Майор финансовой разведки, официально именуемой Службой финансового мониторинга, кандидат экономических наук Ольга Сергеевна Овечкина была недовольна собой: сегодня с утра она предполагала закончить отчет об успешно законченном на днях расследовании, оставалось только отшлифовать выводы, но ни черта не получалось. Еще вчера казавшиеся глубокими мысли, оказавшись изложенными на бумаге, становились плоскими, как прошлогодняя вобла; актуальные рекомендации, основанные на новейшем опыте, казались выписками из учебника, вышедшего в прошлом веке. Словом, это был "не ее" день, с чем приходилось смириться и терпеливо дожидаться среды, благо, что до конца рабочего дня оставалось всего три с половиной часа. Поэтому она испытала облегчение, когда по внутреннему телефону позвонила Света и попросила ее зайти к генералу.
Непосредственным начальником Овечкиной был подполковник Собакин, недавно назначенный на должность начальника отдела вместо полковника Малинина, замаранного сотрудничеством с криминальными структурами. Он был убит своими же, в ходе сложной операции, проводившейся финансовой разведкой совместно с МУРом. Майор иногда вспоминала ту волнующую командировку: несмотря на смертельную опасность, в ней было много приятного… Она, кстати, тоже началась с вызова к Петру Александровичу.
Генерал Родионов возглавлял управление, в котором работала Овечкина, с первого дня существования их ведомства. Он был отличным начальником: не стремился навязать подчиненным свое мнение, умел ценить их исключительно по делам, щедро делился опытом. С точки зрения Лиды, у него был один только существенный недостаток, затмевавший многие достоинства. Причем до некоторого времени, он казался ей одним из них. Короче говоря, с некоторых пор, Петр Александрович приобрел статус ее свекра. Внешне это выразилось лишь в том, что в разговорах один на один он перешел с корректного "вы" на доверительное "ты".
— Проходите. Лидия Сергеевна, — как всегда, встретив посетителя у порога кабинета, пригласил генерал. — Как успехи?
— Отчет почти готов, Петр Александрович! Думала сегодня закончить, да что-то все слова умные позабыла, никак выводы не даются. Устала, наверно… Думаю, завтра к обеду уже передам подполковнику на визу.
— Молодцом! Я думал, ты с отчетом всю эту неделю провозишься: там одних первичных документов, поди, тонны три наберется. А что устала — то у меня есть одно предложение, даже просьба — отдавать приказ я без твоего согласия не собираюсь.
Немало заинтригованная Лида с интересом смотрела на Родионова, ожидая продолжения.
— Говорят, — генерал придвинул к Овечкиной пепельницу, разрешая курить, что лучший отдых — это смена рода деятельности. Вот я и хочу предложить тебе после нудной работы за столом немного подвигаться. Но не под нашим флагом и, скорее всего, в клювике ты мне ничего не принесешь — поэтому я и говорю о личном одолжении.
— Петр Александрович, не томите!
— Ты еще не забыла моего друга юности Клима Козлова, или, как мы его прозвали в спецшколе, Старого К.?
— Как можно, товарищ генерал? Ведь под его чутким руководством я едва не стала кинозвездой!
— И заодно раскрутила гениальную аферу Гомберга.
— Да, схема у них была знатная, как, впрочем, и исполнители. Благодаря этому делу, я многому научилась. Но это все в прошлом. Так что Вы говорили о Козлове?
— Беда у них там стряслась, Лида. Вот, просят подсобить и, в порядке шефской помощи, откомандировать к ним тебя на три дня. Не возражаешь?
Овечкина почувствовала, как екнуло сердце.
— А что случилось?
— Какого-то оперативника у них похитили. Вот полковник по старой памяти и обратился ко мне с этой просьбой. Ну, что, возьмешься? — Посмотрев на слегка побледневшие щеки майора, Родионов по-своему истолковал причину этого явления: — Еще раз скажу, можешь отказаться, но Климант Степанович заверил меня, что поручение не будет опасным.
— Очень жаль, Петр Александрович! — быстро овладев собой, спокойно ответила майор, — Вы же знаете, опасность меня только тонизирует. Не помните, с кем там оказия произошла?
— Нет, Лидунь, не помню. Да ты сама позвони ему, и спроси. Так мне отдавать приказ о временном прикомандировании тебя к соответствующему отделу Московского уголовного розыска?
ВТОРНИК, 14–05 — 16–20. БАРАНОВВполне удовлетворенный результатом разговора с полковником, Баранов возвращался к себе. За прошедшие полгода он перестал скрывать от себя простую истину: такие женщины, как Овечкина, встречаются раз в жизни, и он свою — встретил. Тогда, летом, он пришел на ее свадьбу, подарил "от всего отдела" огромный букет кремовых роз, от себя лично — серебряный брелок для автомобильных ключей, выпил рюмку коньяку и был таков. Брелок был непростой: это была пуля калибра 4,25, которую ювелир вставил искусно сделанную оправу. Отнюдь не ведя монашеский образ жизни, Виктор неизменно сравнивал случайных подруг и свою постоянную приятельницу с Лидой. Увы, все они проигрывали составлявшему ее сущность набору из острого, порой парадоксального ума, изысканности, холодноватой страстности и того, что классик девятнадцатого века назвал "разумным эгоизмом". Сегодня, предлагая ее кандидатуру для операции "Оборотень", он пытался обмануть себя, но, кажется, не обманул полковника…
Открывая дверь "кельи", Баранов увидел там всех троих. Судя по разгоряченным лицам, он вошел в самый разгар горячей дискуссии.
— Нет, Славик, — укоризненно глядя на Поплавского, говорил Базарджян. — От тебя я такого, клянусь, не ожидал! Ну и что, что я — "лицо кавказской национальности"? Вах! Если брюнет, значит, сразу на рынок, да? И вообще: ты же культурный человек, Слава, и должен знать, что такой национальности в природе не существует — точно так же, как не может быть и "лица русской национальности"! Зачем не сказать просто: русский, армянин, грузин… На худой конец, если не знаешь точно, можно сказать — кавказец, выходец из Средней Азии… А говорить: лицо среднеазиатской национальности — это не политкорректность, это безграмотность! Какой-то чинуша придумал, чтобы его не обвинили в разжигании межнациональной розни
От волнения в обычно правильной речи старшего лейтенанта стал проскальзывать легкий акцент.
— Ахпер, — обратился к нему Виктор, усвоивший от матери два десятка слов на армянском, зачем горячишься?
— Понимаете, товарищ майор, Поплавский предлагает мне внедряться на рынок. Чем мотивирует? Ты, говорит, за своего там сойдешь! А у меня мама и папа артисты, для меня театр — дом родной! Кинематограф тоже…
— Дом? — подсказал Быков.
Алик только махнул рукой.
— … Кинематограф родной брат театра! Зачем мне не пойти к каскадерам? Я кандидат в мастера спорта по стрельбе. Рассудите, товарищ майор!
— Алик, скажи, ты в автомобилях разбираешься?
— Я, конечно, не Шумахер…
— Я не об этом: водить мы все умеем. Я имею в виду, можешь ли ты починить какой-нибудь жиклер, заменить распредвал? Нет, и поэтому на автосервис пойдет Быков. А кто лучше разбирается в Интернете, ты или Поплавский? Ну, раз Славик, значит, ему сам Бог велел задружить с порнографами! Я вот, например, умею фехтовать и скакать на лошади. Поэтому, хотя меня совсем и не тянет в этом расследовании мир искусства, я займусь каскадерами. Кто же у нас остается?
Базарджян набычился и совсем повесил нос.
— А остается у нас единственный человек, который сможет сыграть самую трудную роль — проникнуть в сплоченное сообщество рыночного криминалитета. Он не только подающий надежды сыщик, но и обладатель диплома Российского государственного торгово-экономического университета, бывшего Института советской торговли. Я даже знаю, как его зовут, — с этими словами Виктор хлопнул слегка повеселевшего Алика по плечу. — Тебя же никто, ахпер-джан[1], не посылает торговать на базар урюком!
— Лихо ты нас распределил по нашим возможностям, но поинтересовался ли ты нашими потребностями? — так сформулировать вопрос мог, конечно, только Слава Поплавский. — Могу тебе напомнить, что Старый К, — при этих словах Алик конфузливо посмотрел на дверь, — рекомендовал нам "выбрать дело по душе". Так вот, официально заявляю, что порнография мне не по душе. Ты можешь мне только приказать, но имеешь ли на это право?
Баранов не мог с точностью утверждать, была ли это попытка бунта, или способ прекратить протесты Алика, однако ударил по мастерски поданному Славой мячу от души:
— Полковник Козлов назначил меня ответственным за операцию по вызволению Гусева, — официальным голосом объявил он. Сомневающиеся могут попросить подтверждения лично у Климента Степановича.
Сомневающихся не нашлось. Выдержав необходимую паузу, майор предложил закончить митинг, разойтись, и в пятнадцать часов собраться для обсуждения легенд.
