Разве я имею право рисковать?
Она включила верхний свет в комнате и начала медленно расхаживать взад и вперед, опустив плечи и приволакивая ноги в мягких шлепанцах. Неподвижно, как статуя, сидящий Кирилл настороженно наблюдал за ее передвижениями.
– Еще у меня есть Лешка, рассеянный растяпа, талантливый математик, но ужасно наивный и доверчивый. Его обмануть и поймать в капкан ничего не стоит. Лешка мне тоже очень дорог, я знаю его еще со школы, он был моим первым мужчиной, я чуть было не родила ему ребенка. Он мой единственный близкий друг, у меня ведь, Кирюша, нет ни одной подруги.
Странно, правда? Может, я и не люблю Лешку той страстной любовью, о которой пишут в книгах, но я, наверное, на такую любовь просто не способна. Я его люблю, как умею. Конечно, у него бывают заскоки по части ярких пышногрудых брюнеток, но это длится от двух часов до двух дней, а потом он возвращается ко мне, потому что нам хорошо друг с другом и плохо со всеми остальными. Ну, что греха таить, и у меня были другие мужчины, в одного из них я даже была влюблена до замирания сердца. Но все равно Лешка был и остался моим самым близким и родным. Между прочим, никто никогда не будет выхаживать меня так, как Чистяков, когда я болею. А болею я, Кирюшенька, порой довольно тяжело, имей это в виду. У меня была травма спины, и теперь, стоит мне поднять что-нибудь тяжелое, она довольно громко заявляет о себе. Тогда я ложусь на пол, потому что не могу лежать на мягком диване, и тихо погибаю. А Леша делает мне уколы, готовит еду, помогает встать и вообще выполняет функции медсестры. В такие дни он переселяется ко мне, хотя живет и работает в Подмосковье, и добираться от моего дома до работы ему приходится два с половиной часа. Но он ни разу не пожаловался и ни разу не отказался мне помочь. Так как ты думаешь, Кирюшенька, имею я право рисковать Лешей Чистяковым?
Мерная ходьба и крепнущий звук собственного голоса успокоили Настю.
Озноб, сотрясавший ее, прошел, она даже немного согрелась, руки уже почти не дрожали. Она внимательно посмотрела на собаку и убедилась, что и та стала гораздо спокойнее. «Хорошо, – удовлетворенно подумала она. – Значит, мне и в самом деле удается взять себя в руки. Кирилл это чувствует».
Настя рискнула расширить сферу активности и вышла на кухню. Пес незамедлительно последовал за ней, сев у двери и опять застыв как изваяние.
В три часа ночи Насте наконец удалось поесть и выпить крепкого свежезаваренного кофе, около четырех она настолько осмелела, что простояла минут двадцать под горячим душем. К шести утра она собрала со стола исписанные и исчерченные непонятными закорючками листы бумаги, разорвала их на мелкие кусочки и выбросила в мусорное ведро. Кирилл мирно лежал у ее ног, положив нос на мягкий шлепанец, всем своим видом как бы говоря:
«Вот теперь ты совсем успокоилась, ты не пахнешь страхом, и я больше не нервничаю. Поэтому я даже могу лечь около тебя».
Она посмотрела на часы. До приезда Андрея Чернышева оставалось чуть больше сорока минут. Настя подошла к зеркалу и подмигнула своему отражению. Теперь она знала, что ей делать.
Василий Колобов нетерпеливо вскрыл конверт и вытащил письмо, отпечатанное на машинке.
«Ты позволяешь себе распускать язык У тебя короткая память, Колобов.
Если не хочешь повторения пройденного, приходи завтра, двадцать третьего декабря, по адресу, который тебе известен, в половине двенадцатого вечера. Сообщишь в милицию – до места не доедешь».
Колобов медленно положил письмо в карман и поднялся на лифте в свою квартиру. Опять они его достают! Не ходить? Нет, лучше пойти, «повторения пройденного» он не хотел. Били эти подонки больно.
Полковник Гордеев вызвал к себе Селуянова.
– Николай, мне нужно тихое темное место в районе Савеловского вокзала.
Коля Селуянов в свое время пришел работать в милицию, повинуясь внезапному и совершенно необъяснимому порыву. До этого он с самого детства мечтал стать градостроителем, в его голове рождались бесконечные идеи усовершенствования застройки Москвы, чтобы в ней всем было удобно: и пешеходам, и водителям, и детишкам, и пенсионерам, и домохозяйкам… Он знал родной город, как собственную квартиру, каждый закоулок, каждый проходной двор, каждый перекресток, где в «час пик» скапливались автомобильные пробки. Эти знания были весьма полезны в работе, и ими пользовался не только сам Селуянов, но и все его коллеги.
Коля задумался, потом придвинул к себе чистый лист бумаги, взял ручку и начал быстро чертить схему.
– Вот здесь есть хорошее место, – он поставил крестик на чертеже, – это минут семь медленным шагом от вокзала. Там арка и глухой двор, дом на капитальном ремонте, жильцов нет. Потом еще вот здесь, – на схеме появился второй крестик, – тоже тихо и безлюдно, особенно ночью. Ориентир – киоск «Роспечать», через пять метров поворот налево, и сразу за углом – три коммерческие палатки. Они стоят очень удобно, с фасада кажется, что вплотную друг к другу, а сзади видно, что между ними есть пространство. По ночам эти палатки не работают. Хватит или еще нужно?
– Давай еще парочку на всякий случай, – попросил Гордеев.
Отпустив Селуянова, полковник Гордеев повертел в руках схему с четырьмя крестиками и недоверчиво покачал головой. Да, он одобрил план, который предложила Каменская, но не потому, что план этот казался ему верхом совершенства, а потому, что ничем больше не мог ей помочь. В плане были очевидные огрехи и слабые места, Анастасия и сама их видела, но латать дыры было нечем: слишком мало сотрудников можно было привлекать к делу. Утечка информации по делу Ереминой шла постоянно, и предотвратить ее можно было только одним способом: ограничив круг владеющих этой информацией.
Виктор Алексеевич с болью смотрел, как рушится все то, что он настойчиво и любовно создавал долгие годы: коллектив, в котором не было универсальных специалистов, зато были крепкие профессионалы, обладающие каждый своим талантом, и таланты эти служили общему делу и на пользу всем. Если бы, например, можно было подключить к делу Володю Ларцева, он бы нашел способ развязать язык Василию Колобову и вытянуть из него правду об избиении, о котором тот упорно молчал. Если бы можно было, как прежде, посадить Анастасию за аналитическую работу и дать ей возможность как следует подумать, она бы обязательно придумала что-нибудь остроумное и изящное, а обаятельный контактный живой Коротков и строгий красивый интеллектуал Лесников разыграли бы по ее сценарию блестящий и убедительный спектакль, после которого вместо аплодисментов и цветов на них посыпался бы дождь информации. Если бы… Если бы… Нельзя. Пока нельзя.
Гордеев уже знал, кто из его сотрудников контактирует с преступниками, но что-то мешало ему положить конец мучительной ситуации. И дело было не только в сострадании, эмоциях и сердечной боли. Виктор Алексеевич не мог избавиться от чувства, что в этом деле все не так просто, что за единичным предательством стоит нечто большее. Нечто более сложное и более опасное.
Была и еще одна вещь, которая смущала его в плане, предложенном Каменской. Гордеев требовал от своих сотрудников беспрекословного соблюдения требований закона. Положа руку на сердце, он не смог бы сказать, что его правосознание протестует против не вполне законных действий, к которым частенько прибегают оперативные работники при раскрытии преступлений. Это было повсеместной и повседневной практикой, сколько Колобок помнил свою работу в милиции, а было тому уже три десятка лет. Дело было в другом. Виктор Алексеевич наглядно видел, как дозволенность и безнаказанность незаконных методов работы приводила к падению профессионализма, утрате изобретательности в разработке оперативных комбинаций. Ну в самом-то деле, зачем мучиться и изучать системы замков и принципы подбора ключей, когда любую дверь можно открыть ломом или кувалдой? А в недалеком будущем уже маячили адвокаты, допускаемые к подозреваемому с момента задержания, а также далеко не «карманные» прокуроры и судьи, постепенно выходящие из-под гнета статистических показателей и из-под страха перед партийными репрессиями. Такую перспективу Гордеев разглядел много лет назад, еще в самом начале процесса демократизации, и начал собирать, кропотливо и тщательно, команду, которая сможет научиться работать в новых условиях. Команду, которая, раз и навсегда усвоив, что требования закона святы и нерушимы, сумеет нарастить профессиональный потенциал, достаточный для успешной работы, сумеет придумать и реализовать новые приемы и методы раскрытия преступлений. Команду, которая сможет использовать и психологию, и топографию, и физические данные, и интеллект, и еще Бог знает что… Но только не нарушения закона.
В плане Каменской никаких очевидных нарушений не было. Но Виктор Алексеевич подозревал, что Анастасия чего-то недоговаривает. Безусловно, на прямой обман начальника она не пойдет, но… Хитра, чертовка.
