Тут вышли собаки с кинологами и дали понять, что внутри все нормально. Более-менее.
С разной степенью охоты все вернулись к своим занятиям. Зачеты были сданы, контрольные выполнены. День заканчивался как обычно, если не считать некоторых издержек. А именно:
— как выяснилось, три человека так и пробыли все это время в хрупком здании ВГИКа, в частности бабушка, чистившая картошку в подсобном помещении столовой и там же запертая; студент актерской мастерской Тараторкина, игравший труп и заснувший под столом во время репетиции;
— плиты на кухне оставались включенными, и все, что могло, сгорело;
— равно как и похоронены пленки курсовой работы, ухнувшие в лабораторной проявке, о чем уже косвенно упоминалось;
— интервью у Плотникова я в очередной раз так и не взял.
Больше других повезло ректору: того просто не было в институте. В целом же настроение объективно поднялось. Все чувствовали себя причастными к большой пиротехнике. Прогулявшие этот день завидовали остальным. У целой группы творческих людей появилась масса новых впечатлений и свежих импульсов. Откуда? От верблюда, как великодушно объяснил руководитель режиссерской мастерской второго курса, сам Федор Николаевич Копылов. Дескать, много ли надо, чтобы сделать человека счастливым? Отобрать у него все, а потом отдать самую малость.
Обобщая ситуацию, можно заметить, что никто, конечно, не питал иллюзий относительно возможного взрыва. О чем это говорит? Да ни о чем. Бомба не взорвалась по причине собственного отсутствия. Или, может, она еще лежит.
М. Кольцов
Первой парой у Ермилова был Лев Владимирович Михайлов, а точнее, английский язык в его исполнении. Хотя это был не совсем английский. То есть он был английский, но со значительным акцентом на профессиональную специфику и голливудский сленг. Выражением, которое запомнилось Ермилову в первую очередь, оказалось bladder barrier — «барьер мочевого пузыря» — такое маркетинговое понятие, согласно которому фильм определенного жанра должен укладываться в определенный временной формат, идти ровно столько, сколько зритель может выдержать сугубо по физиологическим причинам. Потому что этот несчастный зритель, мол, на комедии хочет в туалет быстрее, чем на боевике, ну и так далее. Вот это деловой подходец!
У Вени было свое фаворитное выражение — terrific idea — всего-навсего «потрясающая идея». Этим terrific idea он умудрялся реагировать даже на кондуктора в автобусе.
Ермилов поднялся слишком рано, но в общежитии не сиделось, и он решил сделать замысловатый крюк — отправиться в институт не стандартным маршрутом — через проспект Мира — по улице Эйзенштейна, а дойти до метро «ВДНХ», от него — одну остановку до «Ботанического сада», а там уже тогда останется несколько минут пешком. Так он и сделал, прекрасно понимая, что ловчит сам с собой, хотел просто возле «ВДНХ» заглянуть в павильончик, где они когда-то с Кирой завтракали.
Ну, заглянул, ну и что? Ну-ну, заглянул и что? Заглянул? И что? Ну-ну… Эти пять бессмысленных слов крутились в голове в разных комбинациях столько, что он проехал свою остановку. Вышел в Свиблово, развернулся, пересел, через три минуты наконец поднялся на поверхность. Выходя из вестибюля метро, заметил возле игрального автомата знакомую левую скулу — Михайлов, Лев Владимирович, собственной персоной.
Преподаватель английского Лев Владимирович Михайлов был с левой своей стороны похож на хичкоковского любимца Энтони Перкинса, того самого, что умел с женщинами здорово ножницами орудовать, причем отнюдь не волосы он им стриг. Костя как-то сказал Ермилову, что 78 процентов институтских студентов безотчетно стараются общаться с Михайловым только с правой стороны; как он это подсчитал — бог весть. Но Михайлов был человек исключительно добродушный, впрочем, как до поры до времени и герой Перкинса в «Психо». Михайлов с удовольствием поддерживал тему «Энтони Перкинс», был его поклонником в самом высоком смысле, прекрасно знал фильмографию и заставлял своих студентов смотреть без перевода «Процесс», «Любовь под Вязами» и «Убийство в Восточном экспрессе».
Значит, вот оно что… Увлечен «англичанин» был игрой на «одноруком бандите» всерьез и отрываться вряд ли собирался. Английский и на первом курсе всегда шел первой парой, и неоднократно Михайлов непредсказуемо на нее не являлся, теперь вот Ермилову стало понятно почему. Значит, занятиям сегодня не бывать. Ермилов потерянно повернулся назад и сразу же увидел в двадцати метрах, на лестнице, ее профиль; не думая, рванулся вперед, перемахнул турникет, в несколько ненормальных прыжков одолел лестницу… Киры не было. Он пробежался по перрону. Бесполезно. И поезда вроде сейчас не ходили. Или нет? Был, кажется, какой-то удаляющийся шум… Между гудящими висками будто поселился магнит. И только сейчас он почувствовал, что брови мокрые от пота. Но ведь она же… ее ветровка ведь была, ее… что ее? Глаза? Вот единственно, во что можно поверить. Ермилов обреченно повернулся в сторону выхода. Он почувствовал bladder barrier и решил все-таки добраться до института. А к нему уже шла, размахивая руками, какая-то тетка и веселого вида мент.
На кафедре режиссуры художественного фильма профессор Копылов и Ольга Александровна Боровицкая пили кофе из майоликовых гжельских чашек и уютно говорили о погоде, балете, футболе, политике, обо всем на свете, кроме кино. Проводя время именно за такой беседой, оба понимали, что они, в высоком смысле слова, ловят момент и упиваются жизнью, и от этого ловили и упивались еще больше. Пока дверь не распахнулась и на пороге не возник проректор Коломиец:
— ЭТО случилось!
Боровицкая пила кофе со сливками, а Копылов — с медом, намазанным на булочку с маком. Теперь они оставили это занятие и оглянулись на Коломийца даже с некоторым испугом.
— Бен Ладен получил Нобелевскую премию мира?
— Лучше! Мэдисон приехал!
— Стивен Дж. Мэдисон? — недоверчиво уточнила Боровицкая, собиравшаяся было закурить сигарету, но ввиду такой неординарной новости затолкавшая ее назад в пачку.
— Проездом с Дальнего Востока, из Японии. Снимал там кино, как принцесса девочку рожала. Между прочим, вместо Плотникова, — укоризненно добавил проректор.
— Как — девочку? — удивилась Ольга Александровна. — Ведь должна была мальчика!
— Вот именно! Не получилось наследника-то. Скандал… Мэдисон должен был оттуда в Англию лететь, в Королевский колледж искусств, но разругался с ними вдребезги. Представляете, какая удача?! Теперь он хочет задержаться у нас, провести мастер-класс, а заодно!.. Заодно — снять кино в экстремальных условиях, то есть в России. Он же фанат русской культуры и всячески ее пропагандирует!
Профессор Копылов поджал губы и молча вышел из кабинета.
— Витя, ты не на митинге, — заметила Боровицкая, — сядь, пожалуйста, выпей кофе и говори человеческим языком. Умеешь?
Коломиец взял чашку Копылова и опустошил ее в два глотка.
— В общем, так. Завтра Мэдисон приедет во ВГИК. Прочтет краткую лекцию и проведет кастинг среди наших студентов, а они… они будут играть в его фильме!! Я с ним только что по телефону… он, оказывается, отлично по-русски говорит!
— Еще бы, — подтвердила Боровицкая, — его отец — выходец из Владивостока, так что, по сути, он не Стивен Дж. Мэдисон, а Степан Георгиевич Медовников. С точки зрения астрологии это…
— Я уже приготовил приказ, — похвастался Коломиец. — Сделаем его почетным доктором ВГИКа. Отличный ход, а? Плотников, надеюсь, будет, они же знакомы?
— Это непредсказуемо, — покачала головой Боровицкая. — Знаю только, что Артем Александрович на прошлой неделе еще был в Португалии на выборе натуры.
Мэдисон обожал цыган и в каждый свой фильм вставлял эпизод с их участием. Намеревался он это сделать и в Москве, поэтому еще до посещения института его отвезли в ресторан «У Валентины и Дуфуни Вишневских». Мэдисон умудрялся терять дивиденды там, где остальные их наживали. На следующий день, когда он появился в институте, на мизинце у него скромно, камешком вбок, посверкивал изрядный перстень. Степан Георгиевич Медовников, больше известный как Стивен Дж. Мэдисон, поверх толстого свитера носил разноцветный пиджак (рукава зеленые, все остальное — синее), а внешностью походил на партийного функционера или тренера футбольной сборной. Была у него в лице некая застывшая мечтательность, эдакая привычка внушать окружающим собственные утопии.
Институт собрался по такому случаю в Большом просмотровом зале, на сцене расположились проректор Коломиец, сам Мэдисон и молодая женщина, которую он представил как свою музу и любимую актрису, — с короткими волосами на прямой пробор, выкрашенными в цвета его пиджака: слева — синяя часть, справа — зеленая. В руках у нее был небольшой продолговатый футляр. К всеобщему удовольствию, появился даже Плотников. Судя по внешнему виду — проездом откуда-то и куда-то.
