Ознакомительная версия.
– Это ты, капитан, наверное, правильно заметил, – сказал Гуров. – Но врачи, они по-другому думают. У них правило такое – даже последнего висельника сначала вылечи, а уж потом вешай!
Дежурный с сомнением пожал плечами, но из вежливости сказал только:
– Это да, у каждого свои правила…
Они вошли в палату. Голые белые стены, почти незаметные решетки на окнах. Заключенный номер двести семнадцать лежал на металлической кровати, прикрытый серым одеялом, и равнодушно смотрел в потолок. На вошедших он не прореагировал.
Гуров обернулся к дежурному:
– Ты, капитан, оставь нас пока одних, ладно? Нам по душам поговорить надо.
– Я вас пока запру тогда, – деловито сказал дежурный. – Все-таки особо опасный… Хоть и без ноги. А вы, в случае чего…
– Да не будет ничего, капитан, не беспокойся, – перебил его Гуров. – Это ж мой крестник в своем роде. Мои пули из него вытаскивали…
– А-а! – с уважением сказал капитан. – Тогда понятно!
Было неясно – слышал ли заключенный хоть слово. Он по-прежнему лежал, не шелохнувшись, уставив в потолок пустые глаза. Гуров оглядел его с головы до ног, а потом присел на край железной кровати.
Человек, лежавший под серым одеялом, несомненно когда-то был тем самым скуластым пареньком с фотографии, который призывал приятеля не забывать Калугу. У него даже следы юношеских прыщей на щеках до сих пор сохранились. Видно, в свое время он здорово от них натерпелся. Правда, теперь к ним добавились многочисленные мелкие шрамы и глубокие, как у старика, морщины, и все эти следы времени так перепутались, что, пожалуй, было уже и не разобрать, что к чему относится. И линия рта стала жестче. Не паренек был перед Гуровым, а матерый хищник.
"Как у классика сказано – а был ли мальчик? – подумал Гуров. – Пожалуй, еще откажется узнавать себя на фотографии. Не я, скажет, и точка… Скажет, что расплевался с молодостью раз и навсегда".
– Ну, здравствуй, Диман! – негромко сказал Гуров. – Ты уж извини, что я так фамильярно, но пока ты сам не представишься, мне придется называть тебя именно так. Не звать же тебя, в самом деле, "заключенный номер двести семнадцать"!
На собственное имя заключенный все-таки отреагировал – едва заметно дрогнули его веки. Но головы он так и не повернул.
– Ты, может, обижаешься, что я тебя инвалидом сделал? – небрежно спросил Гуров. – Ну так это ты зря! Ты же, насколько я понимаю, старый боец, должен понимать, что все было по-честному. Или ты меня, или…
Но и эта тема, похоже, не интересовала заключенного. Он не мог оторвать глаз от низкого белого потолка, точно там перед ним развертывались какие-то необыкновенно увлекательные картины.
– Ладно, брат, мне с тобой некогда в дурачка играть, – сказал Гуров. – Ты мужик, конечно, крутой, но ведь и у крутых, я полагаю, чувства имеются? Врать не буду – как раз на чувствах и хочу сыграть. Тебя ведь следователь допрашивал уже? Ну, то есть пытался допрашивать – не важно. Одним словом, ты знаешь, что положение твое очень серьезно. Тебе предъявлено обвинение в убийстве жены генерала Репина. Нож, которым ее убили, нашли там, где ты прятался… А тут еще вооруженное сопротивление представителям власти! Ты здорово влип, Диман!
– Я тебе не Диман, мент! – неожиданно произнес заключенный.
Голос у него был негромкий, тусклый, но с угрожающей хрипотцой. Кажется, фамильярность Гурова все-таки здорово задела его. Наверное, в своем кругу он привык к большей почтительности и никому не позволял ничего лишнего.
– Остынь! – сказал Гуров. – Я же тебя предупредил, что твоим полным именем не располагаю. Если хочешь, чтобы с тобой обращались как с английской королевой, назови свой полный титул!
– А пошел ты… – с видом глубочайшего презрения буркнул заключенный.
– Я рано или поздно действительно пойду, – невозмутимо заметил Гуров. – А вот ты здесь останешься, и довольно надолго. Лет пятнадцать я тебе обещаю.
Его собеседник впервые за все время разговора пошевелился. Он просто слегка повернул голову и внимательно посмотрел на Гурова. Но в его взгляде полковник прочел такое изумление, что ему и самому стало отчего-то не по себе. Словно он предложил профессиональному боксеру делать по утрам зарядку.
– Кажется, эта цифра тебя не очень впечатляет, – поразмыслив, сказал Гуров. – Похоже, на твоей совести есть кое-что посерьезнее нашего дачного инцидента, верно?
– Что у меня на совести, тебя, мент, не касается, – отрезал заключенный.
Гуров засмеялся.
– Ну, это уже нехорошо! – заметил он. – Я щажу твои чувства, Диманом больше не называю, а ты продолжаешь именовать меня ментом! Правда, я тоже не представился. Давай все-таки познакомимся. Я – полковник Гуров, старший оперуполномоченный по особо важным делам. Твои данные мы тоже найдем. Архивы военного училища хранятся долго. Так, может, лучше сам пойдешь навстречу следствию? Глупо строить из себя инкогнито из Петербурга, тебе не кажется?
– Чего ты хочешь, полковник? – спросил заключенный, делая некоторое усилие на собой при последнем слове. – Стрелять в тебя я стрелял – свидетели имеются. О чем тут еще базарить? Бабу генеральскую я не убивал. Доказать этого вы не сможете. Вопрос исчерпан.
– Я и сам догадываюсь, что не убивал, – спокойно сказал Гуров. – Мне важно знать, кто убил. Кто аккуратно стер отпечатки пальцев с ножа, аккуратно спрятал его в тайник на даче Столбунова и аккуратно позвонил нам… Неужели ты не понимаешь, что тебя подставил кто-то из твоих знакомых? Сделал козлом отпущения! На тебя ведь запросто могли повесить еще восемь убийств! И ты согласен простить предателя?
– А тебе-то что за печаль? – мрачно спросил заключенный. – С кем надо, я сам разберусь.
– Не тешь себя иллюзиями, – покачал головой Гуров. – Ни с кем ты уже не разберешься. Тебя посадят далеко и надолго. Возможно, ты даже не доживешь до конца срока. А предатель будет жить в Москве, спать в теплой постели и посмеиваться над тобой.
Эта тирада осталась без ответа, но Гуров видел, что собеседник серьезно задумался и на какое-то время оставил его в покое. Однако ожидание затягивалось, и Гуров решил пустить в ход еще один аргумент:
– Между прочим, полковник Столбунов с супругой, которые любезно приютили тебя на своей даче, погибли в автокатастрофе под Калугой. Это случилось утром того же дня, когда мы с тобой стрелялись. Это не наводит тебя ни на какие соображения?
Заключенный опять промолчал, но по гримасе боли, которая вдруг передернула его лицо, Гуров понял, что эта новость сильно задела его. Он тяжело и часто задышал, словно готов был вот-вот разразиться слезами, а потом спросил глухим голосом:
– А ты не врешь, полковник? Насчет Столбунова?
– Я не люблю, когда врут мне, – назидательно заметил Гуров. – И не вру сам. Ни должность, ни возраст не позволяют.
– Так… Ну ладно… И что с ним случилось, полковник?
Гуров объяснил, что случилось. И тут же добавил:
– На дорогах часто бьются, я согласен… Но взрываются только в американском кино. И потом, такое совпадение! Совпадения, как правило, тщательно готовятся… Я убежден, что со Столбуновым разделался тот же самый человек, который подставил тебя.
– И ты думаешь, все так просто, полковник? – вдруг усмехнулся заключенный.
– Не думаю, – ответил Гуров. – Было бы просто, я бы к тебе не пришел.
– Откуда ты узнал про "Димана"?
Вместо ответа Гуров бросил на серое одеяло старую фотографию. Заключенный подобрал ее здоровой рукой и поднес к глазам. На его изрытом лице вдруг появилось странное выражение застенчивости.
– Где это ты ее раскопал? – буркнул он. – А я про нее уже давно забыл!.. Надо же! Столбу, значит, конец пришел… Да и я человек конченый. Остается Андрюха, да, полковник? Сознайся, ты к нему меня и ведешь? Мол, вот та гнида, которая тебя продала…
– А что – не та? – иронически спросил Гуров.
– Забери фотку, – сказал Диман. – Это верно, в молодости мы друзьями были. Все из Калуги, земляки… Только где она, эта молодость? И где те земляки?
– Ты сам сказал где, – заметил Гуров.
– Да я в другом смысле… Это только пацаны думают, что можно что-то сохранить в этой жизни. Что вот тридцать лет пройдет, а ты все равно будешь такой же умный и красивый… А так не бывает – ты это лучше меня знаешь. Поэтому я на Андрюху не в обиде, – неожиданно заключил он.
Гуров чуть приподнял брови и внимательно посмотрел на лежащего.
– Выходит, все-таки Томилин? – осторожно спросил он.
– Что – Томилин? – презрительно отозвался Диман. – Томилин, конечно, гад, но куда ему деваться? "Шестерки" паханам не указывают…
– Ты имеешь в виду, что кто-то надавил на Томилина и заставил его устроить тебе ловушку? – спросил Гуров.
– Ловушку я сам себе устроил… – заключенный немного помолчал, а потом поморщился и сказал с досадой: – Ладно, зовут меня Дмитрием Степановичем. Фамилия – Ермаков. Все равно ведь рано или поздно найдешь… Учились мы трое вместе, это верно. Только потом пути разошлись. И сильно разошлись… Что там у меня за плечами, тебе знать необязательно – это твоего ведомства не касается. Просто ты должен понять, что в тот день я не ментов ждал. В принципе, ко мне любому соваться опасно было. В западне я, понимаешь?
Ознакомительная версия.
