Об этой авиакатастрофе, случившейся под Новосибирском, СМИ так и не узнали: меры, предпринятые на самом «верху», дали ожидаемый результат. С родственниками погибших тогда пассажиров — а их было около ста человек — работала целая армия психологов и представителей спецслужб, да и солидная компенсация, способная заткнуть рот кому угодно, дело свое тоже сделала…
Причина же такой массы предпринятых мер являлась двойной: во-первых, это был один из первых терактов на российских авиалиниях. Во-вторых, в числе погибших оказался близкий родственник тогдашнего члена правительства, едва ли не второй человек после его главы… Летевший в отдельном салоне с целым выводком дорогих шлюх…
Турецкому тогда здорово «повезло»: именно его и отправили на место катастрофы в качестве представителя Генпрокуратуры.
Впрочем, он и сам поначалу думал, что повезло: самолет взорвался при посадке, «черные ящики» обнаружили почти сразу. Кроме этого, двое пассажиров и бортпроводница, находившиеся в момент взрыва в хвостовой части лайнера, выжили, правда, находились на тот момент в реанимации в Новосибирске. Доктора уверяли, что по меньшей мере один из раненых выживет точно. У него оказалось не самое тяжелое ранение. И, посовещавшись с самим собой, Александр Борисович, прежде чем отправиться на место катастрофы, где уже вовсю работали специалисты, в том числе столичные, поехал в Первую городскую больницу, где упомянутый пассажир, к слову сказать, имевший непосредственное отношение к свите «правительственного родственника» и к самому правительству, как сообщили Турецкому в аэропорту, пришел в себя. В Новосибирске Александр Борисович к тому моменту был пару раз, город ему, если честно, совсем не нравился: раскинувшийся на площади большей, чем Москва, он, если не считать старого, еще прошлого века застройки центра, состоял из унылых, на взгляд Турецкого, микрорайонов, кое-где прерывающихся обыкновенными пустырями. Окончательной мрачности добавлял ему запах, витавший над этим безмерным пространством, — почему-то запах керосина, наводивший на мысль о керогазах, вышедших из употребления с полвека назад. Под стать всему перечисленному представлялись ему и жители города — хмуро спешившие по своим делам, с усталыми, безрадостными лицами…
Вот почему Вика на этом фоне, в который он, честно говоря, не особо и вглядывался, произвела на Турецкого впечатление яркой вспышки посреди ночной тьмы… А может быть, и не только поэтому… Она была не просто прекрасным хирургом, но еще и умницей, женщиной, принадлежащей к тому несомненно сильному типу, который всегда знает, чего именно хочет от жизни… Ну и, наконец, она и впрямь была необыкновенно красивой.
Во всяком случае, до встречи с ней Турецкий ни разу в жизни не видел ни у кого таких по-настоящему, без каких-либо ухищрений, ярко-зеленых глаз и пепельных не благодаря краске, а благодари прихоти матушки-природы волос… Он погиб сразу, в ту же секунду, как переступил порог хирургического отделения и наткнулся взглядом на Вику, туго затянутую во врачебный халат, с выбивающимися из-под шапочки густыми локонами. Позднее он узнал, что она специально дожидалась его там, чтобы перехватить и не впустить к своему больному. которого вытащила в эту ночь из-за грани бытия собственноручно. И все-таки впустила. Вначале — к больному. Потом, в тот же вечер, в собственную постель… А еще потом, как ему показалось, — в свою душу… Или не показалось?..
Возвращение в Москву стало для него едва ли не катастрофой. Нет, он не думал тогда, как же он посмотрит в глаза Ирине, которая наверняка все поймет. едва глянув на своего не поддающегося приручению Турецкого. Он думал только об одном: о том, что дольше трех дней без Вики точно не выдержит!
Последующие два или три месяца стали настоящим кошмаром — прежде всего для Ирины Генриховны, вынужденной при этом еще и возиться с тогда совсем маленькой Никой-Ниной. И если бы, как отлично понимал теперь Александр Борисович, Виктория не затянула свой переезд в Москву, а, как он ее и уговаривал, поехала следом за ним, кто знает, чем бы все это кончилось?..
В столицу он ее все-таки перевез, подняв на ноги все свои связи — мыслимые и немыслимые. Благо врачей в Москве как-то традиционно всегда не хватало. Только вот времени на это ушло больше, чем ему хотелось в самом начале, то бишь вполне достаточно для того, чтобы, как говаривал один хороший, ныне покойный поэт, «остановиться, оглянуться — внезапно, вдруг, на вираже, на том случайном этаже, где вам доводится проснуться…»
Конечно же Вика действительно была умницей, она сразу почувствовала все и все поняла. И не стала ждать момента, когда объяснение стало бы неизбежным: выяснения отношений она не переносила не меньше его самого. Потому и вернулась в свой Новосибирск, не предупредив Турецкого, просто передав ему короткую записку через соседку по квартире, которую снимала… Вернувшись в тот вечер домой, Александр Борисович едва ли не впервые за прошедшие месяцы увидел, наконец, взгляд своей жены… Забыть его он не мог еще несколько лет, в которые не позволял себе никаких романов и загулов… Да, с мужем Иринке не сказать, чтобы повезло, скорее повезло ему с женой…
За всеми этими явно запоздалыми муками совести он упустил момент, когда Ирина открыла глаза и, несколько раз моргнув, окончательно проснулась и с интересом уставилась на супруга, на лице которого явственно читались муки совести.
— Шурик! — не выдержав, окликнула она его. Турецкий вздрогнул и уставился на Ирину:
— Проснулась?.. Это все здешние нянечки виноваты, гремят в коридорах тазами на весь этаж!
Он сердито покосился в сторону двери, за которой, несмотря на ранний час, и впрямь раздавались громкие голоса переговаривающихся в коридоре санитарок.
— В больницах всегда так, — улыбнулась Ирина Генриховна. — У них совсем другой ритм жизни. Ничего, я привыкла… У тебя что-то случилось?
— С чего это ты взяла? — удивился он. И тут же поспешно спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Не хуже, чем обычно, пока даже лучше… Шурик, я тебя очень прошу: не ври мне никогда, даже в шутку… Это опять связано с Цезарем?..
— Бог с тобой! Клянусь, нет. И я не вру. Что касается Цезаря, забудь о нем. Единственное, что от меня в связи с ним еще требуется, — поприсутствовать на судебном заседании. Но это будет не раньше чем через недельку.
Ирина ничего не ответила, прищурившись и продолжая разглядывать своего мужа. Александр Борисович усмехнулся.
— Ладно, я тоже психолог неплохой… Хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь?
— Скажи, — улыбнулась она, — послушаю с большим интересом.
— Ну, во-первых, ты думаешь: «Опять он мне врет». Во-вторых, примерно следующее: «Сколько же лет подряд я буду еще задавать себе вопрос, как я ухитрилась связаться с этим психом ненормальным?.. На него совершенно нельзя положиться! Ладно, раньше еще куда ни шло. Но теперь… И о чем я только думала, когда выходила за него замуж?!»
— Все сказал? — ехидно поинтересовалась Ирина.
— Примерно!
— Не, Шурик, психолог ты и впрямь плохонький… Ни единой моей мысли не угадал!
— Тогда сама колись… — И, поскольку жена молчала, выдержав паузу, продолжил: — Ир… со мной ничего плохого не случится, поверь мне хотя бы один раз на слово! Ни-че-го! Особенно сейчас… Веришь?.. — А у меня что, есть другие варианты? — Ирина вздохнула и невесело покачала головой: — Шурик, я живу с тобой столько лет… Сижу по вечерам дома, гляжу на часы, которые успела за эти годы возненавидеть, и думаю: «А вдруг?..» Но я выбрала это сама, Катька права… Так что жаловаться мне абсолютно не на что!
Некоторое время Александр Борисович растроганно смотрел на жену, потом наклонился и нежно взял ее бледное лицо в ладони:
— Знаешь что, Ирка… Я сейчас лопну от счастья… И знаешь почему?
— И почему? — Глаза Ирины заискрились лукавыми огоньками.
— Потому что я! Тебя! Люблю!..
Она некоторое время молча смотрела на мужа.
— Хочешь, скажу, о чем на самом деле думала? — спросила Ирина Генриховна шепотом, а Турецкий только кивнул в ответ. — Я думала, как мы… ее… назовем.
— Ух… — Турецкий рассмеялся и вернулся на свой стул. — А я почему-то об этом пока не подумал… Можно назвать… Скажем, Василисой!
— С ума сошел? — фыркнула Ирина. — Подрастет, спасибо за такое имечко точно не скажет!
— Тогда предлагай ты.
— Я хотела Сашей ее назвать… Александрой!
Турецкий вновь растрогался, но прореагировать на слова жены не успел: дверь палаты распахнулась — и на пороге возникла Екатерина.
— Ну надо же! Я, понимаешь, бегу, тороплюсь, почти что спотыкаюсь, чтобы вовремя смену принять, а он, оказывается, сидит тут и в ус не дует… Турецкий, тебе что, на работу сегодня не надо?
Александр Борисович слегка вздрогнул и посмотрел на свои наручные часы:
