— Смеешься надо мной? — укоризненно покачал он головой.
— Да нет! Наверное, действительно в прокуратуре люди от работы черствеют, а в конторе по ремонту квартир мягчают… Я подумаю над твоими словами… Вот ты и подвез меня до работы… Слушай, Сенька, а ты не боишься так быстро ездить?
— А чего бояться? — озадачился он.
— Как чего? Правила нарушаешь, права отнимут…
Сеньки засмеялся.
— У меня не отнимут! — и добавил снисходительно: — Мне можно, разрешение имею… И номер у меня — будь-будь! С двумя нолями…
— Да-а? — поразился я. — И что они значат, эти ноли?
— Ну, в общем-то, ничего как бы не значат. Но гаишнику, постовому намек: это, мол, непростой человек, хороший парень, надо деликатно отнестись…
— Интересно! — хмыкнул я. — А тебя не смущает, что два ноля пишут на дверях сортира?
— Нет, не смущает, — заверил меня Сенька.
Я пожал плечами и вылез из уютной, теплой капсулы-кабины, укачивающе мягкой, пропахшей бензином, пластиком, табаком «мальборо», хорошим одеколоном, помахал ему рукой.
— Ну, пока… Даст бог, свидимся…
— Хорошо бы! И главное, чтобы не на поминках, а на празднике! Или по делу…
— По делу лучше не надо, — суховато заметил я.
— Ай-яй-яй, Борисок! Что, кроме уголовных, других дел в мире нет?
— Есть, наверное. Есть. Но мне достались только уголовные…
Как быстро пролетели утренние часы! И все-таки я успел довольно много сделать — прямо-таки душит огромное количество писанины. А кроме того, подбирал хвосты, подтягивал концы, раскидывал все второстепенное, поскольку многолетний опыт добросовестного работника, не хватающего звезд, подсказывал мне, что давно заслуженный и все-таки достаточно внезапный уход Пети Верещагина на повышение сулит мне некоторые неприятности в виде дополнительно переброшенных дел, которые я должен буду заканчивать вместо него. Тут, собственно, и роптать-то не на что, дела ведь не могут ждать, пока придет новый человек. Вот нам, следователям, и раскидают их, всем братьям и сестрам по серьгам. С учетом нашей добросовестности, квалификации и загруженности.
Я и не удивился нисколько, когда распахнулась дверь, влетел стремительно Петька Верещагин — он не ходил, он всегда бегал, — руки ему оттягивали три увесистые папки.
— Неслыханное драматическое действо, — сказал он, загораживаясь от меня томами. — Сейчас будет совершаться убийство прямо в стенах прокуратуры. О помиловании не молю, убивай только не очень мучительно…
— Будь моя воля, я бы тебя по древнему обычаю…
— Это как?
— Как всякого перебежчика, четверкой лошадей растянул…
— Ничего себе гуманист! Бывший товарищ, называется! Проклинаешь меня?
— Не очень. Капризы судьбы: одним пироги и пышки, другим синяки и шишки…
Петька сбросил на мой стол папки, а сам устроился в любимой позе — посреди кабинета верхом на стуле.
— Не завидуй удаче друга, зависть унижает человека и разрушает печень. Кроме того, я уговорил шефа передать тебе самые легкие шишки и пожелтевшие синяки…
— Ну да, вы ж теперь с шефом на равных договариваетесь… — подначил я. — Это мы, скромные труженики правоохраны… Печальная участь неудачников: кто в кони подался, тот и воду вози. Давай свои жуткие творения…
Верещагин начал быстро листать тома.
— Взгляни, Боря, вот это дело приостановлено из-за болезни подследственного… Тут хищения и частное предпринимательство. По нему срок течет, но я назначил комплексную бухгалтерскую проверку и финансовую экспертизу. А это дело арестантское, по нему сидит человек… хотя дело особой сложности не представляет, там совершенно ясная картина, нужно просто все оформить должным образом, я просто физически не поспеваю…
— Что за дело?
— Убийство Степановым Василия Дрозденко и нанесение им же тяжких телесных Сурену Егиазарову…
…Убийство Василия Дрозденко…
…Сегодня девять дней Васе Дрозденко…
…Это городская сенсация…
…Мы со Славкой вместе в первый класс пошли, а Васю, покойника, из седьмого вышибли…
…Они в бараке за вторым двором жили…
…Мы со Славкой десять лет дружили, такой кусок жизни собакам не бросишь…
…Им сейчас сочувствие, уважение к памяти усопшего дороже хлеба…
…зашел бы к матери поклониться, глядишь, на том свете не один грех простят…
…Жизнь у тебя ведь мрачная…
Эх, дурак я, не послушал умника Сеньку Толстопальцева, не зашел на поминки! Не знаю, как насчет прощения грехов на том свете, а на этом я бы спокойно и твердо отказался от дела, поскольку вступил в личные отношения с потерпевшими и не могу гарантировать своей объективности в расследовании.
…Убийство Степановым Василия Дрозденко и нанесение тяжких телесных Сурену Егиазарову..
— Мотив?
— Хулиганство. Драка. Собственно, он их задавил машиной… — Петро говорил со мной и одновременно делал какие-то пометки в записной книжке, мыслями он уже был далеко.
— Машиной? — не понял я и переспросил: — Автомобилем, что ли?
— Ну да! — Верещагин открыл том и показал мне протокол. — Поздно вечером Степанов с несовершеннолетним братом ехал домой на машине и встретил компанию: Степанов попросил, вернее, потребовал закурить, те отказали. Слово за слово, Степанов двинул одному-другому по физиономии, те — взаимно — стали учить его вежливости, тогда он сел за руль и врезался с ходу в эту компашку. Дрозденко скончался на месте, а у Егиазарова сломаны обе ноги…
— А что Степанов говорит?
— А что ему говорить? Кается, объясняет, признает, что был неправ. Там же свидетели, потерпевшие…
— Понятно, — я встал, собрал со стола папки, отпер сейф, загрузил в него верещагинское наследие и захлопнул стальную дверь.
— Первоначальные следственные действия выполнены, почти все допрошены, очные ставки имеются, — оправдывающимся голосом сказал Петя. — Я, честно, времени даром не терял. Между нами, девочками, говоря, знал, что ухожу. Так что тебе остаются кое-какие мелочи и, главное, конечно, обвинительное заключение…
Мы помолчали, и я, сам не знаю почему, сказал Верещагину:
— Я с братом погибшего Дрозденко Славкой в школе учился. В соседних дворах жили…
— Да-а? — удивился Верещагин. — Но это поводом для твоего отвода не может служить: слишком далеко, слишком давно, чтобы заподозрить тебя в предвзятости к убийце.
— Не об этом речь, — махнул я рукой. — Сегодня утром я отказался идти к ним на поминки. Девять дней они отмечают…
— Ну и хорошо, что не пошел, меньше разговоров…
— Да черт с ними, с разговорами. Если совесть чиста, чего их бояться. А от разговоров все равно не скроешься, город вроде большой, а все друг друга знают…
— В нашей с тобой работе это даже хорошо, — засмеялся Петр. — Кстати, попрошу тебя, Боря, подумай на досуге, я ведь тебя с ответом не тороплю, я бы хотел, чуток оглядевшись, тебя перетянуть к себе замом. Подумаешь?
— Подумаю, — кивнул я. — Обязательно подумаю…
— Подумай, пожалуйста, — повторил Верещагин с нажимом. — Мы с тобой здорово поработаем…
— Да, наверное, — согласился я и вроде бы не хотел говорить, а все-таки сказал: — Знаешь, я в институте прилично играл в настольный теннис. Меня в парном разряде охотно брали вторым номером. Три раза был чемпионом «Буревестника»…
Верещагин хлопнул меня по плечу.
— Ты это брось! Просто для одиночного разряда тебе злости не хватает…
— Может быть… И честолюбия… И азарта… И еще многого…
— Ладно-ладно! Пошли, нас народ ждет на вечеринке, которая состоится сейчас по случаю моего ухода…
Он схватил меня за рукав и поволок в коридор…
Прокуратура наша располагается в старом особняке, принадлежавшем некогда купцу Овчинникову. Особняк пережил революцию, две войны, фашистскую оккупацию, бесчисленные перепланировки и ремонты. Комнаты много раз перестраивали, разгораживали, и время, протекшее над нашим особняком, как схлынувшая волна, оставило на виду утонувшие в прошлом вещицы: витую бронзовую ручку двери, мраморную полуколонку, хрустальную люстру с поредевшими подвесками, камин с заложенным дымоходом. И сохранившиеся в молве названия старых комнат, имевших когда-то совсем другое назначение. Маленький зальчик рядом с кабинетом нашего прокурора Сергея Николаевича Шатохина называется «детской». Там происходят у нас собрания, совещания и нечастые общие празднества.
И сейчас наши женщины накрывали здесь на сдвинутых канцелярских столах скромное служебное угощение для «отходной», которая устраивалась по случаю прощания с нами Пети Верещагина. Петька накупил соков, пирожных и лимонаду. Выпивку, как я догадываюсь, категорически запретил Шатохин. И не только потому, что пить горячительные напитки в рабочее время недопустимо по любому поводу, Шатохин искренне считает всех пьющих людей ненормальными.
