— Ну, а Косой?
— Его ждет твой Васька. — И Цветков задумчиво прибавил: — Боюсь я этой встречи.
Виталий нахмурился.
— Разрешите, я к нему загляну?
— Нечего. Все договорено. И вообще он сейчас на работе.
— Пошли, симулянт, — поднялся со своего места Откаленко. — Не будем мешать начальству.
Цветков добродушно усмехнулся.
Друзья зашли к себе в комнату, уселись на диван и закурили. Игорь, добродушно усмехаясь, продолжал начатый в коридоре разговор.
— …Просто свихнулась на всяких лекарствах. На то она, конечно, и медсестра. Но в отношении меня у нее только одно лекарство. Знает, что не выношу ее слез. Вот и пользуется. Ну, да ладно! — перебил он себя. — Давай лучше расскажи, как ты там воевал, в Снежинске.
— Нет, — замотал головой Виталий. — Сначала ты расскажи, как вышли на того артиста.
— Это, старик, успеется.
— Нет! В конце концов я больной человек. Может, это моя последняя воля.
Они еще не кончили свое веселое препирательство, когда позвонил Цветков.
— Живо ко мне!
Он сказал это таким тоном, что Игорь, а за ним Виталий опрометью бросились из комнаты.
Когда они появились у Цветкова, тот с усмешкой оглядел их, взволнованных и нетерпеливых, и сообщил:
— Починского обокрали. Всю ночь пробегал, искал свои чемоданы. Сейчас сидит у дежурного по вокзалу.
— Обокрали? — ошеломленно переспросил Игорь. — И значит…
— Вот именно, — заключил Цветков. — Ясно, что портсигар тоже уплыл.
— Ну, знаете! — Игорь развел руками. — Это уже мистика.
— Как же все случилось? — спросил Виталий.
— Ничего не известно. Откаленко, быстро в машину! И Починского сюда. Будем разбираться.
Через полчаса растерянный, изнервничавшийся Починский сидел в кабинете Цветкова и сбивчиво рассказывал, еще считая себя лишь жертвой чьего-то преступления:
— Приехал я на вокзал задолго до отхода поезда. Наших еще не было. Зашел в ресторан. Думаю, перекушу. А то дома не успел, торопился…
«И чего это ты так торопился, сукин сын?» — с усмешкой подумал Игорь.
— Сто граммов водки заказал, — продолжал Починский. — Это я точно помню, не больше. Потом подсел ко мне очень приличный человек. Инженер. Командированный. Ну, выпили… — Починский замялся. — Порядочно, надо сказать. Он что-то рассказывал. Я тоже. Увлеклись. Потом он попросил постеречь его чемодан, в туалет пошел. Потом и я пошел. Возвращаюсь, а чемоданов моих нет. А его стоит. Я туда, сюда. Нет его!
— Почему не заявили сразу в милицию?
— «Почему», «почему»! — раздраженно ответил Починский. — Потому что милиция только в книгах хорошо работает да на сцене…
— Когда вы ее изображаете, на юморе, — насмешливо заметил Игорь.
— Не остроумно, — отрезал Починский. — Лучше вот найдите мои чемоданы.
Цветков невозмутимо кивнул головой:
— Постараемся. Какие у вас там были вещи?
— Вам что, все их перечислить?
— Обязательно.
— Что ж, пишите, — иронически усмехнулся Починский. — Костюм светлый, бежевый, потом серый пиджак, совсем новый, между прочим…
Он стал перечислять свои вещи. Игорь записывал.
Когда Починский, наконец, кончил, Цветков спросил:
— Это все?
— Все, если не считать мелочей.
— Назовите и мелочи.
— Булавки, иголки, зубную щетку, да?
— Да, и их.
— Вы что, издеваетесь надо мной? — возмутился Починский. — Меня обокрали, кто-то совершил преступление, а вы…
Цветков, хмуро глядя ему в глаза, отчеканил:
— Сбавьте тон. Мы сейчас перейдем к вашему собственному преступлению.
— Что?! Что вы сказали?!.
— Что слышите. Где портсигар из музея?
— Какой портсигар?! Я не знаю никакого портсигара! — полные щеки его залились краской, глаза забегали по сторонам. Он кричал все громче, все озлобленнее. — Это что за приемы?! Я буду жаловаться! У нас на просмотре ваш министр был! Я ему немедленно позвоню, вот увидите! Я в ЦК партии позвоню! Вы еще меня не знаете!..
Цветков все так же невозмутимо оборвал его:
— Прежде чем звонить и жаловаться, может быть, пригласим Данилову? Она вам кое-что напомнит.
— Не знаю никакой Даниловой!
— То есть как это не знаете? — вмешался Игорь. — Заговариваться начинаете?
Починский посмотрел на него взбешенными глазами, потом нервно сказал:
— Да, да, действительно. Но при чем тут она?
— Может быть, перестанете валять дурака? — хладнокровно осведомился Цветков. — И все честно расскажете?
Но тут вдруг Починский заплакал. Видно, нервы его не выдержали. Он тяжело всхлипывал, и по толстым щекам потекли слезы.
— Я не могу… Все так неожиданно навалилось… Я человек впечатлительный… Такой грубый нажим…
Игорю стало противно, и он безжалостно заметил:
— Только не грозите кончить самоубийством. И в кино сниматься нам не обязательно.
— Издеваетесь!.. — визгливо, сквозь слезы крикнул Починский. — Еще издеваетесь!..
Виталий слушал, чувствуя, как начинает нестерпимо болеть голова и озноб пробирает тело. «Все-таки температурка есть», — подумал он.
— Будете говорить или нет? — холодно спросил Починского Цветков.
— Только не вам!..
— Придется нам, гражданин Починский.
— А я не могу… с вами… разговаривать!.. У меня нет сил выносить… ваши издевательства… — он еле сдерживал рыдания, большие пухлые руки его тряслись, когда он вынимал платок, чтобы вытереть слезы.
Цветков брезгливо сказал:
— Рассказывайте, Починский. Чего уж там.
— И не устраивайте бесплатных спектаклей, — вставил Игорь.
— Уберите его!.. — завизжал Починский. — А то я за себя не отвечаю!..
Цветков строго посмотрел на Игоря, и тот, усмехнувшись, проворчал:
— Теперь мы за вас отвечаем.
Он умолк, скосив глаза на Виталия и как бы приглашая того в свидетели этой сцены. Но тут же взгляд его стал озабоченным. Игорь встал и сказал Цветкову:
— Федор Кузьмич, разрешите нам с Лосевым выйти. Я его домой отвезу.
Цветков поглядел на Виталия и кивнул головой:
— Давайте.
— Не пойду, — решительно возразил Виталий и вдруг, словно по наитию, многозначительно добавил: — Я хотел бы кое-что еще узнать о том инженере.
Цветков и Откаленко переглянулись, и Цветков пожал плечами:
— Ладно. Слушай.
Игорь недовольно уселся на свое место.
— Ну, теперь по порядку, — обратился к Починскому Цветков. — Первое. Зачем вам нужен был портсигар?
На толстом лице Починского появилось выражение почти трагическое, и, театрально вздохнув, он сказал:
— Хорошо. Слушайте же. Я сам не знаю, что со мной творилось. Если хотите, это тоже по Достоевскому. И это будет почти исповедь. — Он снова вздохнул и, сделав многозначительную паузу, приступил к рассказу: — Все началось с постановки у нас в театре пьесы одного австрийского классика. На премьере, которая прошла с грандиозным успехом, — я играл одну из главных ролей — присутствовали сотрудники посольства. А потом посол устроил прием в честь участников спектакля. И там, на приеме, я познакомился с одним искусствоведом. Обаятельнейший человек! Он восхищался Москвой, ее музеями. Потом заговорил о музее Достоевского, о том, как популярен Достоевский на Западе. И между прочим, сказал, что там за любой сувенир Достоевского, за любую его вещицу платят колоссальные деньги. «Я бы, — сказал он со смехом, — и сам, не задумываясь, отдал бы…» — тут он назвал громадную сумму. Ну, посмеялись. Потом заговорили о другом. Обменялись адресами. В тот момент я и не подозревал, как трагически обернется для меня этот памятный вечер…
Починский говорил с чувством, голос его звучал то зловеще, то насмешливо, то грустно, он судорожно прижимал к груди свои большие розовые руки или делал эффектные жесты, помогая рассказу. Починский явно старался очаровать, подкупить слушателей этой своей игрой, не чувствуя всей ее неуместности и бессмысленности.
— …Вскоре я, клянусь вам, забыл об этой встрече, — с пафосом продолжал он. — И вдруг узнаю, что театр едет в Австрию на гастроли. И тут мне словно что-то в голову ударило: вот бы привезти с собой какую-нибудь безделицу Достоевского! Пошел в музей, увидел этот портсигар и потерял покой. Это было как наваждение, как рок какой-то! Снился он мне! Представлял — да так живо! — как позвоню по приезде в Вену этому искусствоведу, как встретимся, как передам ему портсигар. Деньги уже распределил, хозяином их себя уже чувствовал. И так и сяк их тратил. Потом планы начал составлять, как этот портсигар… ну, достать, что ли, — он глубоко вздохнул, широким жестом промокнул вспотевший лоб и горестно, чуть заискивающе улыбнулся. — Конец этой трагедии вы знаете. Но клянусь, все это было как мания, как болезнь. В принципе я честный человек и никогда раньше…
— Раньше было тоже не все хорошо, — сухо заметил Цветков. — Нам уже кое-что известно о вас.
