Эва закрыла рот руками и ринулась в ванную. Ее долго рвало, потом она с трудом смогла перевести дыхание. Во рту остался кислый, неприятный привкус, она все смыла, хотела подняться, чтобы прополоскать рот, но внезапно поскользнулась в собственной блевотине, рухнула на унитаз и врезалась подбородком в его фаянсовый край. Нижняя губа треснула. Она прикусила губу; изо рта потекла кровь, а из глаз – слезы. Она не должна больше смотреть на Майю, иначе она никогда не выберется отсюда. Она отмотала несколько метров туалетной бумаги и принялась вытирать пол. Что‑то попало даже на стены, пол возле унитаза тоже был испачкан. Она вытирала и вытирала, бросая бумагу в унитаз, то и дело спуская воду, чтобы он не засорился. Но он все равно засорился, бумаги было много, она так и оставалась лежать на дне вместе с ее блевотиной. Она решила оставить все, как есть, пошла на кухню и стала жадно пить холодную воду, пытаясь подержать ее во рту подольше, чтобы остановить кровь. Наконец она снова вернулась в комнату, стараясь не поворачиваться к Майе лицом. Интересно, сколько времени она так пролежит, прежде чем ее кто‑то найдет? Эва села. Можно не торопиться. А если кто‑то позвонит, она просто останется сидеть. Она думала: а не могут ли ее осудить как соучастницу в убийстве, если она сидела и наблюдала за всем. А если бы она сразу же позвонила и рассказала все, как было, всю историю с самого начала, с того момента, как они встретились в «Глассмагасинет», поверили бы они ей тогда? Она обводила взглядом квартиру: Майя любила все пышное и яркое. Огромная супница в форме клубнички с зелеными листиками – крышкой стояла на небольшом столике у окна. Эва медленно встала; она, собственно, даже не знала, откуда пришла к ней эта мысль, но она подошла к окну и осторожно подняла крышку супницы. Тут же обернулась и посмотрела на Майю. Но та ничего не видела. Пачка купюр была толстой, наверное, здесь было несколько тысяч крон. Эва осмотрелась в поисках других возможных тайников, заметила бело‑синюю вазу с шелковыми розами, вытащила цветы и нашла еще одну пачку купюр на дне вазы. Шкатулка для шитья тоже оказалась битком набитой деньгами; она вспомнила о сапогах в шкафу, выбежала в маленькую прихожую и распахнула шкаф. Нашла три пары сапог, подняла их мысками вверх и потрясла – купюры посыпались веером. Эва почувствовала, что сильно вспотела, она сунула пачки денег в сумку и продолжила поиски. Деньги обнаружились и в обеих тумбочках, и в аптечке в ванной. По мере того как она запихивала в свою сумочку все новые и новые пачки денег, ее охватывал все больший гнев. Подруга разрушила что‑то в ее жизни. Она открыла в ней нечто такое, о существовании чего в себе Эва не догадывалась, то, о чем она предпочла бы не знать. В этом была виновата Майя, а Майе деньги больше не нужны. Сумка Эвы теперь была до краев набита пятидесяти‑, ста – и тысячекроновыми бумажками. Она вытерла пот со лба. И вдруг в дверь позвонили. Она забилась в угол; больше всего она боялась, что кому‑то, стоящему за дверью, придет в голову мысль заглянуть в замочную скважину. Два коротких звонка. Там, за дверью, стоит тот, кто должен был стать моим первым клиентом, подумала она и перевела дух. Она буквально вжалась в стену. В дверь снова позвонили. Приходилось ждать, она не может уйти из квартиры, никто не должен ее видеть. Она не имеет к этому ни малейшего отношения, это было случайное недоразумение. Наконец она услышала шаги вниз по лестнице, захлопнулась дверь подъезда. Эва взглянула на часы. Было 20.45 – Она в последний раз посмотрела на Майю. Женщина уже больше не казалась красивой, она все лежала и лежала с открытым ртом, пялясь в потолок.
– Ты сама виновата, – всхлипнула Эва.
Потом она, стоя прямо, как палка, выждала ровно пять минут, повернувшись к трупу спиной, Наконец осторожно открыла дверь и выскользнула из квартиры.
На лестнице она никого не встретила. На улице было темно и сыро, она вышла из подъезда и повернула налево, а не направо, чтобы не пройти мимо «Королевского оружия». Еще раз повернула налево у методистской церкви, прошла мимо бензозаправки «ESSO», снова повернула налево у здания страховой компании и пошла вдоль реки до перекрестка. Язык у нее онемел, во рту был противный вкус, но кровь больше не текла. Сумку она прижимала к себе. Она поднималась на холм, стараясь идти спокойно, шла с опущенной головой и ни на кого не смотрела, чтобы никто потом не вспомнил, что видел женщину, которая бежала по этим улицам в этот вечер именно в это время. «На самом деле нет ничего подозрительного в том, что какая‑то женщина прогуливается по городу», – подумала она. И побежала, только когда поднялась на мост.
Часом позже она стояла в гостиной собственного дома, все еще прижимая к себе сумку. Она долго шла и чувствовала себя измотанной, но остановить такси не осмелилась. Она тяжело дышала, в боку кололо, ей хотелось сесть, но сначала она должна была спрятать сумку; она понимала, что сумка не может стоять на столе, как обычно, потому что в ней полно денег, сумку надо убрать. Что, если кто‑то придет? Она осмотрелась, ища глазами шкаф или ящик стола, тут же отбросила эту мысль и пошла в чулан, где стояла стиральная машина. Заглянула в барабан – он был пуст. Запихнула туда сумку и закрыла дверцу. Потом вернулась в гостиную, хотела было сесть, но передумала и пошла на кухню за красным вином. Она взяла уже открытую бутылку и до краев налила здоровый стакан, потом опять вернулась в гостиную, подошла к окну и уставилась на темную и тихую улицу. Сделав два больших глотка, она решила немедленно задернуть шторы на окнах, чтобы никто не смог заглянуть внутрь с улицы. Хотя там, снаружи, все равно никого не было. Она задернула шторы на всех окнах и только‑только решила, наконец, сесть и закурить сигарету, как вспомнила, что сигареты остались в сумке, а сумка – в стиральной машине. Пришлось идти за ними в чулан. Вернулась, обнаружила, что не взяла зажигалку, и отправилась назад. Сердце ее билось все чаще и чаще, она нашла зажигалку, подумала, что наконец‑то сможет сесть спокойно, и тут вспомнила про пепельницу. Опять встала, почувствовала, как сильно дрожат руки. На улицу медленно въехала какая‑то машина, она побежала к окну и стала смотреть в щелочку между шторами, это было такси. Он просто не может найти нужный дом, сказала она себе, нашла пепельницу на разделочном столе и закурила. Телефон отключен, подумала она, подумала с облегчением: сейчас никто не может до нее добраться. Она заперла дверь. Затянулась еще раз и положила сигарету в пепельницу. Если она выключит свет, оставив только самый необходимый, с улицы будет казаться, что ее нет дома. Она прошла по всему дому, выключая свет. Стало почти совсем темно, а в углах – черным‑черно.
Наконец она села. Села на краешек стола, готовая к тому, чтобы тут же снова вскочить. Ей все время казалось, что она что‑то забыла; это было неприятное чувство; она пила красное вино и курила, дыша быстро и лихорадочно, и через секунду у нее закружилась голова. Она пыталась как‑то связать разбегающиеся мысли, но у нее ничего не получалось, и она приходила от этого в отчаяние. Она пила и пила, прикуривала все новые сигареты. Было уже почти одиннадцать. Не исключено, что Майю уже нашли, возможно, кто‑то из ее клиентов подергал за ручку двери и обнаружил, что дверь не заперта. Но если это был мужчина, у которого есть жена и дети, то он, возможно, немедленно удрал – так же, как она сама. Шлюха может умереть, и никто даже не подумает побеспокоиться, подумала она, ужаснувшись. Может, она вообще еще долго пролежит, прежде чем кто‑нибудь что‑то сделает, возможно, она пролежит там, мертвая, несколько дней или даже недель. Пока в подъезде не начнет вонять и соседи не поднимут тревогу. Она пошла на кухню и налила себе еще вина. Скоро Эмма вернется домой, подумала она, и все будет, как раньше. Она допила вино, стоя на кухне, и отправилась в ванную. Самое лучшее сейчас – это лечь спать. Она почистила зубы и забралась под одеяло. Возможно, полиция все равно ее обнаружит, поэтому надо подумать, что же она ей скажет.
Она закрыла глаза в надежде, что скоро заснет, но сна не было; в голову все время приходили новые и новые мысли. А вдруг ее кто‑то видел, когда она входила в подъезд? Нет, это вряд ли. Но они же были вместе у «Ханны» и в кафе в «Глассмагасинет». Она не сможет скрыть, что они встречались, это было бы слишком рискованно. Ей придется рассказать все, как было, что они ходили пить кофе, а потом обедали, после чего поехали на квартиру к Майе. Картина, вспомнила она вдруг. Прислоненная к стене в гостиной. Но она ведь могла заехать домой и привезти ее в тот же день. А то, что Майя была шлюхой? Надо ли ей признаться, что она об этом знала? И лучше ли будет, если она расскажет им больше правды? Да, она знала об этом, потому что сама Майя ей сказала. Совершенно добровольно. У них вообще никогда не было тайн друг от друга. Она с силой зажмурилась, как будто это могло прогнать мысли. Такси – вспомнила она вдруг, – которое они заказали. Такси, которое везло ее на Торденшоллсгата с картиной, замотанной в плед. Но она ведь могла приехать только для того, чтобы привезти картину, немного посидеть, а потом уехать домой, потому что к Майе должен был прийти клиент. Именно так оно и было, ну конечно. Они встретились в среду, в первой половине дня и выпили кофе. Они не виделись двадцать пять лет. Потом они вместе поужинали. Платила Майя. Ей захотелось купить картину, и на следующий день она послала за ней такси. Не видела ли она Майиного клиента? Не расслышала ли, как его звали? Не встретила ли она кого‑то на лестнице или на улице? Нет, она ведь ушла задолго до того, как он должен был прийти. Она вообще ничего не знала об этом мужчине, она не хотела ничего знать, потому что считала это отвратительным. Это было гадко. Я не знаю, отчего она умерла, подумала она внезапно. Я должна посмотреть в газете. Я должна послушать, что будут говорить по радио. Она смотрела и смотрела в потолок, ломая пальцы под одеялом. Когда же передают утром первые новости? Она бросила взгляд на будильник, была уже почти полночь. Светло‑зеленые стрелки раскинулись в стороны, как ноги Майи на темном покрывале. Она моргнула и не стала закрывать глаза. Дурные мысли выстраивались в очередь у нее в голове. Она пошла в ванную, накинула халат и опять уселась в гостиной. Потом опять встала и включила радио – передавали какую‑то музыку. Подумала: лучше не буду спать. Пока я не сплю, я знаю, что происходит.
