Женщине, которая когда-то была Сарой Бейкер и которая сумела выжить.
«Вы не из тех, кто выживает. Вам это известно? Вы ни хрена не знаете о выживании…»
Да, теперь ему стало понятно, почему она так сказала, теперь он знал, кто она такая.
Все остальное в ней тоже приобрело смысл. Шрамы. Неприятие прикосновений. Ее возвращения в прошлое и то, почему новости об убийстве у реки Биркенхед спровоцировали их. Мысли вернулись к словам отца о том, как ранчо Броукен-Бар помогло исцелить ее. Коул задумался о том, что произошло с ее мужем Этаном, с ее семьей. Может быть, она так тщательно вычеркнула свое прошлое, пытаясь уничтожить любое напоминание о пережитых мучениях? Или для того, чтобы забыть, ей нужно было исключить из жизни все, чтобы было связано с Уотт-Лейк? Коул понимал это желание забыть. Он сам уехал с этого ранчо и из этого дома, чтобы стереть плохие воспоминания. Хотя их нельзя сравнить с тем, что пришлось пережить Оливии. В сравнении его проблемы казались почти банальными.
За окном уже почти стемнело, маленькие солнечные фонарики слабо освещали тропинки между деревьями. Вглядываясь в темноту, он вдруг понял, почему с такой готовностью согласился продать ранчо, когда Джейн это предложила. Потому что это место все еще не давало ему покоя, и продажа стала бы способом избавиться от плохих воспоминаний, показать нос отцу.
Но что-то начало совсем незаметно меняться. Коул вспомнил и хорошие времена, а не только плохие. И эти хорошие времена были основными, сформировавшими его характер, тем, что он сам о себе забыл. И теперь, когда он оказался на перепутье, дорога жизни привела его обратно в Броукен-Бар. И это выглядело почти как знак.
Да, ранчо пришло в упадок. Да, оно потребует усилий и серьезных капиталовложений, если попытаться вернуть на ранчо скот. Но возможность начать новую главу манила Коула.
К чему еще он мог вернуться в этот момент? Если муза когда-нибудь снова схватит его за шиворот, он сможет писать и в Броукен-Бар.
Мысли вернулись к Оливии, и Коул негромко фыркнул. Если он захочет остаться на ранчо, то это будет возможно только с ее согласия. Этим местом управлять ей. Тогда почему его это совершенно не волнует? Потому что она этого заслуживает, вот потому, черт побери.
Изображение с экрана монитора заполнило его мозг. Фотография Сары Бейкер, сделанная незадолго до ее исчезновения двенадцать лет назад. Та самая, которую использовали для плакатов «Ушла из дома и не вернулась».
Те же каштановые, красиво подстриженные волосы, пухлые губы. Глаза цвета мха. Но на том снимке она была простодушной молодой женщиной, которой жизнь обещала многое. У нее были надежды. Смелые мечты. До того как ее похитили, искалечили, изнасиловали, избили.
По коже побежали мурашки, когда Коул вспомнил о шраме вокруг ее шеи.
«Ее нашли с обтрепавшейся веревкой, крепко завязанной вокруг шеи, и с обмороженными ступнями…»
Последняя жертва. Единственная выжившая. Та, которая отчаянно сражалась, чтобы убежать от маньяка и передать его в руки правосудия. Но какой ценой? Ценой жизни в Уотт-Лейк? Ценой потери мужа и семьи?
В какой страшный момент она попыталась убить себя?
«Она была словно срезанный цветок, когда приехала. Это место излечило ее. Шрамы на ее руках были такими красными и воспаленными, сейчас они начали бледнеть…»
Коул посмотрел на часы. Нужно спуститься вниз, к ужину. Ноутбук подождет. Коул не станет говорить с Оливией о том, что узнал. Он хотел, чтобы она сама рассказала ему правду. У него появилась новая цель: завоевать доверие Оливии, пусть она почувствует себя в безопасности и сама поделится с ним своим прошлым.
Он уже собирался покинуть свой наблюдательный пост у окна, когда его внимание привлекло движение среди деревьев. Из теней вышла пара и направилась к освещенному крыльцу, отбрасывавшему свет на лужайку. Оливия и Бертон. Она держала его под руку, они склонили друг к другу головы и о чем-то разговаривали. Коул напрягся.
Он смотрел на них, и в нем разгоралось любопытство с примесью ревности. Но прежде чем он начал это обдумывать, зазвонил телефон на длинном низком столике перед окном.
Не сводя глаз со сцены внизу, Коул протянулся руку и снял трубку.
– Ранчо Броукен-Бар.
– Коул? Это я, Джейн. Тебе известно, сколько времени я пытаюсь до тебя дозвониться? Что, ради всего святого, у вас происходит?
Он снова посмотрел на часы. В Лондоне было возмутительно рано.
– Джейн? Какого…
– Я узнала новости. – Сестра перешла на визг. – Почему ты мне сразу не позвонил?
– Я собирался. Я…
– Я же говорила тебе, чтобы ты остерегался этой женщины. Я предупреждала тебя, что она им манипулирует, оказывает ненужное влияние. Это чревато уголовными обвинениями, ты об этом знаешь? Эксплуатация старого и больного человека. И теперь он оставляет ей все это проклятое ранчо? Ты обязан что-то сделать. Ты обязан от нее избавиться.
Коул медленно вздохнул, его взгляд не отрывался от пары, беседовавшей под окном в тени деревьев.
– Откуда ты об этом узнала, Джейн?
– Мне позвонил Клейтон Форбс. Он предложил нам разобраться с этим до папиной смерти, чтобы отец согласился изменить завещание. Потому что если мы этого не сделаем, то потратим целое состояние на длительные судебные тяжбы с этой женщиной. Мы можем навечно застрять в суде.
– Откуда Форбс узнал о том, что папа изменил завещание? – спокойно поинтересовался Коул. Он подался вперед, глядя, как Оливия и Бертон подошли к крыльцу и скрылись под навесом. Коула охватили сомнения, появившиеся вместе с желанием защитить. Его чувства к Оливии становились все сложнее. Он снова вспомнил о газете и приманке, которые Бертон оставил в офисе. Случай приобрел зловещую окраску в свете того, что Коул теперь знал об Оливии.
– Я не знаю, откуда он узнал. Думаю, ему сказал один из служащих.
Коул неожиданно вспомнил слова Адели, стоявшей в чулане под лестницей.
«Ты должен найти способ избавиться от нее…»
Мысли перескочили на то, что экономка сказала чуть позже, передавая ему ключи от «Доджа».
«Продажа ранчо принесет большую выгоду всему району… Ходят разговоры о новом проекте. Это всего лишь предложение, но здесь будут дорогостоящие участки земли и коммерческие предприятия. Появятся рабочие места, туристов будет больше…»
В душе Коула зародились подозрения. Адель стояла на пороге библиотеки с подносом в руках. Она слышала, как отец сказал, что оставляет все ранчо Оливии.
– Это не имеет никакого отношения к Форбсу, Джейн. Это не его дело.
– Еще как имеет. И к нам тоже. Если мы не унаследуем собственность, то продажа не состоится. Не будет финансирования нового строительства… Как и аванса, впрочем. Ты понимаешь, какая серьезная сделка поставлена на карту?
Пальцы Коула сжали телефонную трубку.
– Форбс ищет финансирование для еще не состоявшейся сделки?
– В его распоряжении наше письмо, в котором мы согласились вести добровольные переговоры о продаже. Это можно представить в банке как гарантию. Господи, Коул, ты не принимаешь это всерьез? Ты хотя бы понимаешь, насколько это серьезно? Ты представляешь, сколько денег мы сможем на этом заработать?
– Может быть, я больше не хочу продавать ранчо, Джейн.
Мертвая, оглушительная тишина.
– Коул? – Голос сестрицы дрогнул. Джейн откашлялась. – Ты все портишь.
– Я не спешу. Мне некуда ехать на данный момент.
Опять молчание.
Когда сестра заговорила снова, ее голос изменился.
– Ты подписал тот документ. Мы оба его подписали. У меня есть знакомые юристы и в Британии, и в Канаде. Это обещание.
Коул выругался про себя. Ему нужно поговорить с Форбсом и с адвокатом, выяснить, как выкрутиться из этой ситуации.
– Послушай меня. Если ты сейчас попытаешься соскочить, я подам на тебя в суд. Мы с Клейтоном оба это сделаем. Мы опротестуем в суде законность папиного нового завещания. Клейтон устроит тебе и Оливии судебный кошмар. Процесс разорит вас обоих. Обещаю тебе.
