– Ничего нового я тебе не скажу, – произнесла она, когда Настя закончила. – Ты сама все уже сформулировала. Как автор большого количества книг, могу только заметить, что первая книга и не первая книга – это принципиальная разница. А единственная книга – тем более.
– Разница в чем?
– В степени болезненности проблемы. Когда автор написал много книг и ему нужно написать еще одну, он примерно прикидывает, про что он еще не написал, и из всего обилия не охваченных им тем выбирает ту, которая ему более или менее интересна в этот момент. Или если не интересна, то хотя бы наименее противна. А в твоем случае человек вообще не автор, не писатель, а ученый-химик, к тому же, как ты утверждаешь, вполне успешный. И если он задумывается о том, что хотел бы написать книгу на определенную тему, это означает только одно: эта тема его гложет день и ночь, дышать не дает, занимает все его мысли.
– И что получается? – спросила Настя, которую охватило волнение, то самое привычное волнение, которое она частенько испытывала, когда работала на Петровке.
Оно всегда появлялось, когда рядом брезжила неожиданная догадка.
– Получается то, что ты и подумала, – усмехнулась Татьяна. – Либо такая ситуация случилась с его близким другом или родственником и не дает ему покоя, либо он не настолько успешен, как ты думаешь. Либо…
– Либо он вообще не тот, за кого себя выдает, – закончила Настя. – Таня, ты рано вышла в отставку. Тебе бы еще работать и работать.
– Могу себе представить, что получилось бы из Гришки, если бы я его до сих пор оставляла наедине с книгами, – рассмеялась Татьяна. – Я хотя бы в последние несколько лет занимаюсь ребенком, а так вообще рос бы как сорная трава.
При этих словах Гриша поднял голову от книги и с упреком посмотрел на мать.
– Я все слышу, между прочим.
И со вздохом добавил:
– Если бы я решил написать книгу, я бы написал про то, что взрослые не просто нас не понимают, они не хотят нас понимать, потому что думают, что мы примитивные. А это порочное заблуждение.
Настя подавила рвущийся наружу смех и подумала, что словарный запас у мальчика, которому только через пару месяцев исполнится тринадцать, достаточно богат.
* * *
В понедельник утром в кабинет Владислава Стасова зашел Доценко с пластиковым файлом в руке.
– Влад, можешь меня резать на куски, но я уже из-под себя выпрыгнул в поисках этого Гашина и ничего больше сделать не могу, – заявил Михаил, положив файл перед своим шефом. – Я перерыл весь Интернет, залез во все базы, какие только смог вскрыть, но нашел одного-единственного Гашина Славомира Ильича, более или менее подходящего по возрасту.
Стасов ободряюще посмотрел на него.
– Ну так отлично! Если он единственный, то, значит, это он и есть. А адрес его нашел?
– Если бы… Короче, тот Гашин, которого мне удалось найти, никакой не ученый и не химик, а театральный критик и драматург из Перми. Так что я сильно подозреваю, что он все-таки не тот.
– Фотография есть? – спросил Стасов.
– Там, в файле, можешь посмотреть.
Стасов вытащил несколько распечатанных страниц, мельком просмотрел их, хмыкнул и уткнулся глазами в фотографию.
– Хорош, подлец, – заметил он. – Красавчик. Пожалуй, Евтеева могла в такого влюбиться без памяти. А ну-ка я сейчас ей позвоню и попрошу приехать взглянуть на фотографию.
Он позвонил Валентине, которая согласилась немедленно приехать. Через два часа она вошла в его кабинет, бледная и напряженная.
– Откуда у вас его фотография? – спросила она прямо с порога, даже не поздоровавшись. – С ним случилось несчастье? Он умер? Погиб?
– Боже мой, Валентина Дмитриевна, с чего такие страшные мысли? – бросился успокаивать ее Стасов. – Почему непременно несчастье? Почему сразу «погиб»?
– Я всю дорогу думала, откуда у вас фотография, и решила, что из уголовного дела, потому что Славомир… потому что его больше нет. Откуда еще ей взяться? – дрожащим голосом пояснила Евтеева.
– Да все совсем не так, – улыбнулся Стасов. – Нет никакого уголовного дела. А есть человек по имени Славомир Ильич Гашин, но мы с Михаилом не знаем, это тот, кого вы разыскиваете, или просто однофамилец. Поэтому мы хотим предъявить вам фотографию. Вот, посмотрите.
Владислав протянул ей листок с распечатанной фотографией, и лицо Валентины моментально вспыхнуло.
– Да, это он. Вы его нашли? Вы знаете, где он сейчас?
Стасов развел руками:
– К сожалению, пока нет. Но если это он, то мы его найдем, я вам обещаю.
– Когда?
Теперь голос Евтеевой больше не дрожал, и в нем появились требовательные начальственные нотки.
– Как сможем. Но мы будем очень стараться.
Когда Валентина ушла, Стасов вызвал к себе Доценко.
– Она его опознала, – сообщил он. – Ну и какие выводы мы можем сделать? Наш ученый оказался театральным деятелем. Это как?
– Ну, то, что он представился жутко секретным ученым, – это вполне объяснимо, – сказал Доценко. – Хотел выглядеть в глазах Валентины и Ольги поинтереснее.
– А что, драматург и театральный критик нынче не котируется? – недоверчиво спросил Стасов. – По-моему, очень даже престижный вид деятельности, творческий, интересный.
– Но почему он ходил с охраной? – задумчиво проговорил Михаил. – Какого рожна охранять драматурга? Ученого-химика – это я еще понимаю, особенно если он секретный, связан с оборонкой, а драматург-то кому нужен?
– А ты уверен, что охрана была? Может, Валентине показалось?
– Да нет, – пожал плечами Миша, – Ольга тоже про охрану говорила. Не могут же у них быть коллективные галлюцинации.
– Слушай, – внезапно оживился Стасов, – а не мог этот Гашин Крамареву тоже мозги заполоскать? Мол, он такой секретный ученый, у него такие разработки, и его надо охранять.
– Мог, – согласился Доценко. – Только зачем? В чем фишка? И почему хозяин дома Максим Крамарев, когда к нему приезжала та пожилая пара, про которую рассказывали и Валентина, и Ольга, закрывался вместе с ними и Гашиным и вел какие-то секретные переговоры? Евтеева рассказывала, что когда они собирались на свои таинственные совещания, то даже прислуге не разрешали им напитки и закуски подавать, чтобы те ненароком чего не подслушали.
Стасов поскреб пальцами висок и наморщил нос.
– Фигня какая-то получается со всех сторон. Кстати, кто такие эти загадочные гости?
– А я почем знаю, – отозвался Доценко.
Они еще долго обсуждали такое простое на первый взгляд дело Валентины Евтеевой, которое неожиданно оказалось таким непонятным и запутанным. И расстались, сойдясь во мнении, что здесь что-то очень нечисто.
* * *
Полковник Алекперов не сидел без дела и, помимо своей основной деятельности, активно занимался поисками информации, которая могла бы пролить свет на убийство матери Бориса Кротова и на автора подметных писем. В копии приговора по делу Стеценко, которую передал ему Кротов, было сказано, что его мать Лариса работала диспетчером в ЖЭКе, обслуживавшем в том числе и тот дом, в котором она жила. Хан не поленился, нашел давно вышедших на пенсию работников этого ЖЭКа, задал им множество вопросов, в том числе и о том, знали ли они каких-нибудь друзей-подружек красавицы Ларисы Кротовой, а потом, как и полагается, пошел «по цепочке»: находил одного, узнавал у него имя и координаты другого, шел к этому другому и так далее. В итоге от этих друзей и особенно подружек, «работавших» вместе с Ларисой в области одной из древнейших профессий, ему удалось выяснить, что в ЖЭКе Лариса работала только последние полгода перед гибелью, а до этого была элитной проституткой, которую активно использовал КГБ для обслуживания «своих» клиентов, причем не иностранцев (иностранцы проходили по другому ведомству), а советских граждан, занимающих высокое положение. Этим гражданам ведь тоже иногда расслабиться и отдохнуть нужно, а с кем же им расслабляться? С первой попавшейся девочкой с вокзала? Нет, кадры должны быть «чистые» и проверенные. Вот таким «чистым» и проверенным кадром и была Лариса Кротова, которую посылали чаще всего обслуживать высоких гостей в банях и на дачах.
Картина у Хана в целом сложилась, и он вызвал Кротова на очередную встречу, которую назначил на этот раз не на конспиративной квартире, а у себя дома. Так ему в тот день было удобнее. На самом деле Хан опасался, что то, что он собирался сказать Борису-Александру, вызовет у того шок, во всяком случае, реакция на рассказ может оказаться какой угодно, в том числе и неадекватной, и Алекперову куда удобнее остаться с разволновавшимся человеком в домашней обстановке, чем на квартире, предназначенной для конфиденциальных деловых встреч. Если уж Кротов и начнет бить посуду или стекла, то лучше пусть делает это дома у Ханлара.
Опыт у полковника был немалый, к приходу гостя он запасся и водкой, и закуской, и сердечными препаратами, и еще кое-чем, что, как он точно знал, может в такой ситуации понадобиться.
