Поджидая без всякого волнения Макнамару, Дункэн объяснялся с Патрицией Поттер.
— Вы меня разочаровываете, Патриция... Неужели вы действительно вообразили, что я отпущу вас с этим недоумком? Я к вам очень привязан, дорогая.
— А сверх того, я чересчур много знаю о том, чем вы занимаетесь, Дункэн.
Джек снисходительно согласился, не теряя. при этом хладнокровия:
— Да, сверх того, вы чересчур много знаете, Патриция, это верно, а поэтому вам придется стареть только рядом со мной, а никак не с другим.
— До того дня, пока я вам не надоем!
— До того дня, пока вы мне не надоедите, и это опять верно. Вы видите, как мы прекрасно понимаем друг друга? Разве это не доказательство того, что мы рождены друг для друга?
— Вы мерзавец!
— Странное дело, вы так и не смогли избавиться от старомодных словечек...
— Значит, мою жизнь... мое счастье вы вообще не берете в расчет? И пусть я откажусь от всего в двадцать три года?
— Не пытайтесь меня убедить, что в вас вдруг проснулось призвание пастушки.
— Нет, Джек, просто желание жить чистой жизнью рядом с порядочным парнем.
— Мне противно видеть, что вы до такой степени лишены честолюбия! Похоже, вы серьезно втрескались в этого колосса в юбочке, а?
— И что из этого?
— А то, что вы мне даете лишнее основание избавиться от него как можно скорее.
Она вскочила, охваченная ужасом:
— Вы же не собираетесь...
— Сядьте, дорогая.
Она обессиленно рухнула в кресло.
— Скажите же, Джек, вы не собираетесь его убивать?
— Собираюсь.
— Но почему? Почему?
— Потому что он тоже будет чересчур много знать о том, чем я, по вашим словам, занимаюсь. Я даже вам открою, как я это сделаю... Вы можете оценить тем самым мое доверие к вам. Завтра, когда он будет входить сюда, Девит подстроит так, что он войдет первым.
Дункэн вытащил из ящика стола пистолет, снабженный глушителем.
— Из этой хорошенькой штучки можно выстрелить только один раз, но я неплохой стрелок, и одной пули будет достаточно. Самое трудное будет убрать это громоздкое тело...
— Вы чудовищны!
— Практичен, дорогая, я практичен, и уверен, что вы умерите свое возмущение, когда я презентую вам норковую шубку... Удивительное дело, насколько норка способна усмирить самое жгучее желание мести. Само собой, если вам не придет в голову помешать моим планам. Тогда я буду вынужден обуздать ваши эмоции самым жестким способом, к моему глубокому сожалению.
Резким жестом он приказал Патриции молчать, когда та уже было открыла рот. Тогда она услышала, что кто-то поднимается по лестнице, ведущей в кабинет. Запыхавшийся Девит влетел на всех парах. Несколько мгновений он не мог отдышаться, а эти двое смотрели на него с любопытством. Дункэн спросил:
— А где шотландец?
— В участке.
— Тьфу ты черт! Его что, засекли?
— Нет.
— Тогда почему его упекли?
— Потому что он играл на волынке на Шефтсбери-авеню.
— Вы издеваетесь надо мной?
Питер описал, какую невообразимую сцену ему пришлось наблюдать. Когда он закончил свой рассказ, Джек в задумчивости спросил, не обращаясь практически к своим собеседникам:
— Что бы это могло значить?
— Да он ненормальный! Я так и знал, что с этим идиотом мы влипнем в какую-нибудь историю!
— Замолчите и немножко пораскиньте мозгами, перед тем как что-то ляпнуть, Питер. Если бы он нес наркотики, можно было бы подумать, что он специально привлек к себе внимание полиции, ну хотя бы ради крупного вознаграждения.
— Вот именно!
— Но у него не было наркотиков, и он знал об этом.
— И что же?
— Другая гипотеза: он подставился, чтобы на нас донести... но я не вижу, что это могло ему сегодня дать? Вот завтра было бы другое дело...
— Так что мы решаем, шеф?
— Подождем.
— Но если он...
— Мы в этом убедимся, только когда объявится полиция.
— Это будет подходящий момент!
— Нет, Девит, время на этом остановится, и мы с вами закончим здесь наши земные похождения, ибо, представьте себе, я не собираюсь вкушать прелести тюремной жизни.
— Вы — может быть, но не я...
Дункэн выхватил пистолет и спокойно наставил его на своего подручного:
— Что судьба уготовит мне, то она уготовит и вам, Питер, нравится вам это или нет...
И, повернувшись с улыбкой к Патриции, он заявил:
— Не рассчитывайте, дорогая, что я вас оставлю после себя... Вы мне пригодитесь и на том свете тоже...
Телефонный звонок нарушил напряжение, которое, царило в кабинете. Джек взял трубку левой рукой.
— Да? Прекрасно... Он один?.. Тогда пусть поднимается.
Опустив трубку, Дункэн ограничился тем, что произнес:
-— Мистер Макнамара, слава Томинтоула, прибыл собственной персоной... один.
Они замолчали и в тишине почувствовали, а не услышали — так обостренно сейчас все воспринималось — приближение шотландца. И вот наконец послышались тяжелые шаги Малькольма, приглушенные обилием драпировок и мягкой мебели. Дункэн, Девит и мисс Поттер застыли, вперившись в дверь. Когда Макнамара ее открыл, то замер на пороге, пораженный их видом, а потом спросил:
— Что происходит?
У него было до того ошалелое лицо, что вся троица вздохнула с облегчением. Дункэн спросил:
— Вы пришли один?
— Один? Ничего себе вопрос! А с кем бы, по-вашему, я должен был прийти? Держите, вот ваш сверток-кукла. Вы бы мне хоть сказали, что в нем будут завернуты сладости! У меня был идиотский вид в участке! Шпики мне сказали, что они не знали, что шотландцы кормятся, как лондонские младенцы. Еще бы немного, и я бы всерьез взорвался, ну, потому что всему есть свои пределы, в конце концов!
Из тех, кто его слушал, один Девит еще сомневался,
— А что вас дернуло играть на этой, туда ее мать, штуковине, да еще посреди Шефтсбери-авеню? Да вы точно хотели, чтобы вас арестовали, клянусь, а то стали бы вы это вытворять!
— Я именно и хотел, чтобы меня арестовали, старина дорогой!
Питер выругался и хотел что-то проорать от возмущения, но Дункэн не дал ему открыть рот.
— Мы вас уже достаточно наслушались, Девит!.. Мистер Макнамара, мисс Поттер и я были бы счастливы выслушать ваши объяснения.
Шотландец плюхнулся в кресло и начал с того, что обратился к мисс Поттер:
— Не пройдет и двадцати четырех часов, крошка, и мы катим в Томинтоул!
К великому удивлению шотландца, Патриция разразилась слезами. Он поднялся, подошел к ней, положил руку ей на плечо и нежно спросил:
— Какие горести, дорогая?
Эта сцена допекла Дункэна. Как бы он хотел, чтобы это время — эти двадцать четыре часа — проскочило как можно быстрее, дабы покончить раз и навсегда с этой сентиментальной гориллой. Что до Патриции, то она могла и
подождать! Питер, от которого ничего не ускользало, просто упивался. Мирный голос Малькольма придавал молодой женщине ощущение безопасности. Она чуть было не призналась ему во всем, но в этот момент встретилась взглядом, с Дункэном и поняла, что он готов ее убить. И она устало ответила:
— Так, ничего... уверяю вас, ничего. Просто нервы...
— Когда вы будете в Томинтоуле...
Теряя свое обычное хладнокровие, Дункэн стукнул кулаком по столу:
— Какого черта! Макнамара, кажется, сейчас нё время разводить шуры-муры с мисс Поттер! Я вам задал вопрос и попрошу вас на него ответить, и немедленно!
Шотландец медленно подошел к письменному столу Джека и, посмотрев внимательно ему в лицо, констатировал:
— И вы тоже, дорогой старина, как будто нервничаете, с чего бы?
Дункэн побелел, что являлось признаком того, что он уже собою не владеет. Патриция испугалась, что, потеряв хладнокровие, он выстрелит в шотландца, у которого и в мыслях не было, что его подстерегает опасность. К счастью, в этот короткий промежуток времени, который отделял вопрос Малькольма от гибельного жеста Джека — схватиться за пистолет, — шотландец все так же мирно повел свой рассказ:
-- Не буду скрывать, старина, я все-таки был обеспокоен... Эти лондонские шпики, мне кажется, уж что-то больно занялись мной... Я сказал себе — завтра, когда я понесу настоящий сверток, я буду рисковать головой... вот я и решил, пусть сцапают сегодня.
— Но е какой целью?
— Я подумал, что самое опасное место — это на подходах к Сохо, я не ошибся?
— Кончено.
— Мой вид интригует шпиков, а уж если я примусь играть на волынке прямо посреди улицы, тогда уж точно они меня упекут. В участке меня посчитают последним кретином, а я своими нескладными ответами наведу их на мысль открыть сверток. Так все и случилось. Они ржут надо мной, старина! И теперь уже ни в чем больше не подозревают, они меня жалеют, но по-доброму... Так вот, когда завтра я опять пойду под носом у шпиков, они скажут; «Гляди-ка, вот опять идет этот шотландец без царя в голове!» А уж раз я не буду играть на волынке, я спокойно протопаю у них под носом с моим свертком, но уже с наркотиками. Я даже не удивлюсь, если они перекинутся со мной парой приветливых слов...
