Квартира была старой, обжитой несколькими поколениями. Старинная мебель стояла в кабинете, в котором работала лауреат Сталинской премии. На стенах несколько подлинников известных художников. Я с удивлением обнаружил, что один из этюдов с грачами, березами и грязными сугробами принадлежит, несомненно, кисти Саврасова.
Вера Валентиновна, увидев, куда устремлен мой взгляд, тоже обратила свои заплаканные глаза к этюду.
— Да, Саврасов, — вздохнула она. — К сожалению, это из тех, что Саврасов писал, будучи уже хронически больным, буквально за выпивку. Таких после него остались сотни… Садитесь. Я уже начинаю приходить в себя, вчера я еще не могла ходить, сегодня чуть лучше…
В дверь постучали. Вошел сын Виталий с подносом. Он принялся выставлять чашки на старый инкрустированный столик.
— Александр Борисович Турецкий, — протянул я удостоверение.
— Верю-верю, — махнула рукой Вера Валентиновна. — Простите, но давайте сразу к вашим вопросам. А то я… — И она тихо заплакала.
К ней подскочил сын, начал утешать. Вера Валентиновна вытерла слезы и воскликнула:
— Я вас прошу, найдите, кто его убил! Найдите! Я все отдам, чтобы убийцу поймали! У кого же рука поднялась на Андрюшу?! Он всем только хорошее всю жизнь делал! Сколько к нему людей за помощью приходило!.. Ведь должна же быть какая-то справедливость, в конце концов!
Я помешивал сахар в чашке, ожидая, когда она успокоится. Наконец задал свой первый вопрос:
— Вера Валентиновна, может быть, вы расскажете, что знаете о работе Андрея Емельяновича, о его знакомствах, интересах?
— Боюсь, я не много смогу рассказать… Особенно о работе. У нас, понимаете, с самого начала так повелось, что эту работу Андрюша вообще отделил от дома. Ему приходилось даже две разные квартиры иметь, чтобы не смешивать две разные жизни. Его знакомые и друзья по новой работе никогда не бывали у нас здесь. Я поставила Андрею с самого начала такое условие. Единственный, кто у нас несколько раз бывал здесь, правда уже очень давно, так это Александр Александрович…
— Кто такой, простите? — насторожился я, еще не веря собственным ушам.
— Самохин Саша. Такой молодой приятный человек. — Вера Валентиновна виновато взглянула на меня. — Как видите, ничего полезного сообщить не могу…
А у меня при упоминании Самохина сердце подпрыгнуло и стало куда-то падать. Вот так удача! Стоп, Турецкий, не говори «гоп», пока не перепрыгнул… Я выдержал короткую паузу и спросил:
— Самохин работал в банке?
— Не знаю, — Вера Валентиновна пожала плечами. — Нет, он, кажется, и не из банка, какой-то военный… Он какое-то время работал в ГлавПУРе — в Главном политическом управлении — посыльным, что ли. Одним словом, у него невысокое армейское звание…
— Отец вместе с Самохиным еще в доперестроечные времена ставил один военный праздник: массовка, дети с шарами, пионеры с флажками… — вдруг добавил Виталий, который не уходил из комнаты, беспокоясь за мать.
— Что-нибудь еще о Самохине вы знаете? Где он сейчас служит? — обратился я к Виталию. Я не стал говорить, что Самохин, как и Гусев, тоже погиб от взрывного устройства, только не в «мерседесе», а находясь в Лосином острове.
Вера Валентиновна и Виталий молча развели руками.
— Последнее время к Андрею никто не приходил даже из старых друзей, — вздохнула Вера Валентиновна.
— И не звонил?
— Нет. Только родственники.
— Вы не замечали ничего подозрительного?
— Ничего.
— Мама, — раздался снова осторожный голос Виталия. Он стоял возле дверей, словно ожидая от меня, что я либо попрошу его выйти, либо стану задавать ему вопросы. — Несколько дней отец уговаривал тебя поехать за границу, а ты повздорила с ним…
— Ах, ну да, — смущенно улыбнулась Вера Валентиновна. — Я терпеть не могу куда-то далеко ездить отдыхать. Зачем это? Когда прекрасно можно отдохнуть и на Клязьме. Я ведь так и не привыкла ко всем этим богатствам, которые на нас свалились. Да и дети этим не пользуются. Виталик в военном училище учится, а младшие в школе еще…
— Почему Андрей Емельянович предлагал вам уехать?
— Он был очень загружен работой. Очень уставал, нервничал…
— Почему? Может, у него были какие-нибудь неприятности на работе?
— Он никогда не говорил о своих неприятностях, — пожал плечами старший сын Гусева. — Он всегда говорил: «У вас слишком много своих неприятностей, чтобы к ним еще примешивать мои».
— А у вас серьезные неприятности?
— Нет, что вы, — грустно улыбнулась Вера Валентиновна, — так, обычные семейные проблемы, пустяки, одним словом…
— Виталий, а этот друг отца, Самохин Александр Александрович, принимал какое-нибудь участие… — я запнулся, подбирая слова, — в твоей судьбе?
— Нет, Виталик с детства бредил армией, — вмешалась Вера Валентиновна, — он сам поступил в военное училище, — сказала она не без гордости.
— Вера Валентиновна, а с кем более всего Андрей Емельянович был связан по своей банковской работе? Я хотел спросить, кто его ближайшие помощники или коллеги по финансовому бизнесу.
— Наверное, Шароев, заместитель Андрея, — ответила Вера Валентиновна, — во всяком случае, Андрюша часто упоминал о нем… — И глаза Веры Валентиновны вновь стали наполняться слезами.
Виталий быстро подошел к матери, стал гладить ее плечи.
Дальнейшая беседа ни к чему существенному не привела: похоже, Гусев сумел полностью отгородить семью от того, чем занимался.
Я оставил свои телефоны и попросил звонить Веру Валентиновну и Виталия, если вдруг вспомнят что-то существенное.
Виталий сказал, что пробудет в Москве недолго и навряд ли что вспомнит, — сразу же после похорон он отправится к себе в Рязанское десантное училище.
От Гусевых я позвонил в «Славянский банк». Алексей Сергеевич Шароев оказался на месте.
В Центральном офисе «Славянского банка», где я договорился встретиться с первым заместителем покойного Гусева, Алексеем Сергеевичем Шароевым, меня придирчиво осмотрела охрана, на которую, казалось, нимало не произвела впечатления моя «ксива». Охранники сообщили по «уоки-токи», что я прибыл, и, получив разрешение, меня пропустили в служебное помещение. Я поднялся в лифте на последний этаж, по дороге вспоминая все, что знал до сих пор о Шароеве.
В прошлом это был довольно известный определенным кругам комсомольский вождь, вернее, не вождь, а этакий князек одного очень серьезного княжества. Алексей Сергеевич Шароев работал в системе «Спутника», второй, наверное, по значимости после «Интуриста» вотчине Комитета государственной безопасности. Просто так на руководящие должности в «Спутнике» никого не назначали, и работали там далеко не простые люди.
А вот и полнеющий, розовощекий мужчина примерно моего возраста, похожий на крупного пупса. Он прикрыл на мгновение свои томные очи с поволокой, пытаясь вспомнить, где же мы с ним встречались.
Нажал кнопку стоящего на столе телекоммутатора с небольшим черно-белым экранчиком:
— Машенька, меня ни с кем не соединяй. У меня товарищ из прокуратуры по поводу Андрея Емельяновича.
— Хорошо, — отозвалась секретарша.
«Ну что, вспомнил? — подумал я. — Вряд ли вспомнил. А я не стану тебе рассказывать, откуда я тебя знаю. Конечно же ты не был моим комсомольским вождем. А ты все пытаешься вспомнить меня, потому что я многозначительно улыбнулся тебе, как старому знакомому. А я знаю тебя, дружище, по фотографиям, которые мне показывали на Петровке. Во времена оные ребята из Московского уголовного розыска, возглавляемого Романовой, долго пасли ночной клуб, по терминологии того времени — просто подпольный притон, где работали самые дорогие молодые проститутки Москвы. Причем специализировался этот притон в основном на проститутках мужского пола, то есть на гомосексуалистах, хотя были там и женщины. Ты посещал это заведение со своим приятелем, которому нравилось исполнять роль женщины. Ты же был исключительно мужчиной. И с приятелем и с приятельницами…»
Шароева тогда отмазали. Перекинули на другую работу, какое-то время он трудился в «Тяжпромэкспорте» — торговал заводами, это было почти уже в наше время… Вспоминай, вспоминай…
— Мы с вами раньше не встречались? — наконец спросил меня этот розовощекий непотопляемый пупс.
Я пожимаю плечами и делаю изумленную физиономию:
— Нет, не думаю.
Несколько мгновений мы изучаем друг друга, примеряясь, как коты перед дракой. Шароев усмехается, изогнув ниточку рта, ждет.
А я пытаюсь сразу взять своего «кота» за хвост:
— Работники банка наверняка потрясены случившимся? Вы не могли бы рассказать, какие у Андрея Емельяновича были отношения с подчиненными, любили его или, наоборот, — ненавидели?
