– Восемнадцать минут сорок три секунды, – расстроенно констатировал Крячко. – Значит, коньяк с меня. Только на «Хеннесси» не рассчитывай, обойдешься дагестанским.
– Я тебя прощаю, – великодушно выдал довольный Гуров. – Твоя заслуга здесь тоже есть. Ведь это ты мне про Марию напомнил.
– Ну, наконец и я на что-то сгодился, – вздохнул Крячко. – А то уже стал комплексовать от чувства собственной никчемности. Командуй, что делать дальше. Разыскиваем и трясем пластического хирурга?
– Пожалуй, нет, Стас. Погодим до утра, – покачал головой Гуров. – Пока пробьем его по областной картотеке, да пока доберемся до его жилища в Подмосковье, как раз утро и наступит. Мы его завтра в девять свеженьким прямо в кабинете застукаем. Составим-ка лучше компанию Веселову с Гоштынским. А то народ они молодой, кругом соблазны – гетеры, гейши…
– Да уж, гейши российского разлива, – ухмыльнулся Крячко. – Скажи лучше, что тебя сутенер Сурик интересует больше Зельдина.
– Наверное, так и есть, – согласился Гуров. – Поехали.
Вадик Гоштынский в свое время окончил Орджоникидзевское высшее командное училище МВД. Еще курсантом участвовал в тбилисских и сумгаитских событиях, потом, будучи офицером, миротворствовал в Степанакерте, Абхазии, Приднестровье и воевал в Чечне. Три ряда боевых наград на груди, два тяжелых, четыре легких ранения, контузия и комнатушка в восемнадцать метров в общежитии на него с женой и двоих детей – вот, пожалуй, и все, что он заработал за годы службы Отечеству в спецназе внутренних войск и в ОМОНе. Зато соседи были люди достойные и приветливые. Этажом выше в той же общаге и точно в таких же условиях ютились два Героя России, один из которых, полковник, потерял ногу все в той же Чечне. На праздники собирались вместе, веселились, вспоминали боевое прошлое и мечтали о собственных квартирах.
Полиция нравов, как в народе звали отдел, куда Гоштынского направили по состоянию здоровья, была ему не по душе. Однако же деваться майору было некуда, кроме как дослуживать до пенсии, пытаясь поднять на должный уровень моральный облик молодых россиян и россиянок.
Гуров, естественно, не ведал, как Гоштынскому удалось себя зарекомендовать среди особ женского пола, представляющих самую древнейшую профессию, но уважение к нему со стороны их покровителей из числа сильной половины человечества было наглядным и бесспорным. Видимо, те в достаточной мере познали черты бывшего командира ОМОНа, о которых поминал Крячко: «крепкий и резкий».
Сутенер Сурик, в миру – Ашот Сурданян, стоял, вытянувшись по стойке смирно, словно солдат-первогодок перед дембелем, и громко и четко отвечал на вопросы Гурова. Он только изредка косился на присевшего на подоконник Гоштынского, который чересчур внимательно рассматривал свою правую руку, то изучая пальцы по-отдельности, то сжимая их в кулак.
Можно сказать, беседа с Ашотиком, как именовал его Вадим Гоштынский, текла ровно и скучно. Сурика выловили в начале второго ночи в бильярдной в Замоскворечье. При виде майора его лицо вытянулось и щеки, иссиня-черные от щетины, пошли густыми пятнами румянца. Он в мгновение ока среагировал на движение пальца Гоштынского, подзывавшего его к себе, и не менее шустро нашел в бильярдной комнату для беседы с представительной компанией, прибывшей по его душу. Правда, узнав, о чем пойдет речь, он несколько приободрился и даже чуть приподнял плечи, скорбно опущенные было при появлении майора.
Через пятнадцать минут Гуров знал о Белке-Солнцевой все, что о ней знал Ашот. Сурик «курировал» Елену с самых истоков ее карьеры проститутки. Даже имя – Елизавета – придумал лично.
И прозвище Солнышко на Белку или Белую также поменял он, когда Солнцева перекрасилась в блондинку – вспомнил фильм «Белое солнце пустыни». И вычистил ее Сурданян из стройных рядов своих девушек, когда она подсела на наркотики.
Информацию Растегина о браке Солнцевой с заключенным Сурик подтвердил, добавив, что вскоре после посещения зоны в республике Коми, где отбывал срок ее суженый, она и стала колоться. При упоминании о местонахождении лагеря Гуров взглянул на Крячко, но тому не надо было давать указания. Он лишь кивнул в ответ, что зафиксировал информацию и принял ее к сведению.
Где Солнцева прячется сейчас, Сурданян не ведал, и ему можно было поверить – настолько темные глаза Ашотика выглядели испуганно-щенячьими, когда он, повернувшись к Гоштынскому, клялся мамой, бабушкой и горой Арарат, которую, в случае его неискренности, должно было смыть очередным потопом. А вот место обитания лучшей подружки Солнцевой, той самой Агнии, о которой поминал бывший боксер, Сурданян знал прекрасно.
Девица Агния, в настоящее время Надежда Стрельцина, два года назад откупилась от его «опеки» и вышла замуж за бизнесмена средней руки. Сурик достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, а из него крохотулечку-книжечку с адресами и телефонами. Он продиктовал номер и на словах очень подробно пояснил, как найти риэлторскую фирму, где под крылом мужа трудилась гражданка Стрельцина.
Оказывается, по старой памяти и рекомендации бывшей подопечной он недавно через посредство этой конторы приобрел себе квартиру. Спрятав бумажник, Сурданян принял стойку «вольно», чуть ослабив левую ногу, и преданно взглянул на Гоштынского, давая понять, что он сказал правду и только правду и безгрешен перед гражданином майором, как младенец, только что явившийся на свет.
Вадик вопросительно посмотрел на Гурова. Тот в ответ вполне удовлетворенно покачал головой. Большего от сутенера он и не ожидал. Лев Иванович даже не думал, что они так легко выйдут на телефон и адрес подружки Солнцевой. Правда, телефон служебный, поэтому на текущий момент бесполезен, звонить ночью бессмысленно.
Гуров исподлобья взглянул на Сурданяна и многозначительно предупредил:
– Надеюсь, вы понимаете, что наш разговор строго конфиденциален и о нем никто не должен знать?
– Могила! – прижав руку к сердцу и выкатив из орбит глаза, истово возопил Сурданян. – Вадим Александрович знает…
– Брысь! – перебил его Гоштынский и проследил взглядом за тем, как радостный сутенер исчезает за дверью. Похоже, тот и не мечтал, что так легко отделается от своего «опекуна» в погонах.
– Ну что, господа полковники, майоры и капитаны, – торжественно произнес Гуров и зевнул. – Дело совершили немалое, следовательно, можно и подумать о сне. Тебе, Вадик, отдельное спасибо. Знаю-знаю, что его в стакан не нальешь, поэтому сто грамм с прицепом за нами не заржавеет. Так что, коллеги, отдыхаем до утра. А завтра нам предстоят великие дела.
– Прямо Александр Македонский, – проворчал Крячко. – Что ни день – все свершения и как минимум великие.
– Македонский, так Македонский, – легко согласился Гуров. – В связи с этим выдаю диспозицию на утро. Ты, Саша, сразу двигаешь за получением санкции на обыск у тетушки Солнцевой и потом с опергруппой едешь к ней. Я сомневаюсь, что вы там обнаружите что-то стоящее, однако проверить надо, да и «долляры» Зеленского пора в кучу собирать для наследников. А мы со Стасом спозаранку посетим господина Мишу Зельдина, к которому запись на год вперед. Ну а дальше – посмотрим… Как говорится, главное – ввязаться в драку. Вперед, господа офицеры, по постелькам!
Высокопоставленный УИНовец, обещавший помочь Крячко, не подкачал. И уточнение о лагере в Коми, о котором сообщил Сурданян, ускорило процесс получения информации о гражданине Зелепукине Алексее Анатольевиче, русском, осужденном на одиннадцать лет за изнасилование гражданки Е. Солнцевой, с которой он был два года назад зарегистрирован в браке. Зелепукин отсидел свой срок от звонка до звонка и был освобожден из-под стражи в начале сентября. Догадки Гурова не только подтверждались в целом, но и всплывали кое-какие детали, которые полностью исключали сомнения.
В полученном досье было указано, что восемь лет назад бывший заключенный Зелепукин, работая на погрузке леса в вагоны, попал под сорвавшееся со стропил бревно и серьезно повредил себе позвоночник. Этим и объяснялась чересчур прямая, или «радикулитная», спина, о которой не раз говорили свидетели.
Но это были косвенные улики. Фотография из личного дела и отпечатки пальцев, переданные по факсу, окончательно исключали ошибку. Убийцей Зеленского был именно этот человек.
В деле имелась и еще одна серьезная информация. Говорилось о болезни Зелепукина. Гуров позвонил в санчасть и получил квалифицированную консультацию. Оказалось, что подозреваемый болел одной из разновидностей туберкулеза, которую называют «тюремной». И данная форма не поддается лечению. По срокам выходило, что бывший заключенный доживает последние месяцы своей жизни. Сильный кашель, на который обратила внимание продавец из магазина, вероятно, и являлся проявлением этой болезни.
– Да, веселая парочка, – аж закряхтел от изумления Крячко. – У Солнцевой – СПИД, у Зелепукина – нелечимый тубик. То есть они оба приговорены к худшему, и терять им нечего.
