Гряжскому стоило только вернуться к спорту, как все тут же стало бы на свои места, но он заупрямился, и это потом стало основной причиной развода с Холод. Такое тоже бывает, хотя я во всякие такие идейные разногласия не верю.
Гряжский вытер влажные глаза, шумно высморкался в большой клетчатый платок и, глубоко вздохнув, сказал:
— Вот беда-то, а?
Я сочувственно кивнул:
— Да.
— Слушай, Боря, — хотя Гряжский знал мое подлинное имя, но называл меня по псевдониму, — слушай, у тебя курить есть что-нибудь?
Я достал пачку «Явы» и протянул Гряжскому.
— Слушай, пойдем куда-нибудь в сторонку покурим… — Он снова вытер покрасневший нос. — Мы с Танькой хоть и в разводе, а все равно… Все-таки семь лет прожили вместе.
Мы вышли на лестничный пролет, где стояло несколько незнакомых мужиков. Один из них что-то рассказывал, а двое негромко смеялись.
Гряжский недовольно и с явным осуждением посмотрел на ребят.
— Вот кому все по барабану. Такие и на гробе матери спляшут… — сказал он, обращаясь ко мне, но нарочито громко, чтобы было слышно ребятам.
Ребята ничего не сказали в ответ, но быстро затушили бычки и ушли.
— «Ява» — это хорошо, — переключился Гряжский на сигареты. — Мне вот сейчас для представительства приходится импортные курить — горят как солома, не успеваешь покупать. На день пачки не хватает, веришь? — Он оглянулся. — Ушли…
Я молча слушал Сашкины излияния и ждал. Я чувствовал, Гряжскому, как бывшему мужу, есть что рассказать мне, и именно поэтому он вызвал меня покурить, а не потому, что у него нет сигарет. Вон у него боковой карман пиджака оттопырен.
— Боря, я тебе вот что хотел сказать… — Он замолчал, то ли подыскивая слова, то ли просто стараясь придать значимость тому, что сейчас скажет. — Я совершенно точно знаю, что убили именно Татьяну. И у меня есть железное доказательство этому, — он постучал себя по нагрудному карману.
Ну что ж, с «железными» доказательствами Гряжского я был знаком по его знаменитым судебным очеркам и статьям рубрики «Из зала суда». Его очерки и статьи больше напоминали фантазии, навеянные чтением политических детективов, чем что-то основанное на фактах. И тем не менее мне ничего не оставалось, кроме как выслушать «политического обозревателя Гряжского», как он себя называл.
— Как ты догадываешься, наверное, — начал он, — мы с Танькой развелись не просто так. Все началось еще с того времени, как она съездила в Германию. Помнишь?
Конечно, я помнил. Это было год назад, когда в Москве было подписано соглашение, по которому Восточная Германия получила «вольную» и немцы решили объединиться, разрушив Берлинскую стену. Татьяна находилась тогда в командировке как специальный корреспондент одной из газет. Гряжскому, по-видимому, было неприятно вспоминать об этом событии, потому что фактически после этого их с Татьяной семейная жизнь и пошла наперекос. Его мужское самолюбие страдало.
— Когда она вернулась, я понял, что у нее кто-то там появился. Она ничего не говорила, но я догадался сам и потребовал объяснений. Она и сказала тогда, что встретила человека, которого полюбила, и решила связать с ним свою жизнь. Я был просто взбешен и даже… — Гряжский обиженно всхлипнул и снова достал носовой платок. — Ну, в общем, я был не прав… После этого мы и разъехались. А вчера, смотри, что я нашел у нее… — Он полез в карман, а я невольно напрягся, предвкушая необыкновенную удачу. Но Гряжский достал пачку телефонных счетов.
— Телефонные счета, — сказал он как-то чересчур значительно. — Это счета за Татьянины международные телефонные разговоры.
Я с подчеркнутым интересом просмотрел счета: да, действительно, разговоры с Германией. Вот оно: «услуга — 92, код — 1049». Как всякий влюбленный человек, Татьяна довольно часто звонила своему «немцу».
— Это же я ей подсказал тему про махинации в Западной группе войск! Даже название придумал: «Армейская Панама»!
Я не сообразил сразу и потому представил себе почему-то солдата в армейской панаме, в каких служат на южных, а не на западных рубежах.
— А при чем здесь панама?
— Ну как? — почти обиделся Саша Гряжский. — Панама! Махинация!..
Тут меня осенило, что имеется в виду не головной убор для курортной местности, а крупная афера, какой, например, было строительство Панамского канала.
Помнится, для поддержки строительства были выпущены акции, которые обещали колоссальные дивиденды владельцам. Панамский канал должен был стать неиссякаемой золотой жилой, каковой он и стал, но позднее, когда выяснилось, что деньги все украдены, в махинациях замешаны коррумпированные члены всех европейских правительств, а строительство практически прекращено.
— Я рассказал ей, что в военторгах ЗГВ толкают сигареты, которые вывозят из Союза. Покупают здесь иностранные сигареты по оптовым ценам, понимаешь, и обратно на Запад. Я ей это рассказал, и она загорелась: это, говорит, потрясающий материал!
Тут на площадке возле туалета показалась какая-то девица, которая громко закричала Гряжскому:
— Саша, там уже в автобус все садятся. За тобой послали!
Гряжский протянул мне счета:
— В общем, смотри сам… Проверь. Мне кажется, здесь что-то есть…
Я машинально взял бумажки, сунул их в карман пиджака, а Гряжский ринулся в гардероб за пальто. Я тоже направился к выходу, и настроение у меня было отвратительное. По закону нужно было оформить протокол добровольной выдачи документов, но я махнул рукой — решил через пару дней вызвать Гряжского в прокуратуру.
— Боря! — раздался вдруг крик Гряжского. — А насчет Танюхиного полковника ты у Семеновой выспроси. Она тебе многое может порассказать про их отношения: все ж подруга!..
Наташа Семенова не могла не прийти сегодня в Дом журналистов. Видимо, она приходила, но я стоял задумавшись и не видел ее, как не заметил Гряжского…
На всякий случай я решил поискать ее в зале, не слишком-то надеясь, что повезет.
Но мне повезло. Я отыскал Наталью Алексеевну Семенову в баре, где она сидела с молодым человеком и ждала свой кофе.
— Наталья Алексеевна? — подойдя, строго спросил я.
— Ой, Турецкий? Кажется, это ты? Чего же ты ко мне по имени-отчеству обращаешься? Я просто Наташа. Вот как получается, Турецкий. Где встречаемся, — вздохнула она. — Хочешь кофе?
— Нет, если ты не слишком занята, я предлагаю пойти в пиццерию. Здесь, кажется, недалеко. Это важно для меня, Наташа… Извини, — сказал я Наташиному спутнику. — Я забираю ее на полчаса, не больше.
— Пожалуйста, я подожду, — вздохнул молодой человек.
«Пиццерия» оказалась небольшим баром, в котором к кофе предлагали пиццу. Я заказал кофе по-турецки, коньяк и пиццу. Несколько минут пришлось ждать, пока все готовилось.
— Все это так ужасно, так ужасно… Представляешь, я виделась с Танечкой перед ее командировкой. Договорились встретиться вечером, и в тот же день ее не стало.
Наташа подняла свою рюмку:
— Давай за упокой души ее выпьем.
Я молча поднял рюмку. Не чокаясь, по обычаю, мы выпили терпкий коньяк.
— Ты хотел узнать у меня, кто был тот полковник, которого любила Таня? — опередила меня Наташа.
— Да, — сказал я, подливая в рюмки коньяк.
— То есть тебя как сыщика интересует: не мог ли Танин любовник убить ее из ревности?
Я неожиданно подумал, что каждый человек на один и тот же предмет смотрит по-разному и находит нечто близкое его собственной природе.
— Да, — произнесла Наташа, — он мог убить. Но только не Татьяну, а кого-то из-за нее. Это удивительный мужчина, настоящий мужчина. Красивый, умный, благородный. Понимаешь, о чем я говорю? — Она наморщила носик, пытаясь подобрать более точные слова, а я с интересом рассматривал, оказывается, совершенно незнакомую мне Наташу. — Ну как тебе объяснить? Вот когда видишь на экране белогвардейского офицера, как он и перчаткой — об ладонь, и если что — «шта-аа?!», и руку даме галантно. Так вот у актера — это фальшиво, а Танькин — словно родился таким. Аристократ! — Она неожиданно глянула на меня и рассмеялась. — Ой, прости, я, кажется, увлеклась. Но так и было, когда он приезжал сюда в командировку…
— Ты говоришь: «он», «он», а кто «он»?
В бар вошел новый посетитель. Наташа проводила его взглядом, замолчав на некоторое время.
— Фамилия его Васин — такая простая русская неинтересная фамилия, а зовут Владимир Федорович. Если я не вру, он, кажется, помощник командующего нашими войсками в Германии. — Наташа бросила на меня лукавый взгляд. — Женат, между прочим. Имеет ребенка…
Она неожиданно вздохнула и прослезилась. Извинившись, достала из сумочки платочек и вытерла уголки глаз и нос. Посерьезнев, она продолжила свой рассказ:
— И все же это не помешало ему окунуться с головой в безумную страсть и забыть обо всем. — Я невольно поморщился: в Семеновой чувствовалась большая поклонница мелодраматического жанра. Чехов про таких дам писал, что они отдаются с пафосом. — Они увидели друг друга — и для них перестал существовать весь мир. «Любовь выскочила перед ними, как убийца с финским ножом…»
