отношения к смерти Николая…
— Вам решать, — пожал плечами Турецкий, — Захотите поговорить, всегда к вашим услугам.
Пришлось задавать привычные до омерзения вопросы. Ирина Сергеевна отвечала, делая огромные паузы и обдумывая каждое слово. Да, возможно, отношения с супругом на данном этапе жизни дали трещину. Но она не взывает к небесам и надеется, что все образуется (врет, заключил Турецкий). К смерти Николая она имеет такое же отношение, как к строительству Олимпийской деревни, всегда очень тепло относилась к этому мальчику и завидовала Ольге Андреевне, что у нее растет такой достойный во всех отношениях сын. Она уточнила — это не дань покойному, Николай, как ни крути, был положительный герой. Сам всего добился — он не из тех, кто родился с золотой ложечкой во рту. И Игорь Максимович хорошо к нему относился, даром, что ли, предложил работу в одной из своих структур? Да еще такую работу, с которой легко забраться на вторую ступень карьеры… Она не заметила вчера ничего подозрительного. Все как обычно: яхта, гости, треп ни о чем. Она не всматривалась в их лица, не вслушивалась в интонацию голосов, она плохо себя чувствовала. Больная голова, общая слабость. Да еще эта качка, которая не всегда благотворно сказывается на организме… Они с Голицыным сидели в кают-компании, пока не разошлись гости. Игорь Максимович хлопнул рюмашку, сладко потянулся, пошутил, что, наконец-то, он оказался в таком месте, где нет злобных банкиров и представителей алчного государства, и отправился спать. Предложил Ирине Сергеевне поступить так же, причем предоставил великодушный выбор: либо в своей каюте, либо в его каюте. Она сказала, что болит голова, и поэтому в его каюте она сегодня не появится. Голицын пожал плечами и удалился. Ирина Сергеевна тоже хлопнула рюмашку, пошла к себе. Никого не встретила, кроме Герды, гремящей на кухне. В коридоре был Салим — он видел, как она отправилась спать. Не вставала ли она ночью? О, боже, зачем? Даже если и вставала, то зачем выходить из каюты? Ей и там хорошо — замки заперты, не дует, имеется все необходимое для автономного плавания, включая систему DVD и маленькую бутылочку мартини. Настаивает ли она на том, что ночью никуда не выходила из каюты? Разумеется, настаивает и очень даже решительно. Зачем ей вставать и куда-то переться в такую тьму? Лунатизмом не страдает, в кают-компании ничего не забыла…
Турецкий не стал настаивать, чтобы не подставлять Герду. Но она, кажется, что-то почуяла, насторожилась, стала тщательнее подбирать слова. И на следующее утро она не сталкивалась ни с чем аномальным. Проснулась, узрела облака на небе, расстроилась. Невероятность осадков будет небольшой, — кажется, так говорят в подобных случаях? Нужно рассказывать, как она принимала душ? Хорошо, она не будет рассказывать. Абсолютно нечего подозрительного, если не считать появления незнакомца из страны ночных кошмаров. Часто ли ее преследуют ночные кошмары? — О, нет, это просто расхожая фраза. У нее все отлично — любимый муж, любимое безделье. И в поведении гостей сегодня утром не было ничего анормального. Может, просто не обратила внимания? Зато когда пришелец из кошмаров заикнулся о трупе в каюте, она почему-то сразу поверила, она помнит, как ее пронзил махровый ужас, как она прилипла к месту, несколько мгновений не могла продохнуть. Мысли вертелись в голове, запинались друг о друга. Едва схлынул ужас, первой мыслью было — бедная Ольга Андреевна! А та чуть в обморок не хлопнулась. Стала серой, перестала дышать, черные очки сползли на нос, глаза закатились… Ирина Сергеевна бросилась к ней, а потом подбежали остальные, стали хлопотать, что-то говорить, кричать о возможной ошибке. Потом ей было очень плохо. Она сидела в каюте в обнимку с унитазом, пила много жидкости, не содержащей алкоголя. Позднее Игорь Максимович сыграл общий сбор, на котором было объявлено о принятии единоличного решения ввести на яхте «карантин». Дескать, мы посовещались, и я решил. И ему плевать, что об этом подумают остальные. Фридрих Великий, блин, — не сдержалась Ирина Сергеевна, невольно впечатав еще одно клеймо в образ Голицына: мы с моим народом, мол, пришли к соглашению — они будут говорить, что пожелают, а я буду делать, что пожелаю. Собственно, из каюты с тех пор она почти не выходила. За стенкой завозился Игорь Максимович, что-то бросил Салиму, звякнуло стекло, он сыто срыгнул после принятой дозы. Настала тишина, раздался храп, и она рискнула покинуть свое убежище.
— Не все ладно в вашем королевстве, — сделал правильное заключение Турецкий и допил свою «отвертку». — Хотите еще, Ирина Сергеевна?
— Нет, спасибо, — она мотнула головой, — не такая уж я алкоголичка, как может показаться. А вы пейте, не стесняйтесь, мой муж не обеднеет.
— Не стоит, для начала достаточно, — самочувствие улучшилось, но не стоило это дело усугублять. Он пружинисто поднялся. — Вам нечего добавить к сказанному?
— Ну, не знаю… — она растерялась. — Вы уже уходите?
— Спешу, — он театрально развел руками. — Ваш муж подбросил работенку, не терпящую проволочек. Не хотелось бы оказаться на рее. Он ведь крут у вас, не так ли?
— Подождите, — она остановила его, когда он собирался шагнуть на палубу. Он встал, он давно ждал этого момента.
— В чем дело, Ирина Сергеевна? Забыли о чем-то важном? Простите, но мне действительно пора…
— Подождите, — повторила она и подняла на него глаза. В ее лице не было ни кровиночки. — Вы можете мне помочь, Александр Борисович? — она понизила голос до шепота. — Я не останусь в долгу, я хорошо заплачу вам. Я вас очень прошу, помогите мне…
Гром не грянул, мужик не перекрестился, но раздалось многозначительное покашливание, отогнулась штора, и в проеме обозначился Манцевич. Он вышел вкрадчивым лисьим шагом, одарил Турецкого неласковым взглядом и очень придирчиво уставился на Ирину Сергеевну. Она побледнела еще больше, непроизвольно прижала руки к груди.
— Не помешал? — тихо осведомился Манцевич.
— Вы что-то хотели, Альберт? — пробормотала Ирина Сергеевна.
— Несколько слов по поручению вашего мужа, — Манцевич склонился в иезуитском поклоне. — Мне кажется, вы уже закончили беседу с нашим уважаемым детективом.
Ирина Сергеевна сникла. Разочарование, конечно, было чувствительным, но Турецкий не подал вида. Можно было возмутиться, попросить оставить их, дать спокойно договорить, но неясное чувство подсказывало, что после явления этого демона Ирина Сергеевна уже ничего не скажет. Нужно дать ей время.
Он надменно кивнул и вышел на палубу. Чувствительная спина напряглась под двумя взглядами — один был сверлящий, другой умоляющий…
Южный ветерок встряхнул застой в голове. Он дошел до ближайшего шезлонга, машинально поправил сползшую накидку. С верхней палубы открывался восхитительный вид на безбрежное море. Почему он раньше не замечал? С наветренной стороны море выглядело серым, лишенным привлекательности, с подветренной — искрилось на солнце, переливалось лазурью, казалось мягким, гостеприимным, не опасным. Граница между двумя стихиями была размыта и проходила примерно по линии «Антигоны». Судно покачивалось на щадящей волне, и в данный момент, надо полагать, никуда не плыло. Беспардонной француженки в шезлонге уже не было, что являлось, несомненно, положительным моментом. От фигурантки осталось черное парео, загнанное ветром под стол. А еще оставался матрос Глотов. Он продолжал ковыряться под мачтой.
Турецкий обернулся. Дверь в кают-компанию была стеклянной, сквозь нее просвечивала не очень-то жизнеутверждающая сцена. Ирина Сергеевна продолжала сидеть, смиренно сложив руки на коленях, вокруг нее медленно прохаживался Манцевич и, судя по движению губ, что-то говорил. Сообщал он, видимо, не очень радостные вещи — голова Ирины Сергеевны опускалась все ниже. Отсюда вытекало, что, если Манцевич являлся выразителем воли супруга (а иначе быть не могло), со свободой передвижения и прочими свободами, включая самовыражение и привычку сорить глупостями, у Ирины Сергеевны были серьезные проблемы. Она поднялась и растаяла — вышла из кают-компании через заднюю дверь. Манцевич подошел к стеклянной двери, равнодушно посмотрел на Турецкого и, отнюдь не смутившись, что их взгляды встретились, повернулся и тоже растаял.
— Добрый день, — поздоровался Турецкий с матросом.
— Вечер уже, — проворчал тот, пристраивая под мачтой пустую катушку, с которой смотал весь трос.
— А вы с коллегой многостаночники, — похвалил Турецкий. — Можете и с парусом работать, и с мотором. Может, и еще чего можете?
— Чего это? — неодобрительно покосился на него Глотов. Он снял рубашку, остался в одной тельняшке. Он был примерно одного роста с Турецким, но последний явно проигрывал по телесным показателям. Физиономия матроса издали казалась мужественной, а вблизи выяснилось, что у него беспокойно бегают глаза. Подозрительный тип. Явно не из тех, с которыми безопасно ходить в разведку.
Ознакомительная версия.
