Сейчас не время для молитвы.
Все молитвы в мире не спасут сейчас Стива.
Когда он придет, думала Тедди, я брошусь к нему и подставлю себя под пулю.
Когда он придет…
На часах было 7.13.
Не верю, что в бутылке нитроглицерин, думал Хоуз.
Или все-таки нитроглицерин?
Вряд ли.
Нет, она блефует. Она обращается с бутылкой так, словно там вода, никакой почтительности. Разве она вела бы себя так, будь у нее нитроглицерин?
Это что-то другое.
Спокойно, сдерживал себя Хоуз. Надо во всем тщательно разобраться. Отделить желаемое от действительного.
Мне очень хотелось бы, чтобы жидкость в бутылке оказалась водой, а не нитроглицерином. Мне очень хотелось бы этого, потому что впервые в жизни меня разбирает желание врезать женщине так, чтобы она упала. Встать, перейти комнату и — к черту ее револьвер! — врезать ей изо всех сил, чтобы она грохнулась на пол, и дубасить, пока она не потеряет сознание. Вот чего мне хотелось бы сейчас, а рыцарство может идти куда подальше, потому что здесь не тот случай. Что и говорить, драться с женщинами непорядочно, но Вирджиния Додж перестала быть женщиной, она превратилась в нечто неодушевленное. К женскому роду она имеет не больше отношения, чем эта пишущая машинка.
Ее зовут Вирджиния Додж.
И я ее ненавижу.
И мне стыдно от того, что я так ее ненавижу, до остервенения. Я не подозревал, что способен на такую ненависть, это она разбудила во мне черное чувство и заставила возненавидеть ее всей душой. Ненавижу ее — и себя за свою ненависть, а из-за этого ненавижу ее еще сильней. Вирджиния Додж превратила меня в животное, в тупое животное, которое откликается только на боль. Причем самое удивительное, что боль причинили не мне. Ну, щека — ерунда, доставалось и покрепче, но что она сделала с Мисколо? что она сделала с пуэрториканкой? с Майером? Вот это я не в состоянии ни понять, ни простить. Она причинила боль людям, которые в жизни не сделали ничего дурного не-женщине по имени Вирджиния Додж. Их вина лишь в том, что они оказались поблизости, и она унизила их, превратила в неодушевленные предметы.
Поэтому я ее так ненавижу.
И еще потому, что я, да и все остальные в этой комнате, позволили ей превратить живых людей в предметы. Она лишила нас человеческого достоинства, и, допустив это, я позволил ей унизить и смешать с грязью всех людей на свете.
Вот я перед тобой, Вирджиния Додж. Полюбуйся.
Меня зовут Коттон Хоуз. Я стопроцентный американец — белый протестант, воспитанный богобоязненными родителями, которые учили меня различать добро и зло. Учили обращаться с женщинами учтиво и по-рыцарски, а ты превратила меня в хищного зверя, способного не только ненавидеть, но и убить тебя за то, что ты здесь натворила.
Ты врешь нам, что в бутылке нитроглицерин.
Я в этом уверен, Вирджиния Додж.
Или, по меньшей мере, надеюсь, что ты врешь. Я не убежден в этом на все сто процентов, но постараюсь отбросить последние сомнения. Я чертовски сильно постараюсь.
Не надо разжигать в себе ненависть. Ненависти во мне и так предостаточно. И сохрани тебя Господь, Вирджиния Додж, когда я окончательно пойму, что ты блефуешь и что в бутылке простая вода.
Сохрани тебя Господь, потому что я убью тебя.
Ответ вдруг пришел к нему сам собой.
Иногда такое случается.
Распрощавшись с Аланом Скоттом, он прошел через притихший дом, в котором поселилась смерть, и оказался в просторном вестибюле с хрустальной люстрой и роскошным зеркалом у дверей. Он взял свою шляпу с мраморного столика перед зеркалом, удивившись вдруг, отчего он сегодня надел шляпу, ведь он так редко носил ее, вчера, например, он пришел сюда без шляпы — и тут его кольнула мысль о том, что богатство обладает свойством внушать невольное почтение.
Мы не должны быть нетерпимыми, внушал он себе. Мы не должны винить богатых за то, что они не знают страстей и горестей, порождаемых бедностью.
Мрачно улыбаясь, он глядел в зеркало, потом поправил шляпу и отворил массивную дубовую дверь. На улице было темно. Один-единственный фонарь вдалеке у ограды едва освещал дорогу. В воздухе пахло дымом.
Он двинулся по дорожке, размышляя об октябре, о запахе дыма, тлеющих листьях, о том, как приятно жить на островке старины посреди огромного города и жечь листья во дворе. Он оглянулся. Возле гаража на фоне звездного неба виднелся силуэт. Кто-то из трех братьев, судя по росту — тот самый, гигант. Рядом вился дымок от костра. Один из великолепных Скоттов жжет листья. Странно, почему бы не поручить это Роджеру или сторожу? Неужто у них нет сторожа? Так, так, нет сторожа, который мог бы сжечь…
И тут его осенило.
Дым.
Дерево.
Один из братьев сам развел костер.
Дерево. Дерево! Господи Боже, конечно же, дерево!
Он резко повернулся и зашагал по направлению к гаражу.
Как запереть дверь, думал он, и лицо его расплывалось в совершенно идиотской улыбке, как запереть дверь снаружи, чтобы создалось впечатление, будто она заперта изнутри?
Для начала надо сорвать засов, и тогда, как только дверь откроют, все решат, что засов сорвали, когда пытались взломать дверь. Это первое, что надо сделать. Так вот откуда взялись царапины на косяке и на двери изнутри! Разве ломик оставил бы их, если им работать снаружи? Как же ты сразу не понял этого, Карелла, болван ты этакий!
Стало быть, сначала надо сорвать запор.
Старик был задушен, конечно, еще раньше. Вот он валяется на полу, а убийца орудует у двери, старательно отдирая запор. Теперь скоба висит на одном шурупе. Позже это создаст впечатление, будто ее сорвали, когда взламывали дверь.
Затем на шею старика набрасывается петля, свободный конец веревки перекидывается через балку, и веревка натягивается так, чтобы покойник повис в воздухе. Он тяжел, но и убийца здоровый малый, к тому же он старается вовсю — ему надо, чтобы покойник висел хотя бы в полуметре от пола. Затем убийца пятится к двери и крепко привязывает веревку к ручке.
А на другом ее конце болтается старик.
Теперь надо открыть дверь. Это не трудно. Достаточно слегка приотворить ее, лишь бы протиснуться наружу, в коридор. Как только убийца окажется в коридоре и отпустит дверь, тяжесть тела снова закроет ее. А скоба изнутри висит себе на одном шурупе.
Убийца уже в коридоре, и единственное, что ему остается, — создать иллюзию, будто дверь заперта и не откроется, сколько ее ни тяни.
Как это сделать?
Проще простого.
С помощью механического приспособления, известного человечеству с древнейших времен.
Но кто убийца?
Им может быть только один человек. Тот, кто отворил дверь после того, как в ход был пущен ломик. Тот, кто подошел настолько близко, что имел возможность…
— Кто здесь? — раздался голос.
— Марк Скотт? — спросил в свою очередь Карелла.
— Да, а вы кто?
— Карелла.
Марк шагнул к небольшому костру. Между ним и Кареллой поднималась струйка дыма. Костер догорал, красные отблески играли на лице Марка.
— Я думал, вы давно ушли, — сказал Марк. В руке у него были грабли, он поворошил угли, огонь ожил, разгорелся с новой силой, и красные блики на лице сменились желтыми.
— Нет, я еще здесь.
— Что вам нужно? — спросил Марк.
— Вы, — просто сказал Карелла.
— Не понял.
— Вы пойдете со мной, Марк.
— С какой стати?
— Потому что вы убили своего отца.
— Не говорите глупостей, — сказал Марк.
— А я и не говорю, — ответил Карелла, — Я более чем серьезен. Вы это сожгли, да?
— Что я сжег? О чем речь?
— О том, как вы заперли дверь снаружи.
— Вы ошибаетесь. На двери снаружи нет засова, — сказал Марк.
— То, чем вы воспользовались, действует не хуже засова. И чем сильнее тянуть дверь, тем крепче она запирается.
— О чем вы? — еще раз спросил Марк.
— О клине, — ответил Карелла. — О самом обыкновенном маленьком деревянном треугольнике.
— Не понимаю, к чему вы клоните, — проговорил Марк.
— Прекрасно вы все понимаете. Клин, треугольный кусочек дерева. Вы подсунули его под дверь острым углом вперед. Всякая попытка открыть дверь только загоняла клин еще глубже.
— Вы совсем рехнулись, — сказал Марк. — Нам пришлось взламывать дверь ломом, потому что она была заперта изнутри…
— Она была прижата снаружи деревянным клином, который, кстати сказать, оставил вмятину в железной окантовке. Лом тут помочь не мог, им только разворотили дверной косяк, усеяв весь пол щепками. Тогда к двери подошли вы, Марк. Вы стали ощупывать ее и незаметно выбили клин и освободили дверь. Теперь вам с братьями не составило большого труда открыть ее, хотя тело вашего отца всей тяжестью натягивало веревку, привязанную к ручке.
— Это просто нелепо, — проговорил Марк. — Откуда вы…
— Я видел, как Роджер выметал из коридора щепки. Кусочки дерева от косяка и среди них ваш клин. Щепки оказались отличной маскировкой. Это вы их сейчас сжигаете? И клин с ними заодно?
