— Не знаю. Дней пять, шесть. Может быть, пробуду меньше. Не знаю. У нас ведь магазин. Дядя им больше не может заниматься. Он хочет оставить его мне.
— Прекрасно.
— Мне также надо повидать отца Жасмин. Может, мы поедем в Париж вместе, вдвоем.
Он улыбнулся, потом посмотрел на нее.
— Я не знал.
— Мы сами тоже не знали, — сказала Жасмин. — Заранее ничего не знаешь, так ведь.
— Ты зайдешь к нам? — спросил Кадер.
Я отрицательно покачал головой.
— Там мне не место, Кадер. Ты понимаешь это, правда? Позднее я зайду проведать твоего отца. (Я бросил взгляд на Дрисса, который по-прежнему шел за мной.) С Дрисса, будь уверен, я глаз не спущу. Маврос тоже его не бросит. (Кадер согласно кивнул.) Не забудьте пригласить меня на свадьбу!
Мне лишь оставалось подарить им улыбку. И я улыбнулся так, как я всегда умел это делать.
Глава девятая,
в которой небезопасность лишает женщин всякой чувственности
В конце концов прошел дождь. Сильная, но короткая гроза. Даже яростная, какие всегда бывают летом в Марселе. Прохлады почти не прибавилось, но небо, наконец, прояснилось. Оно вновь обрело свою прозрачность. Солнце слизывало дождевую воду с тротуаров. От них поднимался теплый пар. Мне нравился этот запах.
Я сидел на террасе кафе «У Франсиса», под платанами аллей Мелана. Было почти семь часов. Канбьер уже пустела. Через несколько минут все магазины опустят свои решетчатые ставни. И Канбьер станет мертвым местом. Пустыней, по которой будут передвигаться только группка молодых арабов, жандармы и несколько заблудившихся туристов.
Страх перед арабами заставлял марсельцев бежать в другие, более удаленные от центра кварталы, где они чувствовали себя в безопасности. На площадь Себастополь, бульвары Бланкард и Шав, авеню Фош, улицу Монте-Кристо. И далее, к востоку, на площадь, авеню Кантини, бульвар Бейль, авеню Прадо, Кастелане, бульвар Перье и улицы Паради и Бретёй.
Вокруг площади Кастелане иммигрант сразу бросался в глаза, как волос в супе. В некоторых барах от посетителей, лицеистов и студентов, одетых очень элегантно, разило таким богатством, что даже я чувствовал себя там неуместным. Здесь редко можно было увидеть пьющих у стойки, а анисовый ликер подавали в высоких стаканах, как в Париже.
Арабы скапливались в центре, — ну, да, мы им его оставили. Испытывая отвращение к бульвару Бельсюнс и улице Экс, и ко всем узким, обшарпанным улочкам, что тянулись вдоль бульвара Бельсюнс к аллеям Мелана или вокзалу Сен-Шарль. Улицы шлюх. С жилыми домами без удобств и грязными отелями. Все эмигранты временно проживали на этих улицах. До того дня, пока реконструкция центра не отодвинула их на периферию. Шла новая реконструкция, и периферия оказалась на границах города. В Септэм-ле-Валлон. В Пенн-Мирабо. Вне Марселя.
Один за другим закрывались кинотеатры, затем бары. Канбьер превратилась в унылый ряд магазинов одежды и обуви. В большую барахолку. Остался один кинотеатр — «Капитолий». Комплекс из семи залов, куда ходят в основном молодые арабы. С громилами-контролерами у входа, с громилами-охранниками в зале.
Я допил свой ликер и заказал второй стакан. Мой старый друг Коро наслаждался анисовым ликером лишь с третьего захода. Первый стакан ты пьешь, утоляя жажду. Со второго начинаешь чувствовать его вкус. На третьем стакане ты, наконец, его вкушаешь! Еще тридцать лет назад мы приходили на Канбьер, чтобы вечерком, после ужина, прошвырнуться по главной улице. Мы возвращались домой, принимали душ, ужинали, потом переодевались в чистое и шли по Канбьер. До порта. Мы спускались вниз по левому тротуару, а поднимались вверх по правому. В Старом порту каждый поступал по-своему. Одни доходили до судоремонтного дока, что был за рыбным аукционом. Другие — до мэрии и форта Сен-Жан. Но все ели фисташковое, кокосовое или лимонное мороженое.
С Маню и Уго мы были завсегдатаями Канбьер. Как вся молодежь, мы приходили сюда, чтобы себя показать. Расфуфыривались. Не могло быть и речи, чтобы пойти на прогулку в сандалиях или теннисных туфлях. Мы надевали наши самые красивые, охотнее всего итальянские ботинки, которые мы чистили на полдороге, на углу улицы Фельянов. По Канбьер мы спускались и вновь поднимались минимум два раза. Здесь мы «кадрились».
Девушки часто ходили группками по пять-шесть человек. Взявшись под руки. На «шпильках» они шли медленно, но не виляли задом, как девушки в Тулоне. Их походка была простая, но отличалась той томностью, которая приобретается только в Марселе. Они громко разговаривали и звонко смеялись. Чтобы на них обращали внимание. Чтобы видели, какие они красивые. Да они и были красивые.
Мы шли позади шагах в десяти, достаточно громко отпуская на их счет замечания, чтобы нас услышали. Через какое-то время одна из них оборачивалась и выдавала: «Нет, ты только посмотри на этого! За кого он себя держит, красавчик? За Рафа Валлоне!». Они взрывались смехом. Оборачивались. Смеялись еще сильнее. Это была первая победа. Когда мы выходили на Биржевую площадь, завязывался разговор. На набережной Бельгийцев нам не оставалось ничего другого, как лезть в карманы и платить за мороженое. Каждый покупал мороженое своей девушке. Так было принято. Со взглядом и с улыбкой. История эта заканчивалась вечером в воскресенье, после бесконечных медленных фокстротов в полумраке «Танцзалов Мишеля» на улице Монгран.
В то время в Марселе уже было немало арабов. И черных. И вьетнамцев. И армян, греков, португальцев. Но это не создавало проблемы. Проблема возникла вместе с экономическим кризисом. С безработицей. Чем больше росла безработица, тем чаще обращали внимание на иммигрантов. И, казалось, количество арабов возрастает вместе с ползущей вверх кривой безработицы! Французы сожрали весь свой белый хлеб в семидесятые годы. Но свой черный хлеб они хотели есть без чужаков. И речи не могло быть, чтобы посторонние отняли у них хоть крошку. Но арабы именно это и делали, они крали крохи с наших тарелок!
Марсельцы в действительности так не думали, но ими правил страх. Страх древний как история города, но на этот раз марсельцам было безумно трудно его преодолеть. Страх мешал им думать. Заново продумать свою жизнь, еще раз.
Санчес все не появлялся. 7 часов 10 минут. Что он задумал, этот кретин? Мне было нескучно ждать, сидя здесь, ничего не делая. Это снимало напряжение. Меня только огорчало, что женщины очень спешат по домам. Неудачное время, чтобы наблюдать, как они проходят мимо.
Они шли торопливым шагом. Прижимая к животу свои сумочки. Опуская глаза. Небезопасность лишала их всякой чувственности. Они вновь обретут ее завтра утром, едва сев в автобус. Вместе с откровенными взглядами, которые мне так у них нравились. В Марселе девушка, если она тебе нравится и если ты в упор на нее смотришь, глаз не опускает. Даже если ты ее не «кадришь», тебе же лучше пользоваться тем, что она, не отводя глаз, позволяет тебе увидеть. Иначе она закатит тебе скандал, особенно если вокруг люди.
Бело-зеленый «гольф GTI» с открытым верхом замедлил ход, въехал на тротуар между двумя платанами и остановился. В машине звучала музыка. Нечто невразумительное, вроде Уитни Хьюстон. Водитель пошел прямо ко мне. Лет двадцать пять. Красивая рожа. Белые полотняные брюки, легкая куртка в мелкую сине-белую полоску, темно-синяя рубашка. Средней длины волосы, но аккуратно подстриженные.
Он сел, глядя мне прямо в глаза. Положил ногу на ногу, слегка задрав брючину, чтобы не помять складку. Я обратил внимание на его перстень с печаткой и золотой браслет. «Модная картинка», — сказала бы моя мать. По-моему, настоящий сутенер.
— Франсис! «Мореск», — крикнул он.
И закурил. Я тоже. Я ждал, когда он заговорит, но он не скажет ни слова, пока не выпьет. Ведет себя как истинный пижон. Я знал, кто это. Тони. Третий. Один из тех типов, которые, наверное, убили Лейлу. И изнасиловали ее. Однако он не знал, что я думаю об этом. Он считал, что для меня он лишь водитель такси с площади Оперы. Он обладал уверенностью человека, который ни чем не рискует. У которого есть покровители. Он сделал глоток своего «мореск», потом улыбнулся мне во весь рот. Улыбкой хищника.
— Мне сказали, ты хотел со мной встретиться.
— Я надеялся, что мы познакомимся.
— Не темни. Я Тони. Санчес слишком много болтает. И мочится в штаны, как увидит любого легавого. Его расколоть легко.
— Ну а у тебя яйца покрепче?
— В гробу я тебя видел! Все ты знаешь про меня или ничего, мне без разницы. Ты полное ничтожество. Тебе только говно у арабов вычищать. К тому же, похоже, тебе кое-что за это платят. Туда, куда ты лезешь, тебе соваться не положено. У меня есть дружки в твоей конторе. Они считают, что если ты не будешь заниматься своим делом, придется тебя убрать. Это они тебе советуют. И я с ними полностью согласен. Понял?
