— Может, траур у них?
Карпец снова позвал официанта.
— Пойми, друг!
Усатый здоровяк за соседним столом что-то сказал своему визави, молодой бык взял несколько тарелок с закуской, поднялся.
— От нашего стола…
Гости явно хамили. Бык расставил перед разыскниками тарелочки: помидорчики, сыр, что-то национальное, острое даже по виду. Вернулся к себе за стол. Тотчас, словно из-под земли, перед соседями возник официант, что-то шепнул — гости столицы обидно засмеялись.
— Сказал им, кто мы…
Карпец, словно того и ждал, аккуратно осушил рюмку. Поправил галстук.
— Сейчас будет бутылка!
— Не стоит!
— Нельзя, чтобы тебе ссали на голову…
Не переставая улыбаться, младший инспектор подошел к соседнему столу, цепко ухватил здоровяка за галстук, притянул к тарелке. Усатый провел носом над огромной, как лопата, натуральной отбивной. Быки вскочили, но хозяин, не поднимая головы, что-то буркнул. Быки стояли, не смея пикнуть. Карпец был небольшого роста, крепкий, медлительный на вид.
— А теперь извиняйся. — Он ослабил натяжение галстука. — Делай как принято…
Усатый, похоже, тоже понял, что шутка была неуместной. Пробормотал несколько слов. Инцидент, к общему облегчению, шел к благополучному концу, Карпец уже возвращался к своему столу. Все испортил холуй-официант: он рассчитывал на большие чаевые.
— Вон из ресторана, если себя вести не умеете! — Озлобление, копившееся в нем на милицейскую шантрапу в течение вечера, прорвалось громогласно и неудержимо. Он бросился к столу. Оркестр перестал играть.
— Не лезь не в свое дело, козел! — спокойно посоветовал Качан. — Они же нас первые обидели!
Вернувшись к столу, Карпец быстро разлил водку по рюмкам. Было ясно, что больше тут не сидеть.
— Я тебе дам «козел»!
Официант схватил Качана за рукав. Послышался треск, от подмышки потянулось белое пятно — подкладка.
— Вот сволочь!..
Выпить не удалось.
Молодой бык, подносивший позорное угощение, увидев, что младший инспектор обернулся к нему спиной, вскочил с недвусмысленными намерениями. Секунда — и Карпец дорого бы заплатил за дерзкий рейд к чужому столу. Но этого не случилось. Помогло развитое периферийное зрение, играющее не последнюю роль в боевых искусствах. Медлительный с виду Карпец, развернувшись, захватил запястье нападавшего и второй рукой вывернул локоть быка наружу…
— Милицию! Срочно! — заорал кто-то.
Гости столицы выскочили в проход. Менты моментально протрезвели. Карпец бросил на стол отложенные на пьянку деньги.
— Делаем ноги!
— Пошли!
Они уже линяли, когда официант с телефона, стоявшего на столике у мэтра, по 02 вызвал 36-е.
— Уходят! — крикнул он напоследок, бросаясь наперерез отступающим. — Хватайте их!
— Держи! — Качан, не останавливаясь, на ходу врезал ему по челюсти. — Это аванс! За костюм! Остальное — завтра!
— Перекрывайте лестницу!
Сзади уже набегали поддатые оркестранты. Появившийся откуда-то мэтр быстро просек ситуацию, попытался их остудить:
— Это же менты! Вы что? Рассорить хотите нас с 36-м?
— А, пошли они!..
Карпец с боем прокладывал путь вниз. С Качаном, однако, получилось неважно: потраченные на официанта доли секунды сыграли роковую роль. Уклонившись от контактного боя, оркестранты прибегли к недостойному маневру — двинули вперед банкетные столы, загоняя старшего опера в угол. На втором этапе, нанося и получая удары, джазмены навалились всей командой — Качана свалили, принялись пинать. Костюм Качана мгновенно потерял вид. В разгар схватки подъехали из 36-го.
— Кто? Где?
Куча мала мгновенно распалась. Качан хотел напоследок врезать официанту в пах. Не успел: его уже держали. Пообещал только:
— Я еще с тобой посчитаюсь, козел!
— Ни с того ни с сего. Видите… — пожаловался официант. — По счету не расплатились!
— Там они, на столе!
— Не знаю…
— Нужны объяснения очевидцев! Свидетельская база! Этого, — старший милицейского наряда внимательно взглянул на Качана, — мы сейчас свозим на медицинское освидетельствование…
— И их тоже! — Качан ткнул в оркестрантов.
— Помолчи. Тебя не спрашивают… — Мент взглянул еще внимательнее. — Документы с собой?
— Нет, конечно…
Мент что-то почувствовал:
— Сотрудник?
— А ты думал, бомж? С бомжами они не свяжутся! Побоятся! — Качан показал, во что превратился его костюм. — Эй, официант! Смотри, что ты сделал! Как я в нем на работе покажусь?
— Сами виноваты! А второй где? Их двое было! Швейцар!
Одутловатый, болезненного вида человек показался из гардеробной.
— Я никого не выпускал…
Официант, из-за которого все началось, счел себя обязанным довести все до конца.
— Здесь! Никуда не делся…
Он побежал вдоль первого этажа, дергая все двери подряд. Карпец как в воду канул.
— Этого — в машину! — приказал старший милицейского наряда. Пока Качана эскортировали в стоявший перед входом «газик», старший наряда прошел по коридору. Внимание его привлек дамский туалет, верхняя фрамуга окна в нем оказалась открытой.
— Можно не искать! — Результат осмотра можно было вполне считать удовлетворительным. — Отсюда он и сиганул!
— Тут паркуемся…
Бакланов сбросил скорость. Их цель — мрачное здание на Лубянке, продолжение известного всем сорокового гастронома, темное, с зашторенными изнутри окнами, выглядело малоосвещенным. Как нечасто бывало перед входом, на панели толпилась хорошо одетая публика. Знаменитый колдун, маг и парапсихолог уже неделю давал в Москве шумные, пользовавшиеся скандальным успехом гастроли. На этот раз — в Центральном клубе КГБ. Это, несомненно, содействовало новому имиджу зловещего ведомства. Продвинутое интеллигентное общество столицы искало возможность попасть на концерт. Бакланов рулил впритирку со сверкающей «Вольво». Еще несколько иномарок впереди стреляли рубиново-красными сигнальными фонарями.
— А Роберт Рождественский будет? — спросил он неожиданно.
— Может быть, — Игумнов заинтересовался. — А что он тебе?
— Да так. Интересно.
— Приехали.
Игумнов еще издали увидел жену и ее коллег по фонду. Одетые на валюту, ухоженные, они торчали как селективные парковые деревья. Прохожие тщательно их обходили.
— Не проведете? — несколько человек ринулось к Игумнову и Бакланову.
— К сожалению…
Игумнов окинул взглядом жену — даже в этом нестандартном окружении она обращала на себя внимание.
«Мисс „Литературный фонд“ в защиту интеллектуальной собственности…»
Ее коллеги, все — номенклатура во втором поколении — действующий резерв КГБ, пользующийся в зарубежных поездках «крышей» фонда, были тоже сама благовоспитанность. Они весело приветствовали разыскника:
— Рады вас видеть! Сколько лет…
— Какие люди!..
Игумнов не обольщался. Возвращаясь из поездок, мужики под завязку были заняты личным: обустраивали дома, детей, жен; меняли квартиры, унитазы, мебель — и все у них получалось. Даже болезни приходили к ним как по заказу — если можно было лечь в классную клинику где-нибудь в Брюсселе или, что не хуже, в Зимбабве — бывшей английской Южной Родезии. Журналисты и литераторы — они работали под диссидентов. Правил фондом поэт, слывший в свое время большим леваком, вслед за Евтушенко и Вознесенским.
— Как ваш сегодняшний поход? — спросил он, здороваясь.
— Все в порядке.
— У меня ночью самолет… Вена. Оттуда Берн. Но я не мог не прийти…
«Театр абсурда! Страна дешевой полиции и дорогостоящих фондов…»
— Нас приглашают!..
Бакланов, прошедший внутрь, уже звал их из вестибюля.
— Ты идешь?
— Как прикажешь, начальник… — Жена взяла его под руку.
Ей нравилась дурацкая эта приговорка и сама игра в мента и его подружку — то ли вокзальную торгашку, то ли путану. Люди эти жили в мире слов, которые они приучились забавно и искусно сплетать. Игумнов не раз думал об этом. Уделом мента были поступки. Может, этим он и обратил на себя внимание будущей своей жены? «Разные категории человечества…»
Бакланов остался у входа. Сотрудники фонда, поблагодарив, двинулись в огромный пустоватый вестибюль.
Маги, экстрасенсы вызывали у этих сугубо практичных людей необъяснимый интерес.
— Тебя это нимало не увлекает… — Жена улыбнулась.
— Важно, что это захватывает тебя.
— Я знаю. Спасибо, начальник… — Мысленно она была уже на сцене.
В отличие от обычных ведьмаков, этот был дипломирован — доктор оккультных наук, экстрасенс, президент академии черной и белой магии. Зрители встретили его грохотом аплодисментов. С места в карьер колдун включился в работу. Для разминки он умножил в уме умопомрачительные числа; в стихотворениях, которые читал на память по заявкам зрителей, успевал подсчитывать буквы, слоги…
Игумнову представилась почти идеальная возможность поразмышлять над своим.
