– Думаю, ты гадаешь, зачем я здесь? – продолжал Белл.
Честно говоря, Клинг именно этим и занимался. Он обернулся, закрыв ящик.
– Ну нет. Старые друзья часто… – он умолк, не желая лгать дальше. Питера Белла другом он не считал. Они не виделись пятнадцать лет, но и в детстве, и в юности они как-то не сблизились.
– Я прочел в газетах, что тебя ранили, – заявил Белл. – Ужасно люблю читать. Каждый день покупаю полдюжины – лезет. Что ты на это скажешь? Ручаюсь, ты и не знаешь, что в нашем городе выходит столько газет. Я всегда их читаю от первой до последней страницы. Ничего не упускаю.
Клинг усмехнулся, не зная, что и сказать.
– Ну, вот видишь, – продолжал Белл, – это был просто шок для меня и Молли, когда мы прочли, что тебя ранили. И после этого я вдруг встречаю твою матушку на Форрест-авеню. Она говорит, они оба, она и твой папаша, просто сами не в себе, но этого следовало ожидать.
– Но ведь это всего лишь рана в плечо, – заметил Клинг.
– Только царапина, и все? – осклабился Белл. – Ну, я и решил заехать к тебе, парень.
– Говоришь, Форрест-авеню? Ты что, вернулся в старые места?
– Что? Да нет. Я же таксист. У меня свое такси, лицензия и тому подобное. Обычно я мотаюсь по Айоле, но вызывают меня и в Риверхед, вот я и попал аж на Форрест-авеню и случайно увидел твою мамашу. Вот так.
Клинг снова взглянул на Белла и понял, что на нем не кепка яхтсмена, а форменная фуражка, которую тот носит на работе.
– Я прочитал в газетах, когда героя-полицейского должны выпустить из больницы, – продолжал болтать Белл. – Они привели и твой адрес, и все. Ты ведь со своими стариками не живешь?
– Нет, – сказал Клинг. – Когда я вернулся из Кореи…
– Ну, там я не был, – перебил его Белл. – Прорвана барабанная перепонка. Ну разве не смешно? Но я так думаю, что настоящая причина, почему меня не взяли, – это мой румпель. – Он коснулся носа. – В газетах писали о том, что начальник дал тебе ещё неделю отпуска. – Белл засмеялся. Зубы у него были очень белые и ровные. На подбородке у него была очаровательная ямочка.
“Но нос все портит,” – подумал Клинг.
– Как ты себя чувствуешь в роли звезды? Скоро начнешь выступать в той телепередаче, где отвечают на вопросы про Шекспира.
– Ну… – нерешительно протянул Клинг. У него появилось желание, чтобы Питер Белл ушел. Этого визита он не хотел и уже был сыт им по горло.
– Ну, – продолжал Белл, – я, конечно, должен был к тебе заглянуть.
И после этого в комнате повисла напряженная тишина. Клинг выдавил из себя:
– Выпьем по рюмочке? Или угостить чем-нибудь?
– К рюмке я никогда не прикасаюсь, – заявил Белл.
Опять тишина. Белл потер свой нос.
– Я скажу тебе, зачем я пришел, – наконец сообщил он.
– Ну, так зачем? – подбодрил его Клинг.
– Если честно сказать, я сам колеблюсь, но Молли думает… – Белл помолчал. – Знаешь, я женат.
– Я не знал.
– Да. Ее зовут Молли… Фантастическая женщина. У неё двое детей и ждет третьего.
– Это замечательно, – признал Клинг, и у него появилось неприятное предчувствие.
– Ну, пора мне переходить к делу, да? У Молли есть сестра, лакомый кусочек. Зовут её Дженни. Ей семнадцать. С того времени, как умерла мать Молли, живет с нами. Почти два года. Вот. – Белл запнулся.
– Понимаю, – поддакнул Клинг, недоумевая, что ему за дело до семейных проблем Белла.
– Девочка – прелесть. Слушай, я тебе откровенно говорю, кадр-люкс. Она выглядит точно как Молли в её годы, а Молли это тебе не какая-нибудь, даже сейчас, когда она в положении и все такое.
– Не понимаю, Питер.
– Ну, девочка гуляет.
– Гуляет?
– Ну, так считает Молли. – Белл сразу почувствовал себя не в своей тарелке. – Знаешь, не то чтобы Молли заметила, что она встречается с каким-то соседским парнем или что-то в таком роде. Но она видит, что девка гуляет, и боится, что та попала в дурную компанию. Понимаешь, что я имею в виду? Все бы ничего, не будь Дженни такая хорошенькая. Знаешь, Берт, я скажу тебе прямо. Хоть она и моя родственница, но, по-моему, она уже больше знает о жизни, чем все окрестные старухи вместе взятые. Поверь мне, а уж девка-то люкс!
– О’кей, – кивнул Клинг.
– Дженни нам ничего не говорит. Мы на неё жмем, но она ни гу-гу. У Молли возникла идея нанять частного детектива, который бы выяснил, куда она ходит и так далее. Но с наших заработков, Берт, мы такого позволить не можем. И, кроме того, мы думаем, она ничего плохого не делает.
– Ты хочешь, чтобы я за ней проследил? – неожиданно дошло до Клинга.
– Нет, нет, ничего подобного. Господи, да как бы я мог просить такое, да ещё через пятнадцать лет? Нет, Берт, нет!
– А что тогда?
– Мы хотим, чтобы ты с ней поговорил. И только. Молли будет просто счастлива. Понимаешь, Берт, когда женщина ждет ребенка, у неё бывают странные желания. То соленые огурчики, то мороженое, то ещё что. И с этим также. Вот застряла у неё в голове мысль, что Дженни может стать правонарушительницей или ещё хуже.
– Я должен с ней поговорить? – потрясение воскликнул Берт. – Ведь я её даже не знаю. И что это даст, если…
– Ты полицейский. Молли уважает закон и порядок. Если я приведу полицейского, она будет счастлива.
– Черт побери, я ведь мелкая сошка.
– Это неважно. Молли увидит униформу и будет счастлива. И, кроме того, ты ведь можешь Дженни помочь. Кто знает? Если она связалась с какими-то хулиганами…
– Нет, Питер, я не могу. Мне очень жаль, но…
– У тебя впереди целая неделя, – настаивал Белл, – и тебе нечего делать. Слушай, Берт, я читал газеты. Разве я просил бы тебя жертвовать своим свободным временем, если бы знал, что ты целые дни патрулируешь по улицам? Берт, помоги.
– Не в том дело. Но я просто не знаю, что мне сказать этой девушке. Ты не обижайся, но…
– Прошу тебя, Берт. Ну окажи мне любезность. По старой дружбе. Прошу тебя.
– Нет, – ответил Клинг.
– Кроме того, вполне возможно, что девушка связалась с какой-то бандой. И что потом? Разве не должна полиция предупредить преступление, уничтожить его ещё в зародыше? Ты меня разочаровал, Берт.
– Очень жаль.
– Ну, ладно, ты ведь не обязан, – сказал Белл. Встал, очевидно, собираясь уходить. – Но если ты надумаешь, я оставлю тебе адрес. – Он достал из кармана бумажник и поискал листок бумаги.
– Только на случай, если ты передумаешь, – подчеркнул Белл. – Смотри, – в кармане кожаной куртки он нашел огрызок карандаша и начал чиркать на клочке бумаги. – Это на Де Витт-стрит, большой дом посередине. Ни с чем не спутаешь. Если передумаешь, загляни завтра вечером. Я задержу Дженни дома часов до девяти. Ладно?
– Вряд ли я передумаю, – защищался Клинг.
– Ну а вдруг, – настаивал Белл. – Я был бы тебе очень благодарен, Берт. Значит, завтра вечером. Это среда. Ладно? Адрес здесь. – Он подал Берту бумажку. – А тут внизу я написал и номер телефона, на случай, если ты заблудишься. Будь добр, положи его в бумажник.
Клинг взял листок и, поскольку Белл внимательно следил за ним, вложил его в нагрудный карман.
– Думаю, ты придешь, – сказал Белл. Потом пошел к дверям. – Как бы то ни было, спасибо, что ты меня хотя бы выслушал. – Очень здорово, что мы встретились, Берт.
– Взаимно, – ответил Клинг.
– Ну, до свидания. – Белл закрыл за собой двери.
В комнате сразу стало очень тихо.
Клинг подошел к окну. Видел, как Белл вышел из дома. Следил, как он садится в лимонно-желтое такси, которое резко отвалило от тротуара и исчезло вдали. Потом уже был виден только пожарный гидрант, у которого только что стояла его машина.
О субботней ночи сложено немало песен.
Во всех этих песнях обсасывается мысль, что субботняя ночь – это ночь одиночества. Этот миф стал частью современной американской культуры, и его знает каждый. Спросите любого в возрасте от шести до шестидесяти: “Какая ночь в неделе самая одинокая?”, – и он вам ответит: “Субботняя”.
Ночь вторника никого не беспокоит. Печать о ней не пишет, никто её не превозносит и песен о ней никто не складывает. Но для многих что ночь субботы, что вторника – все едино. Трудно разделить их по степени одиночества. Кто более одинок, мужчина на безлюдном острове в субботнюю ночь, или женщина, исполняющая танец с факелами в самом большом и шумном клубе ночью во вторник? Одиночество не обращает внимания на календарь. Суббота, вторник, пятница, четверг – все они одинаково серы.
Ночью во вторник двенадцатого сентября на одной из самых безлюдных улиц города стоял черный седан марки “Меркурий”, и двое мужчин на переднем сиденье предавались самому нудному занятию на свете.
В Лос-Анджелесе это называется “подпирать забор”. В городе, где работали эти двое, их занятие было известно под шифром “прятки”. “Прятки” требуют исключительной устойчивости против сна, особую выносливость к одиночеству и изрядную долю терпения.
