— Вы вышли вчера из дому около одиннадцати. Вы поехали в гараж и взяли свою машину. Потом позвонили Равиоли и попросили его приехать в Понтуаз, вернее, на шоссе рядом с Понтуазом… Равиоли приехал, вы сели в его машину и убили выстрелом из револьвера в затылок. Затем забрали деньги, которые были у него, и…
— Бог мой! Какая бессмыслица!
— Вы отвергаете это?
— Я отвергаю вашу глупую версию!
— И вы не согласны с тем, что ушли вчера около одиннадцати?
— Нет, почему? Я действительно поехал в гараж взять свой автомобиль. Но на этом заканчивается соответствие вашей вымышленной истории с действительностью!
— Равиоли был убит.
— Я знаю.
— А как вы узнали? Газеты не успели сообщить об убийстве!
— Газеты, может, и нет! Но «Европа-1» — да! Моя падчерица проводит время у телевизора и радиоприемника. Между нами говоря, когда заявился ваш коллега, чтобы под дурацким предлогом вытащить меня из дома, я подумал, что именно из-за убийства этого типа Равиоли меня вызывают для дачи показаний…
— Поскольку вам было что сказать?
— Все, что мог, я вам уже сказал.
— А я придерживаюсь мнения, что именно вы убили Равиоли, господин Аква!
Он и так был белее мела, а тут вдруг стал синеть, как дельфтский фарфор. Резко вскочив, старый гриб изрыгает на меня поток возмущения, с трудом удерживая во рту свою вставную челюсть:
— Господин комиссар, я больше не отвечу ни на один ваш вопрос! Вы можете арестовать меня, если вам нравится. Но я имею право по крайней мере на адвоката! И если…
Я смотрю на него и не слышу больше ни слова. Все мое внимание приковано к неожиданно сильному биению сердца в собственной груди. Бог мой, никогда его не чувствовал! Так вот как оно дает о себе знать! А тут еще в котелке будто взрывается огненный шар, ослепляя меня фонтаном искр. Очень красочно, но невыносимо больно. Отдается везде, в каждой клеточке моего некогда мощного организма.
— Сядьте, Аква!
— Нет!
— Садитесь, черт возьми, или я… Смирившись, он опускает свой скудный зад на облезлый стул.
— Теперь давайте сменим тему, поговорим о вашей падчерице!
Мои слова буквально подкашивают его.
Воистину, слово — золото! Иногда даже в буквальном смысле. Вспомните ситуацию, описанную несколько лет назад в газетах: известная драматическая актриса, прославившаяся декламацией стихов наших классиков, охренев от зубной боли, потребовала на этом основании повышения гонорара за свои выступления. Правда, потом стало известно, что у нее болел зуб мудрости.
Аква(ланг) ловит воздух широко открытым ртом. Примерно так ведет себя водолаз, когда понимает, что на его шланг наступил из самых добрых побуждений кто-то из обслуживающего персонала на палубе.
— О моей падчерице? — сипит он. Я издевательским тоном изрекаю:
— Вы же не будете утверждать, что девушка, которая живет с вами, ваша падчерица?
На этот раз его хрип напоминает предсмертный:
— Как вы об этом узнали?
Ага! Ну наконец-то он в моих руках! Но телефонная станция, черт бы ее побрал, опекает меня сегодня с усиленной любовью, аппарат опять начинает петь свои призывные песни. Снимаю трубку. На другом конце провода слышится голос Лавуана:
— А! Патрон… Я никак не мог соединиться с Парижем… Кошмар! Легче поговорить с Нью-Йорком, чем с Аньером!
— Ты прав, но мне некогда! — пресекаю я жалобы подчиненного.
— Я коротко. Значит, так. Я виделся с разными людьми. На фотографии действительно мадемуазель Планкебле!
С обалдевшей рожей я соображаю: может, у меня начались галлюцинации от температуры?! Нельзя болеть в ответственные моменты своей жизни! Как же так, черт возьми! Ведь только что сам Аква признал, что на фотографии, которую я ему сую под нос, изображена совсем не его падчерица! А этот умник свистит, что это как раз она!
— Ты свихнулся или как?
— Да нет, патрон. Все точно! Люди, которых я спрашивал, категоричны…
— Ладно, спасибо…
Болезненное отупение вновь овладевает мной. Я кладу трубку на рычаг с той же осторожностью, с какой скряга прячет в кованый сундук очередной золотой. К счастью, Аква пребывает в еще более поверженном состоянии, чем я, и не замечает моих мучений.
— Как вам удалось узнать, что Тереза мне не падчерица, а дочь? — спрашивает, заикаясь, человек, сидящий напротив меня.
Я не сразу врубаюсь в смысл слов, которые произнес Аква. У меня отвисает челюсть и глаза, как две перезревшие вишни, вылезают из орбит, — словом, выдаю себя с потрохами.
— Это была наша самая большая тайна, — вздыхает Аква, не обращая внимания на мою растерянность, целиком погруженный в собственные переживания. — Да, я познакомился с Жермен Планкебле вскоре после того, как она вышла замуж. Она стала моей любовницей. Через некоторое время она забеременела. Ребенок был от меня, так как ее муж был бесплоден… Она чуть было не разошлась с ним. Но мы вынуждены были расстаться. Ее муж был богат, имел положение, а я нет. Словом, ей удалось убедить мужа, будто врачи ошиблись и он настоящий отец Терезы… Я уехал. Долго жил в Африке. Когда вернулся во Францию, мне захотелось увидеть своего ребенка. Я разыскал их и узнал, что моя бывшая любовница стала вдовой… У нас появилась возможность начать новую жизнь. И мы поженились… Но судьба была по-прежнему жестока к нам: нелепый, трагический случай положил конец нашему счастью!
Он вытирает свои старческие бесцветные слезы.
— Однако я вновь обрел свое дитя. Увы, в плачевном состоянии. В возрасте двенадцати лет она перенесла полиомиелит. Но я стараюсь дать ей возможность вести нормальную жизнь. В ней я нашел свою отраду!
Нормальную жизнь! Я вспоминаю женские туфли на высоком каблуке под шкафом в квартире Аквы. Доброе сердце моей матушки не ошиблось. Это была игра. Благодаря элегантным туфлям Тереза Планкебле представляла себе, что ее жизнь такая же, как у других. Иллюзия полноценного существования!
— Моя история кажется вам странной, правда? — тихо шепчет Аква.
— Очень странной.
— Но как вам удалось узнать? Я прячу нос в воротник.
— Видите ли, я психолог — работа такая… У меня были предчувствия… Интуиция…
Но поскольку кроме доброго сердца у меня есть еще и должностные обязанности, я строго спрашиваю:
— Скажите, а где вы были этой ночью между одиннадцатью и половиной третьего? Если ваше алиби подтвердится, я оставлю вас в покое, господин Аква!
Он опускает голову.
— Какое значение для следствия имеет моя личная жизнь?
— Большое, если ее обстоятельства способны прояснить, имеете ли вы отношение к убийству, произошедшему этой ночью!
— Но почему вы подозреваете меня? Именно меня? Потому что он снимал у меня дом?
— Пути полиции, как и Господни, неисповедимы, господин Аква…
Он встает. На несколько секунд задумывается. Мне приходится ему напомнить, что он в кабинете комиссара полиции на допросе. Похоже, последний аргумент вызывает у него прилив откровенности.
— Надеюсь, господин комиссар, что это останется между нами. Как мужчина мужчине…
— Без всякого сомнения.
— Понимаете, я веду затворнический образ жизни… Посвятил всего себя дочери. Но… иногда по ночам я позволяю себе некоторые вольности.
— У вас любовница?
— Нет, просто иногда я снимаю девочек. Это же проще, правда? Я еду в Булонский лес или в Венсенский парк… Согласен, может быть, такие развлечения смешны в моем возрасте, но… Я везу девушку в ночной бар. Там мы пьем шампанское, прежде чем отправиться в гостиницу… В такие моменты мне кажется, будто я выхожу в свет…
Я отвожу глаза.
Кто это сказал, что все человеческие драмы начинаются с одиночества?
— Собственно, если вам необходимо подтверждение, с кем я провел ночь, то это просто.
Заведение, где мы с ней были, называется «Рентгеновский луч». Это на Сен-Жермен-де-Пре, рядом с медицинским факультетом…
Я записываю название бара, выводя нетвердой рукой каракули в своем блокноте, и одним глазом смотрю на фотографии, лежащие передо мной. И вдруг в моем мозгу начинает вибрировать хорошо знакомый колокольчик.
— Ладно, господин Аква, вы можете идти. Хочу вас уверить, дело останется для вас без последствий.
В качестве доказательства я протягиваю ему свою аристократическую руку. Он пожимает мои пять.
— Благодарю вас за понимание, господин комиссар.
И вот Аква просто встает и уходит, а я хватаюсь за фотографии, вернувшие меня в лихорадочное состояние. У бедолаги Кийе, как я теперь понимаю, проблемы не только с женой, но и со зрительной памятью. Он ошибся, сказав, что перед домом был огород, где рос перец и еще что-то. Какой огород? Там и конь не валялся. В том месте, где был зарыт труп женщины, виден зонтик со столом и стульями, а на месте захоронения доблестного тевтонца Келлера — садовая скамейка.
