Ознакомительная версия.
Маргарита Николаевна не чувствовала себя способной последовать бутраковскому примеру. Но в том, что касалось Андрея Акулова и его «Русского земельного фонда», личное для нее переплеталось с профессиональным до такой степени, что хотелось выть. Если бы во главе конкурирующей фирмы стоял другой, посторонний человек, Ганичева, быть может, и отступилась бы: у нее в голове четко функционировал механизм, просчитывающий убытки и выгоды каждого предприятия, и если убытки преобладали, она не стеснялась дать задний ход, и плевать ей, что об этом думали окружающие. Но в данном случае все обстоит по-другому. Затронута ее честь… ее женская честь! Маргарита Николаевна уже не вспоминала, что идея повергнуть ниц Акулова, предъявив ему дочь, принадлежала ей. У нее сложилось не имеющее ничего общего с действительностью, но непобедимое убеждение, будто конкуренты нарочно затащили ее за город, на это снежное поле с шатающимися под ветром былинками, выставили на посмешище, унизили, надругались… Спасибо, что не изнасиловали. Хотя разве то, что пришлось ей пережить на этом заснеженном клочке земли, где некогда близкие ей люди — единственная дочь и отец дочери — грубо растоптали ее планы, не может быть отнесено к разряду духовных изнасилований? Все старые раны вскрывались с отчаянной болью. Сломанная рука… идеально слепленный из раздробленных кусочков, но все же не целый, нос… оскорбления… «женщина способна пробиться в бизнесе только сладким местом»… А вот и нет, господин Акулов! Вы убедитесь, что в бизнесе женщина может выступить настоящим соперником мужчине… и одолеть его!
Маргарите Николаевне сразу стало веселей: ярость, выжигавшая ей нутро, направилась в конструктивное русло. Это положительно отразилось даже на ее внешности: в глазах заплясали изумрудные огоньки, все лицо как-то подтянулось, стало жестче и энергичнее, как у полководца перед боем. Ганичева и была полководцем. Она составляла план предстоящей военной кампании.
Одним сражением здесь не обойдешься, так что поле боя тоже получится не одно. Прежде всего, нужно проводить действия на местности, то есть на территории колхоза «Заветы Ильича». Она пошлет своих брокеров улещать колхозников, жужжать им в уши о выгодности продажи земли «Подмосковью-агро», посулить председателю кругленькую сумму… Второй фронт придется открывать в Московском областном арбитражном суде. Для этого Маргарите Николаевне понадобится хороший адвокат. Хороший — это не обязательно знаменитый. Это значит, изощренный в юридической казуистике и достаточно беспринципный, чтобы пойти на нарушение закона ради защиты интересов своего клиента. Ну и, помимо всего прочего, обрабатывать областных чиновников, которых, по всей очевидности, успел перетянуть на свою сторону «Русский земельный фонд». Объем работ испугал бы любого матерого бизнес-флибустьера, но Маргарите Николаевне, наоборот, полегчало. Работы она никогда не боялась. Если что ее и пугало, так это вынужденное бездействие.
Адвоката Маргарита Николаевна выбирала придирчиво, сперва загоняв до седьмого пота свою информационную группу, затем тщательно наводя справки о предложенных ими кандидатурах. Окончательный выбор она сделала на основании личного знакомства. Член адвокатской палаты Москвы съел не одну стаю собак на профессиональном поприще, и хотя то, как он представлял интересы некоей тележурналисточки, на которую публично накричал знаменитый певец (нашумевшая реплика о «красной мини-юбочке»), могло отвратить некоторых серьезных клиентов, Ганичеву это не отпугнуло. Адвокат ей понравился: бойкий, манеры — наступательные, энергия — так и прет. Небольшого роста, плотного телосложения, с рыжеватой бородкой, с привычкой оттопыривать двумя пальцами пиджак… Что-то в нем улавливалось от карикатурного Ленина, от Ильича второстепенных памятников и анекдотов, но стоило адвокату заговорить, карикатурность исчезала. Вспоминалось, что настоящий, исторический Ленин был пламенным трибуном, способным увлечь широкие массы и повести их за собой. Что-то похожее требуется и от адвоката.
Итак, Маргарита Николаевна быстро нашла общий язык с адвокатом, который охотно согласился выступать как представитель истца, то есть компании «Подмосковье-агро», принадлежащей госпоже Ганичевой. Ответчиком являлась фирма «Русский земельный фонд». Реальным хозяином этой компании был известный богач с криминальным прошлым Андрей Васильевич Акулов, по кличке Акула. Когда Маргарита Николаевна узнала, что репутация ее бывшего возлюбленного изрядно подпорчена и это ни для кого не секрет, она испытала смутное удовлетворение: по крайней мере, ее фирма чиста от связей с криминалом! Правда, иногда приходится прибегать к мерам не вполне законного порядка — ну так все-таки это не то же самое, что опора на откровенный бандитизм.
Погода стояла холодная, зимняя, а на душе у Маргариты Николаевны заливались майские соловьи. Ну смотри у меня, Акулов! И пусть ничего еще толком не сдвинулось с места, она верила: сдвинется. Под ее напором махина судопроизводства заскрипит, повернется и… и принесет желанные результаты. И старые раны затянутся. Маргарита Николаевна не знала, как другие женщины залечивают раны, нанесенные некогда любовниками, но про себя она точно знала: подмосковной драгоценной землей. А по-другому — никак.
ИГОРЬ ЛЕЙКИН. ШАГИ КОСТЛЯВОЙ
В отдельной палате Института нейрохирургии имени Бурденко, освещаемый светом ночных ламп, видимых через стеклянную часть стены, на койке под одеялом неподвижно вытянулся человек. Когда мы говорим, что он был неподвижен, мы имеем в виду полнейшую неподвижность: даже движения грудной клетки, обычно бессознательно выполняемые человеком постоянно, за него осуществлял аппарат искусственной вентиляции легких. Этот человек казался мертвым, но не был мертв: вопреки осуществлявшимся обычно прямо возле него врачебным рассуждениям о том, останется он в здравом уме или нет, он понимал больше, чем можно было бы предположить относительно этого полутрупа с забинтованной, смахивающей на капустный кочан, головой.
Разумеется, мысли, проносившиеся под этими бинтами, под поврежденными и заново сложенными костями черепа, были довольно-таки прихотливы. Человек не знал, как его зовут, и если бы ему сказали: «Ты — Игорь Лейкин», — он не узнал бы себя в этом случайном сочетании звуков. Но сфера зрительных образов не пострадала — некоторые из них утешали, другие сводили с ума. Он обнаружил в себе способность видеть с закрытыми глазами, причем глядя не из своего тела, не с койки, а с высокой точки, как бы зависнув в углу между растрескавшимся потолком и неаккуратно крашенной стеной. Таким заковыристым акробатическим образом он видел жену, которая примерно раз в три дня заходила, в халате и шапочке, как заправский врач, убеждалась, что для него делается все возможное, и уходила. Не задерживаясь для того, чтобы умыть, подобрать на полотенце скатившуюся из угла рта струйку слюны, погладить, подержать за руку — это работа медсестер, им за это деньги платят, а она должна спешить, у нее дела. Он захотел узнать, что сейчас делает эта женщина, которая его и притягивала, и раздражала, — и моментально увидел ее перед экраном телевизора, на ее половине их общей вместительной квартиры. Она полулежит на диване в домашних брюках и рубашке с английской надписью, смолит сигарету за сигаретой и давит окурки о дно металлической пепельницы в виде черепа. Он помнил, что это ее любимая пепельница, которая раньше не вызывала у него протеста, но сейчас символика показалась ему страшноватой, будто сигаретами жена прижигала его и без того плавящийся в огне мозг. Экран телевизора находился вне поля зрения невидимого наблюдателя, но, судя по воплям и выстрелам, показывали боевик… Впрочем, не обязательно боевик: жена обожала все разновидности кровавого мочилова, от восточных единоборств до «Резни бензопилой по-техасски». В этой женщине было много мужского, у нее был жесткий логический ум, она вообще была крайне необычна для существа ее пола, который он в целом невысоко ценил, полагая, что типичной женщине недостает безумия, тогда как глупости в ней, как правило, слишком много. Но сейчас он предпочел бы, чтобы в его жене было побольше женственного и чтобы, вопреки логическому соображению, что она не медик и ничем ему помочь не может, она глупо, по-бабьи, сидела рядом с его койкой дни и ночи напролет. Если бы она была рядом, он меньше боялся бы… Чего боялся? Зрительные образы не подсказывали, чего именно, но от этого страх только увеличивался: опасность, которой не видишь, вдвое страшней.
За стеклянной частью стены находился пост круглосуточного наблюдения. Совсем молоденькая медсестричка с рыжими волосами, торчащими из-под зеленой хирургической шапочки, поглядывала то в раскрытую перед ней толстую растрепанную книгу, частично замаскированную историей болезни (очевидно, на случай, если начальство наведается), то за стекло. Примерно через час придется идти к этому тяжелому больному: измерять ему пульс и давление, делать укол… Металлическое дыхание аппарата искусственной вентиляции легких доносилось даже сюда, а значит, с ИВЛ все в порядке. Надо полагать, и с больным все будет в порядке: на обходе завотделением подтвердил, что состояние стабилизировалось. Может быть, пострадавший останется идиотом или будет частично парализован, но жить будет, а с медицинской точки зрения это главное. Как и врачи, рыжая медсестричка не верила, что человек, часть мозга которого оказалась размозжена в кашу, способен мыслить, однако это было так. Он вспоминал, сравнивал, делал выводы.
Ознакомительная версия.
