мы убили его отца и запихнули в морозилку?» Она быстро справилась с этой неприязнью. Бёрье Стрём был красавец. Из тех, вокруг кого женщины увиваются всю жизнь. И морщины, как у Клинта Иствуда.
«Наверное, я должна была упасть на месте от одного его взгляда, – подумала Рагнхильд. – Он ведь даже не назвался – зачем? Но и я не из тех, кто падает; пусть знает это».
– Лучше бы вы взяли с собой лыжи. – Рагнхильд мрачно кивнула на лодку на крыше машины. – Лед держит. Можно пройти и без лыж по следу снегохода. Утром – точно, пока держится минусовая температура.
– Мне еще есть для кого жить. – Свен-Эрик улыбнулся. – Но вы можете идти на лыжах, если хотите.
Ребекка Мартинссон поздоровалась с Рагнхильд так, будто впервые услышала ее имя. Рагнхильд помогла спустить с крыши лодку, все боясь, что Ребекка Мартинссон скажет что-нибудь вроде: «Вы ведь росли вместе с моей мамой». Но та ничего такого не говорила. Выглядела спокойной и доброжелательной. Все понятно, если учесть, что она прокурор. Научилась не давать воли чувствам. Или нет у нее никаких чувств к Вирпи? Так сразу не разглядишь…
Рагнхильд достала из машины термос с кофе. Отмахнулась от эмоций шершавой рукой. Как-то раз она видела Ребекку в магазине «Иса». Та была похожа на привидение. Тогда еще тот полицейский застрелил мальчика-инвалида, а потом покончил с собой. Ребекка, конечно, не узнала Рагнхильд. А та мучилась – подойти или не подойти? Может, представиться, спросить, как дела, не нужна ли помощь? Но ничего этого Рагнхильд так и не сделала. Они ведь никогда не общались.
Зато Рагнхильд помнила, как однажды навестила Вирпи в родильном отделении. В тот день у Рагнхильд было дежурство, и она могла бы прийти к Вирпи в халате. Та дала ей подержать ребенка. Женщины говорили о новорожденных, необходимости в других темах просто не возникло.
– Почему бы тебе не зайти к Исааку и Хельми? – сухо спросила Вирпи. Она называла приемных родителей по именам.
Рагнхильд вдруг пришла в голову странная мысль, что младенец, которого она держала тогда на руках, и есть эта самая женщина перед ней. «Жизнь не ждет нас, – подумала она. – Идет своим чередом, и ей нет никакого дела до того, успели ли мы завязать с кем-то контакт».
Она предложила им кофе и рассказала о собаке, которую видела на острове.
– Я сварила мяса и положила на крыльце, перед тем как прилетел вертолет. Надеюсь, вороны и сороки растащили не всё.
Ребекка повернула лицо к бледному солнцу, которое стояло теперь над верхушками деревьев и будто нюхало по-собачьи воздух.
– Ну тогда, может, пойдем? – спросила она. – Нужно успеть обратно, пока лед держит.
В этот момент Ребекка была особенно похожа на мать. Прищурила глаза – совсем как Вирпи, когда прикидывала, получится ли у нее покорить дерево, взобравшись на самую его верхушку. Или когда дралась с мальчишками в Кируне. Tuiskusapara – вертихвостка, так называл ее отец Вирпи. Это пока они жили на острове. А когда уехали, в ход пошло другое прозвище. В тех редких случаях, когда о Вирпи вспоминали вообще. Это слово не приходило в голову Рагнхильд больше пятидесяти лет.
«Ты тоже не такая спокойная, какой хочешь казаться», – подумала она, глядя на Ребекку Мартинссон. После чего, закрепив крюк от своих саамских саней на поясном ремне, оттолкнулась палками и понеслась по льду.
Рагнхильд прогоняла мысли о Ребекке Мартинссон и боксере, пытаясь сосредоточиться на собаке. Не уплыла ли та с острова и дал ли ей Хенри какую-нибудь кличку?
Остальным предоставлялось поспевать за ней, по мере сил и возможностей, и тащить по льду чертову лодку. Рагнхильд не было до них никакого дела. Она отталкивалась палками. С санями, конечно, тяжело, но Рагнхильд ничего не имела против физической усталости, приятной слабости в мышцах груди, живота и спины.
Она спросила себя, смотрит ли Бёрье Стрём ей в спину. Рагнхильд показалось, что она чувствует на себе его взгляд. Но оглянуться и проверить, насколько верны эти ощущения, так и не решилась. Рагнхильд надеялась, что на таком расстоянии Бёрье не слышит, как она пыхтит.
Остров все приближался. Развалившиеся амбары смотрели на Рагнхильд черными проемами, в которых не было дверей. «Опять ты…» – говорили они. На душе снова сделалось тоскливо.
* * *
– Я остаюсь здесь, – сказала Ребекка Мартинссон, провожая глазами стремительно удаляющуюся фигуру Рагнхильд. – Кто-то должен вызвать службу спасения, когда вы пойдете ко дну.
Она слабо улыбнулась Свену-Эрику.
– Ммм… – промычал тот, мысли которого взяли какое-то совсем другое направление.
«Зачем вообще кому-то могло понадобиться запихивать тело в холодильник?» – думал он, ступив с Бёрье Стрёмом на лед в старый след снегохода. Свен-Эрик хотел было поставить этот вопрос вслух, как привык обсуждать текущие дела с Анной-Марией Меллой. Но в морозильнике лежал отец Бёрье Стрёма, что могло помешать обсуждению в чисто профессиональном ключе.
Между тем день обещал быть хорошим. Тонкий солнечный диск поднимался все выше, небо голубело. Стрём шел первым по следу снегохода и тащил лодку, которую Свен-Эрик толкал сзади.
Свен-Эрик быстро вспотел под шапкой, хотя как будто не особенно напрягался. Почти весь вес приходился на долю Бёрье Стрёма. «Что ж, – подумал Стольнаке, – он, похоже, из тех, кто способен пробежать по лесу много миль, волоча за собой на тросе тракторную покрышку».
На полпути Бёрье остановился и вгляделся в берег.
– Дом, который арендовали мы с отцом, стоял чуть выше по течению, – сказал он. – Его отсюда не видно.
Свен-Эрик продолжал рассуждать: «Итак, зачем помещать тело в морозильник? С учетом того, что отец Стрёма пропал в середине лета шестьдесят второго года. То есть было светло – круглые сутки. Преступник – поскольку я не могу утверждать наверняка, что это был Хенри Пеккари – не стал бросать труп в реку из опасения попасться кому-нибудь на глаза. Почему же в таком случае он его не зарыл? Что, если такая работа была ему – или ей, если уж быть совсем корректным, – просто не под силу? Копать ведь тяжело, а для тела нужна большая яма. И тогда он (или она) сунул труп в морозильник, с тем чтобы достать ближе к осени, когда ночи станут
